Интервью с Александром Шатохиным
- Отличаются ли для Вас такие понятия, как «работа в театре» и «служение театру?
- Работа есть работа…С другой стороны, не хочется театр ставить на бытовые рельсы и превращать в рутину. Я ребенку недавно говорю: «Вылезай быстрее из машины» - «Зачем?» - «Вылезай, я на работу поеду» - «А куда?» - «В театр» - «Пап, театр - это не работа». Скорее всего, это не совсем работа, хотя элемент работы есть. Вот если ты точишь болванки, они получаются одинаковые. А каждый спектакль разный, индивидуальный. В этом и прелесть нашей профессии.
- Как Вы попали в актерскую среду?
- Во-первых, очень поздно. С актерством не дружил. В школе не участвовал ни в капустниках, ни в квн-ах. Нет, ну капустники были редкие, но так - поржали и разбежались. А когда после школы встал вопрос, куда поступать, я подумал -ну, как отец, пойду в электрики. А именно в тот год набора в электрики не было. Потом мой друг говорит - пошли в сварщики. Поржали, пошли. Год отучился, поработал. Понял, что не хочу там работать. Позже знакомые затащили меня в театр «Шанс». Непрофессиональный. Я пришел, как-то комплексовал, ничего не умел. Только смешно анекдоты рассказывал. Мне знакомые говорили - тебе в театральное надо. Какое театральное?! Там какие-то стихи надо рассказывать, песни знать… В общем, днем я работал, вечером ходил на репетиции в театр. Потом подумал, может, правда, поехать поступать? И поехал в Киев. Ничего у меня, правда, не получилось. Обычно в кино показывают - приехал и поступил. А меня судьба обидела. Тогда я поехал в Херсонское училище культуры учиться на режиссера. Потом опять пытался поступить в Киеве на актера. Я на тот момент уже был выпускником училища культуры с красным дипломом. Думаю, ну сейчас я точно поступлю! Но меня с первого тура сбросили. Потом я узнал, что в Ярославле (Ярославский государственный театральный институт - прим. ред.) в сентябре будет дополнительный набор. Страшно было ехать в Россию, но я поехал. Там и с Гусевым встретились. Он уже был студентом, когда я в шестой раз сдавал экзамены. У меня уже аллергия на них была, я их ненавидел. Но, в итоге, поступил.
- Вам больше нравится вводиться в спектакль или репетировать с самого начала?
- Когда как. На самом деле, с Валерием Романовичем очень тяжело репетировать. Поэтому в его спектакли лучше вводиться. А вообще, этот процесс репетиционный очень интересен. Когда мы репетировали «Людей и джентльменов», я кайфовал. Потому что каждый приходил творчески заряженный. Где-то ругались, конечно, но все равно приходили к чему-то общему. Валерию Романовичу абсолютно не интересно, как ты к этому выйдешь. Вот тебе лист, читай, удиви меня - вот тогда ты актер. Он любит готовый результат.
- В Вашем репертуаре больше комичных ролей. А у Вас нет желания сыграть какого-нибудь трагического героя?
- Это очень сложно…Я не то что бы бегу от таких ролей. Но, наверное, сама жизнь когда-нибудь подведет меня к этому. Все равно в спектакле невозможно все время хохмить. И у моих героев тоже есть болевые точки. Когда их затрагивают, я теряю комизм.
- Кто такой Фагот?
- Он первый после Воланда. Азазелло - это рабочая сила. А Кот-Бегемот, Фагот - двигатели действия. Они - некие катализаторы. Каждый год Фагот ждет прощения, поэтому во втором акте, я особо не комикую. Он ждет: сегодня или нет. Он ведь уже намучился, настрадался.
- Как бы Вы охарактеризовали Головастого?
- Как я себе придумал этот образ: это, своего рода, Князь Мышкин. Большая проблема - он научился читать. «Если бы школу не закрыли, Тимофей Иванович научил бы меня писать. И если я напишу про нас, люди прочитают, и овраг никогда не засыпят». Миссия в нем есть. Он такой безобидный песик. Искренне любит таксу. Ему так хочется, чтобы она нашла своего человека, поэтому он не просит ее остаться. Может быть, она и осталась бы, но он ее отпускает.
