МОЗАИЧНАЯ КАРТИНА ИЗ ДЕТСТВА
Всё-таки, интернет есть пульс планеты и к нему так привыкаешь, что лишившись его на время, чувствуешь себя рыбой, выброшенной на берег и начинаешь задыхаться от недостатка информации, как от недостатка кислорода.
Воспоминания всплывают как спасательный круг и на них уплываешь в нирванну детства.
Они мозаичны, это фрагменты из разных паззлов, но иногда они странным образом становятся ключом к каким-то близким событиям, по этой нити Ариадны можно долго бродить по собственной жизни и эта нить удивительно не укорачивается.
Наш дом, наш двор...
Центр Саратова, сад Липки, угловой дом напротив углового входа в сад.
По стороне Липок дом граничит с особняком в стиле русского классицизма, узкий фасад с широким крыльцом с колоннами, накрытый треугольным портиком, между особняком и домом кованые железные ворота с калиткой.
И ворота, и калитка всегда заперты на висячие замки, Также заперты выходы из всех подъездов на улицу, кроме одного углового, через который все ходят, там, под лестницей с широким колодцем в застеклённной комнатке сидит "швейцарка", перед ней стол с телефоном и разобранной почтой, а на стене сзади коробка с крючками для ключей, которые никто с собой не носил.
Никаких гаражей и личных машин, их просто не было в природе, взяв у швейцарки ключ, можно было въехать во двор и выехать, объехав по асфальту большой земляой овал, на котором была песочница, качели с краю, а в центпе волейбольная сетка, а зимой каток.
На машинах привозили мебель или овощи в сараи на зиму.
Сараи полосой стояли по четвёртой стороне, за которой был двор соседнего дошкольтного педучилища, удивительно тихого соседа.
Но сараи не доходили до забора особняка, они длинным аппендиксом скользили вдоль него узкой буквой П, наш был последним со сторонгы особняка, огромный сарай с огромным погребом, в котором мать солила в бочках изумительные помилоры и капусту.
На задней стенке были щели, через которые я, ещё не доросши до лазанья по крвшам, разглядывала запущенный небольшой парк, маленький фонтан с какой-то гипсовой фигуркой, полукруглое крыльцо с колоннами и накрывающий его полкуруглый балкон.
А двор наш был прекрасен тем, что полностью замкнут и мы паслись там практически без присмотра.
Со сторон дома асфальтовая дорога огибалась полосой газонов с деревьями, дальше асфальтовой пешеходной дорожкой вдоль подъездов.
Это был двор счастливого детства, не лишённый, однако, трагедий и страхов.
В этом замкнутом пространстве мы были абсолютно свободны в играх и шалостях, которые были иногда опасны и об этом каким-то образом всегда узнавал управдом и наводим порядок.
Но это уже постарше, а сначала...
Вот тот же управдом учит нас играть в бояр, делит на две группы, каждая берётся за руки, две вереницы лицом доуг к другу.
Одна стоит, другая идёт навстречу и поёт: "Бояре, а мы к вам прищли, молодые, а мы к вам пришли".
"Бояре, а зачем вы к нам пришли?"
"Бояре, мы невесту выбирать".
А какая вам мила?
Нам вот эта мила!
Все разбегаются, невесту ловят, играют с удовольствием и мелочь, и постарше.
А вот самое любимое, это когда мы все ещё могли в одних трусиках красоваться.
Летний дождь, единственное время, когда можно выпроситься побегать босиком, и вот мы в одних трусах несёмся по асфальтовому кругу, самозабвенно вопя:
"Дождик, дождик, перестань, я поеду в Ерестань, богу молиться, кресту поклониться!"
Ни про бога, ни про крест, а может подразумевалось "Христу", мы понятия не имели, но это узналось потом, а вот что такое наша Ерестань, я не имею понятия до сих пор.
Этой кричалке нас научила чья-то нянька, подозреваю, что и она не ответила бы на этот вопрос.
Но счастье было щенячье.
И вот эту безмятежную череду - садик, игры во дворе зимой и летом до полной темноты - прерывает страшное событие, как отголосок только что кончившейся войны.
Был канун 46-го.
В том красивом особняке, на чердаке которого жил мой друг Филька
, был клуб НКВД.
И вот за несколько дней до нового года там был праздник, на котором присутствовало, конечно, всё начальство ведомства.
