Все мы из того Вавилона (Из "Ожерелье моей памяти" с. 165-168)
У меня кружок по фото, а мне еще
и петь охота (по Агнии Барто)
Войдя в вестибюль по возвращении из магазина - с shoping’а - (единственная возможность подвигаться в морозные дни, когда от холода спирает дыхание), я натолкнулась на мою старую соседку «дверь в дверь», которая когда-то очень напугала меня внезапным исчезновением, а на самом деле после пребывания в больнице перебралась на нижний этаж в более удобную для ее автоколяски квартиру.
- Приходи на рисование по понедельникам.
- Да я рисовать не умею.
- И мы не умеем, ну посидим, поговорим, поучимся.
А почему нет, мелькнуло у меня, давно хотела. Таланта к рисованию у меня нет однозначно, но поговорить на местном языке давно пора. И я согласилась.
В роду у меня художники есть. Дядя закончил ВХУТЕМАС и был бутафором Бакинской Кинофабрики, начиная с 1923 года. Папа рисовал, оформляя наши детские фотоальбомы и воссоздавая для нас игры своего детства. Но моя первая попытка была ими забракована, и на этой сфере творчества я поставила крест.
Я давно подбиралась к этому процессу: у меня было все для его осуществления, не было только толчка. И вот я его получила. В ближайший понедельник я спустилась в common room и была встречена приветственными возгласами наших старушек.
Господи, да где же я была так долго!? Это ведь именины сердца! Абсолютно неважно, научусь я и буду ли рисовать, но у меня будет пиршество общения.
А какие они виртуозные сплетницы - ведь живут здесь уже помногу лет, знают все и про всех. У меня самой летом 10-летний стаж.
Добровольная учительница, из своих, разложила образцы, акварельные краски и стала объяснять как всем этим пользоваться. Любое изображение, появляющееся на бумаге, вызывало у нее восторг, который она обрушивала на старушек, старательно сжимающих изуродованными артрозом пальцами тоненькие кисти.
Потом она разложила все листочки на полу и пригласила всех посмотреть на эту прелесть издалека. И знаете, это того стоило.
Когда посиделки закончились, и мы стали прощаться, Энн обратилась ко мне с вопросом: «А в среду мы вяжем, придешь?» - «Вот это всенепременно» - ответила я.
На столе лежали образцы их вязаний и листки с узорами, они с удовольствием объясняли мне термины и аббревиатуры, терпеливо ждали, когда я найду слово в словаре.
Когда вяжешь, язык еще более свободен, замолкают они только в момент подсчета петель, чтобы не сбиться.
И старушки разговорились во всю.
Они обсуждали и осуждали систему школьного образования, увлечение внуков и правнуков новыми дивайсами, хотя сами почти все они пользуются компютерами и интернетом. Но ведь не так безумно, как эти дети.
По другую сторону стола одна «тоже из наших» пыталась что-то выяснить про Пушкина.
И вдруг я услышала: Бернс.
- Ты о Роберте Бернсе?
- Да, а ты откуда знаешь?
- Это ты про того, который написал, - я стала быстро искать в словаре нужные мне слова - «вереск» и «ячмень» - «Вересковый мед» и про пиво - «Джон ячменное зерно».
- Про виски, - с улыбкой заметила Мей, - а ты все это знаешь?
- Знаю, у нас прекрасные переводы. А я вам в следующий раз переводы Пушкина на английский принесу. Есть один американец Джулиан Лоунфэльд (Julian Lowenfeld), который не только влюблен в него, но и отлично переводит.
Четверо из них scottish, одна из них приехала в возрасте 25 лет с двумя детьми, еще трех родила здесь, да еще 10 внуков имеет из коих пять евреев, потому что одна дочка не только вышла замуж за еврея, но еще и прошла гиюр.
Две другие родилась здесь. Но все они говорят с шотландским акцентом, они постоянно говорят о шотландских привычках своих матерей, об их любви и склонностях, о Шотландии.
- А кем вы чувствуете себя, - спросила я.
- Шотландками, - ответили они, - а потом канадками.
Ребята, как мы все похожи друг на друга.