- Вы как-нибудь настраиваетесь на спектакль?
- Я стараюсь пораньше приходить. Часа за два. Так мне как-то легче. Иногда бывают съемки - тогда приходишь вплотную к спектаклю, и в этом случае я себя чувствую немножко не на месте. Стараюсь пораньше, чтобы попривыкнуть к сцене, немного от дома отойти. Там свои проблемы, тут - другие. Почему-то ужасно волнуюсь перед «Мастером». Подергивает меня.
- О чем, по-вашему, «Куклы»?
- Сложно сказать. Бывает, что все репетируется, клеится, а потом через год появляется другое. Наверное, это про человеческие пороки. То, что человек в себе скрывает, тут это обнажено. Я до сих пор не могу разобраться, про что спектакль. В финале, вообще, Валерий Романович в своем монологе говорит об актерах, о том, что на сцене должны быть живые актеры.
- А как Вы думаете, есть возможность, что в будущем на сцене будут играть такого рода куклы?
- Да ведь это все уже, в принципе, есть. Но тут ведь в чем дело…Я, например, очень люблю музыку. Много слушаю, много скачиваю. Но, допустим, когда приходишь на концерт - там все по-другому. Живую энергию ни с чем не сравнить. Живой звук. Кино - понятно, можно много раз пересматривать, ну это такие консервы. А в театре все непредсказуемо. Бывает, например, все идет к тому, что спектакль не сложится - этот с проблемами, этот больной. Но потом какой-то слом происходит, и все хорошо. Домой приходишь и понимаешь, что не зря день прошел. А бывает - все вроде хорошо, но спектакль не очень. Поэтому зритель и ходит - за живой энергией. Или, например, уходит герой и за стенкой погибает. Понятно, что никто не умирает, но ты веришь. А заставить зрителя поверить - это уже наша работа. Наша и режиссера.
- Вы ведь одно время учились на режиссера. Почему не стали им?
- С людьми очень тяжело работать. Там в Херсоне я был на курсе одним из старших. Это груз, ответственность, которых я пока не хочу. К тому же актеры все капризные. С собой проще справиться. Хотя и с партнером тоже надо договориться, чтобы к чему-то прийти в конце сцены. Я ставил что-то в Каховке, но тогда я учился, мне надо было ставить. Я, наверное, мог бы быть вторым режиссером, но первым - нет. Декорации, костюмы, замысел… Сама организация много съедает энергии.
- В спектакле «Даешь Шекспира!» у Вас небольшая роль…
- Вообще, я не совсем согласен с этим спектаклем. Нет, как мне кажется, целостности, нет процесса, как-то резко они включаются в игру. Чего-то не хватает. В конце тоже - стали они другими. Они отыграли, о высшем задумались. Как они после этого смогут жить по-прежнему? Кем они после этого будут? Хочется света в конце туннеля. Мне вот такого не хватает. А то Поэт исчез… Как-то безнадежно.
- Есть ли для Вас принципиальная разница - играть на большой сцене или на малой?
- Наши декорации заточены под нашу сцену. Мне, например, тяжело играть «Мастера» на сцене Станиславского. У нас немножко киношный театр, другой свет. Или вот в «Мастере» у нас большие листы. А там как-то все куцо, без кулис. С акустикой проблематично. Речь теряется. Первые зрители глохнут, задним рядам не хватает. Ужасно неуютно было на сцене Станиславского. Голым себя там ощущаешь. Мне она не понравилась.
- Чем, на Ваш взгляд, Театр на Юго-Западе отличается от других театров?
- Предельная собранность - и на спектаклях и на репетициях. Работа через зал. Отсутствие предметов. Очень много моментов, когда надо по музыке начать и по музыке закончить. Практически нет бытового языка - на сцене собраны только ключевые фразы. Посыл на достижение цели. Мощная энергия. Температура тела 38 и 5.