И только-только как все разошлись, в клубе прогремел взрыв, разнесло всю внутренность здания, не затронув, к счастью несущие стены, которые экранировали взрывную волну и наш дом при всей близости, не пострадал, а я даже не проснулась.
Взрыв произошёл в подвале как раз под большим центральным залом, где стояла ёлка и проходил праздник, всем стали объяснять, что в подвале была утечка газа и когда сторож выключал ёлку, произошёл взрыв.
Дом стоял пустой и неохраняемый и вскоре наши мальчишки стали совершать туда вылазки, что естественно, но вот что не совсем естествыенно, однажлы они снарядили экспедицию, набрав в неё и мелюзгу.
Мы вошли в зал с центрального входа.
Всё, что там осталось, это лестница, прикрепленная к правой стене, ведущая на хоры, балкон, нависавший над залом с огромным сводчатым окном с дверями, выходившими на балкон над задним крыльцом.
Лестница держалась на стене, а другая сторона была в свободном полёте, стойки из под неё выбиты.
До нижней ступеньки было метра два высоты, пол в зале, провалившийся в подвал, представлял ворох разломаанного дерева и битой штукатурки.
Главари вели себя очень смело и повели нас к лестнице.
Сначала подсадили мелюзгу, потом друг друга, последний подтянулся за выступающую на свободном краю арматуру.
Идти было невозможно, наклон был близок к 55-и градусам, мы ползли на живрте.
Авторитет старших был непререкаем, к тому же, с ними было так интересно, что отказаться никому не приходило в голову.
Выйдя на балкон и подойдЯ к двери, мы застыли, зачарованные красотой обзора небольшого парка/сада, который снизу казался обычным, как Липки, только меньше.
Это потом я поняла, как важна перспектива обзора, потом мы ходили на гору, где сейчас аэропорт, специально смотреть на город сверху.
А потом я, уже взрослая, лезла на Ай-Петри, а потом на Иверскую гопу в Новом Афоне всё с той же целью насладиться панорамным видом.
Но вот, насмотревшись на сад, пошли спускаться...
Страх, который я испытала, запомнился навсегда.
Одно дело, ползти на животе, видя перед собой только ступени, а другое - наклонный обвал и пропасть под ним...
Кто-то рассказал о походе управдому и было собрано общее собрание, после чего прокатилась череда репрессий.
Предпринимательство безбашенных мальчишек среднеклассников на время поутихло.
Но ненадолго.
Начались экспедиции на чердак и крышу.
Доступ на чердак был свободный, в угловых подъездах туда вела обычная лестнгицв в два пролёта, как на следующий этаж.
Ещё были две пожарные лестницы без площадок, это был самый престижный вариант.
Но в экспедицию с мелюзгой отправились через подъезд.
Я была так мала, что в этом огромном пустом шатре, хорошо освещённом слуховыми окнами, почувствовала себя Дюймовочкой, особенно когда перед нами возник
брандмауэр - глухая стена из красного кирпича, в центре основаниЯ которой темнел маленький проём, идти в который было страшно.
Но дальше оказалось такое же помещение, в углу которого, на повороте, было отгорожено какое-то помещение, войдя в которое, мы упёрлист сразу в узкую лесенку, прислонённую к железной стене.
Шли парами, развернуться было негде, большой и маленький.
Когда я поднялась с мальчиком лет на 5 меня постарше и который, сколько себя помню, называл меня своей невестой, я ничего, кроме железной стены не увидела, но когда он меня поднял и я заглянула за край стены, то обомлела - там был тёмный водяной омут, глубина его проецировалась на высоту дома...
Я оцепенела от ужаса и вцепилась в него так, что ему пришлось нести меня вниз.
Этот гигантскми бак был, видимо, то ли расширителем для ситстемы отопления, то ли подпиткой для водопровода, в подвале, где до поры была котельная и красный уголок, был часто слышен звук моторчика, подкачивающего воду.
Конечно, я скоро поняла практическое, не сказочное назначение этой ёмкости, но что удивительно, я убедилась, что страх перед ней не прошёл, а прочно живёт во мне.
Когда я переехала в деревню (первый раз неудачно), там котельная была в пристройке и там стоЯла ёмкость для воды, куба на полтора, я свободно в неё заглядывала, она стояла нна земле и я понимала, что воды в ней мне не более, чем до подмышек, но когда я заглянула в эту тёмную бездну, у меня от страха закружилась голова.
Я очень хорошо плавала и любила плавать, но заставить меня нырять не мог никто, наверно это тоже отголоски того страха.
