Мой "ВишнЁвый сад".
Как немногие знают, во времена Чехова было две формы написания этого слова: вишнЁвый и вИшневый.
Второе слово предполагало некую материальность, утилитарность: вишню выращивали, продавали, варили варенье, сушили, вялили и даже мариновали. Фирс вспоминает об этом у Чехова.
Первое же слово имело некую эфемерную сущность, что-то прекрасное и очень родное, как вишневый цвет ... тронешь - и полетит летним снежком, не оставив следа в руках, только в душЕ...или как сам пурпурный цвет ягод, красящий губы любимых девушек в цвета страсти...
"И словно преступленье
Меня к тебе влечёт
Искусанный в смятенье
ВишнЁвый нежный рот..." (Это уже Мандельштам).
Антон Павлович всю соль пьесы заключил в ударении именно на Ё.
В школе все учителя были в тупике...
Любовь Андреевна Раневская и Леонид Андреевич Гаев объявлены были советским литературоведением гадами и моральными уродами.
"Эгоистичные, как дети, дряблые, как старики...Паразиты, лишённые возможности снова присосаться к жизни", - писал о них Горький.
А мне их было нестерпимо жаль...И я кожей понимала причину их смертельно страшного веселья невпопад. И детей и стариков я как раз любила больше...
А брутальный Лопахин, деловито шурующий по цветущему саду с топором, был мне страшен и противен...
(Вот откуда моя НЕдачность, наверное! "...Дачи и дачники - это так пОшло, простите...")
К чему это я?
Да вот я и есть Раневская и Гаев в одном лице... И Шарлотта, до кучи...
Мои родители познакомились во Львове. Только кончилась война.
Молодой лейтенантик, мой папа, и молоденькая выпускница Львовского университета, моя мама.
Там был дом маминых родителей, особняк с дивным садом. С огромными пионами, на которые я смотрела снизу. С ирисами и розами, с головастыми вызывающе алыми маками, "маракасы" из которых, сухие и гремучие, лежали потом на чердаке и вытряхивались сладким, пыльноватым, ароматным "песочком" зёрен прямо в рот...
А ещё на чердаке был выход на крышу, на которой мы все загорали. И ветки высоченных вишен лежали на жаркой жести , отчего сами вишни подвяливались и становились сладкими-сладкими...
Нет, не обжираться вишней, а положить в рот ягодку, а потом весь день помнить о ней, постукивая во рту косточкой, не теряющей аромата...
Там родился мой брат...которому привезла на могилу земельку от родного дома, уже чужого...
Там мама, юная учительница вечерней школы, неслась на каблучках на работу с распираемой молоком грудью, сеять разумное, доброе , вечное рабочим , которые были старше неё. Ну точно как в "Весне на заречной улице".
Оттуда мама уехала кочевать с мужем по городам и весям, не имея своего угла, но всегда возвращаясь в мамин дом, возя туда нас, как к истоку, к месту Силы...
"Шкаф мой, моя детская", - это всё точно по Чехову.
И нам, бесприютным кочевым офицерским детям, Львов был как Родина.
Потом папа ушёл в запас и пожелал именно во Львове дожить свой век. Успел там и послужить, и получить "Орден Мужества".
А потом они умерли. И похоронены мною там, мама за папой, как и было в жизни.
И Ба недалеко. Самая любимая.
Осталась квартира. Нет, не так.
Осталось гнездо.
Обретённое поздно, но там, где "пуповина зарыта".
И досталось мне в наследство, хотя я сопротивлялась...
Это случилось 6 с лишним лет назад.
И я не могла ни сдать, ни продать, хотя желающие были.
Почему?
Ну...Чехов всё сказал до меня. Про дураков.
И вот остро встал вопрос - что делать с ним, с гнездом...
Платить дороговато, ездить невозможно.
Продать...невыносимо. Да и проблемно нынче с деньгами там живыми остаться.
Проще бросить всё, прослыв идиоткой, как Раневская. "Покатииилиссь..."
А там мамины мисочки и досочки...Хлебницу деревянную стопудового веса я увезла.
Там папино кожаное пальто, которое...https://tefffi.livejournal.com/63185.html
Там машинка швейная мамина, которую помню тактильной младенческой памятью: вставать научилась в неполный свой год около неё, помещённой в деревянную "тумбочку".
Она была ВСЕГДА, даже на Камчатку брали с собой, хотя жили на казённой мебели с жестяными инвентарными номерами. Она - Дом, Мир. Уют. Мама, которая на ней всех нас обшивала.
Там рисунки остались папины и старые пластинки, которые он любил слушать. Мешок писем увезти я успела ...
Там КНИГИ. Которые хранят пометки всех поколений нашей семьи. Потому что читались, а не для интерьера покупались. И я читала их по по росту: до каких дотягивалась. Из домашних это был "Тихий Дон" и Гоголь. В мои 10 лет.
Два томика Чехова я увезла...
Ну скажите же мне, что я дура!
Что нельзя цепляться за...хлам (???)
Что надо быть прагматичнее. Что духовные потери МОЖНО компенсировать материальной радостью.
Что ВишнЁвый сад старый и надо его вырубить и нарезать грядок, насажать редиски и кривых огурцов!!! И что всё это будет очень полезно для меня и семьи. Для кишечника и прочего ливера.
А я сравню голоса и прислушаюсь. К тем, которые услышит моё сердце...или голос разума...