Беседовала Ева Полякова
- Работа есть работа…С другой стороны, не хочется театр ставить на бытовые рельсы и превращать в рутину. Я ребенку недавно говорю: «Вылезай быстрее из машины» - «Зачем?» - «Вылезай, я на работу поеду» - «А куда?» - «В театр» - «Пап, театр - это не работа». Скорее всего, это не совсем работа, хотя элемент работы есть. Вот если ты точишь болванки, они получаются одинаковые. А каждый спектакль разный, индивидуальный. В этом и прелесть нашей профессии.
- Как Вы попали в актерскую среду?
- Во-первых, очень поздно. С актерством не дружил. В школе не участвовал ни в капустниках, ни в квн-ах. Нет, ну капустники были редкие, но так - поржали и разбежались. А когда после школы встал вопрос, куда поступать, я подумал -ну, как отец, пойду в электрики. А именно в тот год набора в электрики не было. Потом мой друг говорит - пошли в сварщики. Поржали, пошли. Год отучился, поработал. Понял, что не хочу там работать. Позже знакомые затащили меня в театр «Шанс». Непрофессиональный. Я пришел, как-то комплексовал, ничего не умел. Только смешно анекдоты рассказывал. Мне знакомые говорили - тебе в театральное надо. Какое театральное?! Там какие-то стихи надо рассказывать, песни знать… В общем, днем я работал, вечером ходил на репетиции в театр. Потом подумал, может, правда, поехать поступать? И поехал в Киев. Ничего у меня, правда, не получилось. Обычно в кино показывают - приехал и поступил. А меня судьба обидела. Тогда я поехал в Херсонское училище культуры учиться на режиссера. Потом опять пытался поступить в Киеве на актера. Я на тот момент уже был выпускником училища культуры с красным дипломом. Думаю, ну сейчас я точно поступлю! Но меня с первого тура сбросили. Потом я узнал, что в Ярославле (Ярославский государственный театральный институт - прим. ред.) в сентябре будет дополнительный набор. Страшно было ехать в Россию, но я поехал. Там и с Гусевым встретились. Он уже был студентом, когда я в шестой раз сдавал экзамены. У меня уже аллергия на них была, я их ненавидел. Но, в итоге, поступил.
- Вам больше нравится вводиться в спектакль или репетировать с самого начала?
- Когда как. На самом деле, с Валерием Романовичем очень тяжело репетировать. Поэтому в его спектакли лучше вводиться. А вообще, этот процесс репетиционный очень интересен. Когда мы репетировали «Людей и джентльменов», я кайфовал. Потому что каждый приходил творчески заряженный. Где-то ругались, конечно, но все равно приходили к чему-то общему. Валерию Романовичу абсолютно не интересно, как ты к этому выйдешь. Вот тебе лист, читай, удиви меня - вот тогда ты актер. Он любит готовый результат.
- В Вашем репертуаре больше комичных ролей. А у Вас нет желания сыграть какого-нибудь трагического героя?
- Это очень сложно…Я не то что бы бегу от таких ролей. Но, наверное, сама жизнь когда-нибудь подведет меня к этому. Все равно в спектакле невозможно все время хохмить. И у моих героев тоже есть болевые точки. Когда их затрагивают, я теряю комизм.
- Кто такой Фагот?
- Он первый после Воланда. Азазелло - это рабочая сила. А Кот-Бегемот, Фагот - двигатели действия. Они - некие катализаторы. Каждый год Фагот ждет прощения, поэтому во втором акте, я особо не комикую. Он ждет: сегодня или нет. Он ведь уже намучился, настрадался.
- Как бы Вы охарактеризовали Головастого?
- Как я себе придумал этот образ: это, своего рода, Князь Мышкин. Большая проблема - он научился читать. «Если бы школу не закрыли, Тимофей Иванович научил бы меня писать. И если я напишу про нас, люди прочитают, и овраг никогда не засыпят». Миссия в нем есть. Он такой безобидный песик. Искренне любит таксу. Ему так хочется, чтобы она нашла своего человека, поэтому он не просит ее остаться. Может быть, она и осталась бы, но он ее отпускает.