А чуть спустЯ, в экспедиции на чердак все через слуховые окна вылезли на крышу, мелюзгу усадили около окон, а старшие устроили представление.
Со сторонгы двора по краю крыши шёл защитный барьерчик - всего-навсего, труба на стоечках высотой сантиметров 30, не более, так вот, мальчишки по очеоеди ходили по ней, я от страха зажмуривала глаза.
Но и это было замечено и репрессивно, с обшщим собранием, пресечено.
На этом предпринимательский авантюризм не закончился, была освоена благодатная особенность дома - лестницы в подъездах с широким колодцем.
И мы стройными рядами начали, все без исключения, добираться до пятого этажа и обратно по внутренней стороне перил, по чуть выступающему краю ступенек.
Почему-то это было совсем не страшно, помню, что развлекалась этим одна, когда во двор ещё никто не вышел.
Отучили нас от этого не наказанием, а рассказом о том, что все знали, но детям не говорили.
про печальную женщину с пятого этажа, это было перед войной.
Она с маленьким сынишкой вышла из квартиры, что-то вспомнила и вернулась, а он решил таким же манером спуститься, перелез через перила и свалился вниз.
Много лет прошло, но на её сером лице держалась маска печали.
Вообще, вспоминая те ранние послевоенные годы, наше детское счастье, я не могу вытеснить воспоминание о совсем другом настрое взрослых, проходивших невыразительными усталыми тенями домой с работы.
Нет, я совсем не имею в виду так любимые антисоветчиками сказки о ночных чёрных воронках НКВД, сновавших по номенклатурным домам, я с этими россказнями встретилась только в оттепелевской литературе и горбачёвской гласности, ни вдали, ни рядом никого не сажали, не расстреливали, просто людям, измученным войной, приходилось очень много работать, время было такое, не до веселья, провинция, в отличие от столиц, честно работала.
Помню женщину, вернувшуюся с войны - военного врача, которая несколько лет ходила в сапогах, военной юбке и гимнастёрке с полевой сумкой через плесо, маленькая худая, с пучком серых волос, муж не вернулсЯ, сын лет девяти.
А вот позже её не помню, сын вырос высоким красавцем, видимо и она встроилась в мирную жизнь и перестала отличаться от остальных.
Да и для тех, кто на войне не был, она не прошла бесследно, моя мать к концу войны, к тридцати годам стала практически седой.
Воспоминания всплывают как спасательный круг и на них уплываешь в нирванну детства.
Они мозаичны, это фрагменты из разных паззлов, но иногда они странным образом становятся ключом к каким-то близким событиям, по этой нити Ариадны можно долго бродить по собственной жизни и эта нить удивительно не укорачивается.
Наш дом, наш двор...
Центр Саратова, сад Липки, угловой дом напротив углового входа в сад.
По стороне Липок дом граничит с особняком в стиле русского классицизма, узкий фасад с широким крыльцом с колоннами, накрытый треугольным портиком, между особняком и домом кованые железные ворота с калиткой.
И ворота, и калитка всегда заперты на висячие замки, Также заперты выходы из всех подъездов на улицу, кроме одного углового, через который все ходят, там, под лестницей с широким колодцем в застеклённной комнатке сидит "швейцарка", перед ней стол с телефоном и разобранной почтой, а на стене сзади коробка с крючками для ключей, которые никто с собой не носил.
Никаких гаражей и личных машин, их просто не было в природе, взяв у швейцарки ключ, можно было въехать во двор и выехать, объехав по асфальту большой земляой овал, на котором была песочница, качели с краю, а в центпе волейбольная сетка, а зимой каток.
На машинах привозили мебель или овощи в сараи на зиму.
Сараи полосой стояли по четвёртой стороне, за которой был двор соседнего дошкольтного педучилища, удивительно тихого соседа.
Но сараи не доходили до забора особняка, они длинным аппендиксом скользили вдоль него узкой буквой П, наш был последним со сторонгы особняка, огромный сарай с огромным погребом, в котором мать солила в бочках изумительные помилоры и капусту.
На задней стенке были щели, через которые я, ещё не доросши до лазанья по крвшам, разглядывала запущенный небольшой парк, маленький фонтан с какой-то гипсовой фигуркой, полукруглое крыльцо с колоннами и накрывающий его полкуруглый балкон.
А двор наш был прекрасен тем, что полностью замкнут и мы паслись там практически без присмотра.