Или выбьет из меня дурь...
Второе слово предполагало некую материальность, утилитарность: вишню выращивали, продавали, варили варенье, сушили, вялили и даже мариновали. Фирс вспоминает об этом у Чехова.
Первое же слово имело некую эфемерную сущность, что-то прекрасное и очень родное, как вишневый цвет ... тронешь - и полетит летним снежком, не оставив следа в руках, только в душЕ...или как сам пурпурный цвет ягод, красящий губы любимых девушек в цвета страсти...
"И словно преступленье
Меня к тебе влечёт
Искусанный в смятенье
ВишнЁвый нежный рот..." (Это уже Мандельштам).
Антон Павлович всю соль пьесы заключил в ударении именно на Ё.
В школе все учителя были в тупике...
Любовь Андреевна Раневская и Леонид Андреевич Гаев объявлены были советским литературоведением гадами и моральными уродами.
"Эгоистичные, как дети, дряблые, как старики...Паразиты, лишённые возможности снова присосаться к жизни", - писал о них Горький.
А мне их было нестерпимо жаль...И я кожей понимала причину их смертельно страшного веселья невпопад. И детей и стариков я как раз любила больше...
А брутальный Лопахин, деловито шурующий по цветущему саду с топором, был мне страшен и противен...
(Вот откуда моя НЕдачность, наверное! "...Дачи и дачники - это так пОшло, простите...")
К чему это я?
Да вот я и есть Раневская и Гаев в одном лице... И Шарлотта, до кучи...
Мои родители познакомились во Львове. Только кончилась война.
Молодой лейтенантик, мой папа, и молоденькая выпускница Львовского университета, моя мама.
Там был дом маминых родителей, особняк с дивным садом. С огромными пионами, на которые я смотрела снизу. С ирисами и розами, с головастыми вызывающе алыми маками, "маракасы" из которых, сухие и гремучие, лежали потом на чердаке и вытряхивались сладким, пыльноватым, ароматным "песочком" зёрен прямо в рот...
А ещё на чердаке был выход на крышу, на которой мы все загорали. И ветки высоченных вишен лежали на жаркой жести , отчего сами вишни подвяливались и становились сладкими-сладкими...
Нет, не обжираться вишней, а положить в рот ягодку, а потом весь день помнить о ней, постукивая во рту косточкой, не теряющей аромата...
Там родился мой брат...которому привезла на могилу земельку от родного дома, уже чужого...
Там мама, юная учительница вечерней школы, неслась на каблучках на работу с распираемой молоком грудью, сеять разумное, доброе , вечное рабочим , которые были старше неё. Ну точно как в "Весне на заречной улице".
Оттуда мама уехала кочевать с мужем по городам и весям, не имея своего угла, но всегда возвращаясь в мамин дом, возя туда нас, как к истоку, к месту Силы...
"Шкаф мой, моя детская", - это всё точно по Чехову.
И нам, бесприютным кочевым офицерским детям, Львов был как Родина.
Потом папа ушёл в запас и пожелал именно во Львове дожить свой век. Успел там и послужить, и получить "Орден Мужества".
А потом они умерли. И похоронены мною там, мама за папой, как и было в жизни.
И Ба недалеко. Самая любимая.
Осталась квартира. Нет, не так.
Осталось гнездо.
Обретённое поздно, но там, где "пуповина зарыта".
И досталось мне в наследство, хотя я сопротивлялась...
Это случилось 6 с лишним лет назад.
И я не могла ни сдать, ни продать, хотя желающие были.
Почему?
Ну...Чехов всё сказал до меня. Про дураков.
И вот остро встал вопрос - что делать с ним, с гнездом...
Платить дороговато, ездить невозможно.
Продать...невыносимо. Да и проблемно нынче с деньгами там живыми остаться.
Проще бросить всё, прослыв идиоткой, как Раневская. "Покатииилиссь..."
А там мамины мисочки и досочки...Хлебницу деревянную стопудового веса я увезла.
Там папино кожаное пальто, которое...https://tefffi.livejournal.com/63185.html
Там машинка швейная мамина, которую помню тактильной младенческой памятью: вставать научилась в неполный свой год около неё, помещённой в деревянную "тумбочку".
Она была ВСЕГДА, даже на Камчатку брали с собой, хотя жили на казённой мебели с жестяными инвентарными номерами. Она - Дом, Мир. Уют. Мама, которая на ней всех нас обшивала.
Там рисунки остались папины и старые пластинки, которые он любил слушать. Мешок писем увезти я успела ...
Там КНИГИ. Которые хранят пометки всех поколений нашей семьи. Потому что читались, а не для интерьера покупались. И я читала их по по росту: до каких дотягивалась. Из домашних это был "Тихий Дон" и Гоголь. В мои 10 лет.
Два томика Чехова я увезла...
Ну скажите же мне, что я дура!
Что нельзя цепляться за...хлам (???)
Что надо быть прагматичнее. Что духовные потери МОЖНО компенсировать материальной радостью.
Что ВишнЁвый сад старый и надо его вырубить и нарезать грядок, насажать редиски и кривых огурцов!!! И что всё это будет очень полезно для меня и семьи. Для кишечника и прочего ливера.
А я сравню голоса и прислушаюсь. К тем, которые услышит моё сердце...или голос разума...
Или выбьет из меня дурь...