- Вы как-нибудь настраиваетесь на спектакль?
- Я стараюсь пораньше приходить. Часа за два. Так мне как-то легче. Иногда бывают съемки - тогда приходишь вплотную к спектаклю, и в этом случае я себя чувствую немножко не на месте. Стараюсь пораньше, чтобы попривыкнуть к сцене, немного от дома отойти. Там свои проблемы, тут - другие. Почему-то ужасно волнуюсь перед «Мастером». Подергивает меня.
- О чем, по-вашему, «Куклы»?
- Сложно сказать. Бывает, что все репетируется, клеится, а потом через год появляется другое. Наверное, это про человеческие пороки. То, что человек в себе скрывает, тут это обнажено. Я до сих пор не могу разобраться, про что спектакль. В финале, вообще, Валерий Романович в своем монологе говорит об актерах, о том, что на сцене должны быть живые актеры.
- А как Вы думаете, есть возможность, что в будущем на сцене будут играть такого рода куклы?
- Да ведь это все уже, в принципе, есть. Но тут ведь в чем дело…Я, например, очень люблю музыку. Много слушаю, много скачиваю. Но, допустим, когда приходишь на концерт - там все по-другому. Живую энергию ни с чем не сравнить. Живой звук. Кино - понятно, можно много раз пересматривать, ну это такие консервы. А в театре все непредсказуемо. Бывает, например, все идет к тому, что спектакль не сложится - этот с проблемами, этот больной. Но потом какой-то слом происходит, и все хорошо. Домой приходишь и понимаешь, что не зря день прошел. А бывает - все вроде хорошо, но спектакль не очень. Поэтому зритель и ходит - за живой энергией. Или, например, уходит герой и за стенкой погибает. Понятно, что никто не умирает, но ты веришь. А заставить зрителя поверить - это уже наша работа. Наша и режиссера.
- Вы ведь одно время учились на режиссера. Почему не стали им?
- С людьми очень тяжело работать. Там в Херсоне я был на курсе одним из старших. Это груз, ответственность, которых я пока не хочу. К тому же актеры все капризные. С собой проще справиться. Хотя и с партнером тоже надо договориться, чтобы к чему-то прийти в конце сцены. Я ставил что-то в Каховке, но тогда я учился, мне надо было ставить. Я, наверное, мог бы быть вторым режиссером, но первым - нет. Декорации, костюмы, замысел… Сама организация много съедает энергии.
- В спектакле «Даешь Шекспира!» у Вас небольшая роль…
- Вообще, я не совсем согласен с этим спектаклем. Нет, как мне кажется, целостности, нет процесса, как-то резко они включаются в игру. Чего-то не хватает. В конце тоже - стали они другими. Они отыграли, о высшем задумались. Как они после этого смогут жить по-прежнему? Кем они после этого будут? Хочется света в конце туннеля. Мне вот такого не хватает. А то Поэт исчез… Как-то безнадежно.
- Есть ли для Вас принципиальная разница - играть на большой сцене или на малой?
- Наши декорации заточены под нашу сцену. Мне, например, тяжело играть «Мастера» на сцене Станиславского. У нас немножко киношный театр, другой свет. Или вот в «Мастере» у нас большие листы. А там как-то все куцо, без кулис. С акустикой проблематично. Речь теряется. Первые зрители глохнут, задним рядам не хватает. Ужасно неуютно было на сцене Станиславского. Голым себя там ощущаешь. Мне она не понравилась.
- Чем, на Ваш взгляд, Театр на Юго-Западе отличается от других театров?
- Предельная собранность - и на спектаклях и на репетициях. Работа через зал. Отсутствие предметов. Очень много моментов, когда надо по музыке начать и по музыке закончить. Практически нет бытового языка - на сцене собраны только ключевые фразы. Посыл на достижение цели. Мощная энергия. Температура тела 38 и 5.
Беседовала Ева Полякова