Со сторон дома асфальтовая дорога огибалась полосой газонов с деревьями, дальше асфальтовой пешеходной дорожкой вдоль подъездов.
Это был двор счастливого детства, не лишённый, однако, трагедий и страхов.
В этом замкнутом пространстве мы были абсолютно свободны в играх и шалостях, которые были иногда опасны и об этом каким-то образом всегда узнавал управдом и наводим порядок.
Но это уже постарше, а сначала...
Вот тот же управдом учит нас играть в бояр, делит на две группы, каждая берётся за руки, две вереницы лицом доуг к другу.
Одна стоит, другая идёт навстречу и поёт: "Бояре, а мы к вам прищли, молодые, а мы к вам пришли".
"Бояре, а зачем вы к нам пришли?"
"Бояре, мы невесту выбирать".
А какая вам мила?
Нам вот эта мила!
Все разбегаются, невесту ловят, играют с удовольствием и мелочь, и постарше.
А вот самое любимое, это когда мы все ещё могли в одних трусиках красоваться.
Летний дождь, единственное время, когда можно выпроситься побегать босиком, и вот мы в одних трусах несёмся по асфальтовому кругу, самозабвенно вопя:
"Дождик, дождик, перестань, я поеду в Ерестань, богу молиться, кресту поклониться!"
Ни про бога, ни про крест, а может подразумевалось "Христу", мы понятия не имели, но это узналось потом, а вот что такое наша Ерестань, я не имею понятия до сих пор.
Этой кричалке нас научила чья-то нянька, подозреваю, что и она не ответила бы на этот вопрос.
Но счастье было щенячье.
И вот эту безмятежную череду - садик, игры во дворе зимой и летом до полной темноты - прерывает страшное событие, как отголосок только что кончившейся войны.
Был канун 46-го.
В том красивом особняке, на чердаке которого жил мой друг Филька
, был клуб НКВД.
И вот за несколько дней до нового года там был праздник, на котором присутствовало, конечно, всё начальство ведомства.
И только-только как все разошлись, в клубе прогремел взрыв, разнесло всю внутренность здания, не затронув, к счастью несущие стены, которые экранировали взрывную волну и наш дом при всей близости, не пострадал, а я даже не проснулась.
Взрыв произошёл в подвале как раз под большим центральным залом, где стояла ёлка и проходил праздник, всем стали объяснять, что в подвале была утечка газа и когда сторож выключал ёлку, произошёл взрыв.
Дом стоял пустой и неохраняемый и вскоре наши мальчишки стали совершать туда вылазки, что естественно, но вот что не совсем естествыенно, однажлы они снарядили экспедицию, набрав в неё и мелюзгу.
Мы вошли в зал с центрального входа.
Всё, что там осталось, это лестница, прикрепленная к правой стене, ведущая на хоры, балкон, нависавший над залом с огромным сводчатым окном с дверями, выходившими на балкон над задним крыльцом.
Лестница держалась на стене, а другая сторона была в свободном полёте, стойки из под неё выбиты.
До нижней ступеньки было метра два высоты, пол в зале, провалившийся в подвал, представлял ворох разломаанного дерева и битой штукатурки.
Главари вели себя очень смело и повели нас к лестнице.
Сначала подсадили мелюзгу, потом друг друга, последний подтянулся за выступающую на свободном краю арматуру.
Идти было невозможно, наклон был близок к 55-и градусам, мы ползли на живрте.
Авторитет старших был непререкаем, к тому же, с ними было так интересно, что отказаться никому не приходило в голову.
Выйдя на балкон и подойдЯ к двери, мы застыли, зачарованные красотой обзора небольшого парка/сада, который снизу казался обычным, как Липки, только меньше.
Это потом я поняла, как важна перспектива обзора, потом мы ходили на гору, где сейчас аэропорт, специально смотреть на город сверху.
А потом я, уже взрослая, лезла на Ай-Петри, а потом на Иверскую гопу в Новом Афоне всё с той же целью насладиться панорамным видом.
Но вот, насмотревшись на сад, пошли спускаться...
Страх, который я испытала, запомнился навсегда.
Одно дело, ползти на животе, видя перед собой только ступени, а другое - наклонный обвал и пропасть под ним...
Кто-то рассказал о походе управдому и было собрано общее собрание, после чего прокатилась череда репрессий.
Предпринимательство безбашенных мальчишек среднеклассников на время поутихло.
Но ненадолго.
Начались экспедиции на чердак и крышу.
Доступ на чердак был свободный, в угловых подъездах туда вела обычная лестнгицв в два пролёта, как на следующий этаж.
Ещё были две пожарные лестницы без площадок, это был самый престижный вариант.
Но в экспедицию с мелюзгой отправились через подъезд.
Я была так мала, что в этом огромном пустом шатре, хорошо освещённом слуховыми окнами, почувствовала себя Дюймовочкой, особенно когда перед нами возник
брандмауэр - глухая стена из красного кирпича, в центре основаниЯ которой темнел маленький проём, идти в который было страшно.
Но дальше оказалось такое же помещение, в углу которого, на повороте, было отгорожено какое-то помещение, войдя в которое, мы упёрлист сразу в узкую лесенку, прислонённую к железной стене.
Шли парами, развернуться было негде, большой и маленький.
Когда я поднялась с мальчиком лет на 5 меня постарше и который, сколько себя помню, называл меня своей невестой, я ничего, кроме железной стены не увидела, но когда он меня поднял и я заглянула за край стены, то обомлела - там был тёмный водяной омут, глубина его проецировалась на высоту дома...
Я оцепенела от ужаса и вцепилась в него так, что ему пришлось нести меня вниз.
Этот гигантскми бак был, видимо, то ли расширителем для ситстемы отопления, то ли подпиткой для водопровода, в подвале, где до поры была котельная и красный уголок, был часто слышен звук моторчика, подкачивающего воду.
Конечно, я скоро поняла практическое, не сказочное назначение этой ёмкости, но что удивительно, я убедилась, что страх перед ней не прошёл, а прочно живёт во мне.
Когда я переехала в деревню (первый раз неудачно), там котельная была в пристройке и там стоЯла ёмкость для воды, куба на полтора, я свободно в неё заглядывала, она стояла нна земле и я понимала, что воды в ней мне не более, чем до подмышек, но когда я заглянула в эту тёмную бездну, у меня от страха закружилась голова.
Я очень хорошо плавала и любила плавать, но заставить меня нырять не мог никто, наверно это тоже отголоски того страха.
А чуть спустЯ, в экспедиции на чердак все через слуховые окна вылезли на крышу, мелюзгу усадили около окон, а старшие устроили представление.
Со сторонгы двора по краю крыши шёл защитный барьерчик - всего-навсего, труба на стоечках высотой сантиметров 30, не более, так вот, мальчишки по очеоеди ходили по ней, я от страха зажмуривала глаза.
Но и это было замечено и репрессивно, с обшщим собранием, пресечено.
На этом предпринимательский авантюризм не закончился, была освоена благодатная особенность дома - лестницы в подъездах с широким колодцем.
И мы стройными рядами начали, все без исключения, добираться до пятого этажа и обратно по внутренней стороне перил, по чуть выступающему краю ступенек.
Почему-то это было совсем не страшно, помню, что развлекалась этим одна, когда во двор ещё никто не вышел.
Отучили нас от этого не наказанием, а рассказом о том, что все знали, но детям не говорили.
про печальную женщину с пятого этажа, это было перед войной.
Она с маленьким сынишкой вышла из квартиры, что-то вспомнила и вернулась, а он решил таким же манером спуститься, перелез через перила и свалился вниз.
Много лет прошло, но на её сером лице держалась маска печали.
Вообще, вспоминая те ранние послевоенные годы, наше детское счастье, я не могу вытеснить воспоминание о совсем другом настрое взрослых, проходивших невыразительными усталыми тенями домой с работы.
Нет, я совсем не имею в виду так любимые антисоветчиками сказки о ночных чёрных воронках НКВД, сновавших по номенклатурным домам, я с этими россказнями встретилась только в оттепелевской литературе и горбачёвской гласности, ни вдали, ни рядом никого не сажали, не расстреливали, просто людям, измученным войной, приходилось очень много работать, время было такое, не до веселья, провинция, в отличие от столиц, честно работала.
Помню женщину, вернувшуюся с войны - военного врача, которая несколько лет ходила в сапогах, военной юбке и гимнастёрке с полевой сумкой через плесо, маленькая худая, с пучком серых волос, муж не вернулсЯ, сын лет девяти.
А вот позже её не помню, сын вырос высоким красавцем, видимо и она встроилась в мирную жизнь и перестала отличаться от остальных.
Да и для тех, кто на войне не был, она не прошла бесследно, моя мать к концу войны, к тридцати годам стала практически седой.