Пианизм Гаммы Дзеты
Однажды на планету Гамма Дзеты с Земли прибыл знаменитый пианист Сидоров, известный своей прогрессивной техникой игры и не менее прогрессивными взглядами и гражданской позицией. Собственно, он и прибыл-то потому, что после очередного скандала и проигранного по обвинению в клевете иска от него отвернулись многие его земные поклонники: но Гамма Дзеты всегда славилась своим преклонением перед искусством и полным равнодушием к скандалам и сплетням, и именно поэтому гастрольный тур по Галактике решено было начать именно с этой планеты.
- Я посвящаю свой концерт жертвам кровавого режима! - вскричал Сидоров, едва поднявшись на сцену. - Свободу политзаключенным!
В зале раздались вежливые аплодисменты, и среди них почему-то можно было расслышать всхлипывания и какое-то бормотание: так, гулко и страстно, бормочет среди ночной тьмы потревоженный унитаз.
Сидоров ударил по клавишам, и по залу загремело лихое rubato perdendo Ференца Листа в вольной трактовке исполнителя. Зал замер... И вдруг снова послышались бормочущие рыдания, и чем отчаяннее терзал музыкант клавиши и струны великолепного рояля - тем сильнее вскипала волна томящего галактического горя в зале. Казалось, что каждый в зале потерял всё самое дорогое, что было у него в жизни; что закончилась жизнь и не будет больше во Вселенной ни света, ни радости... Сидоров был удивлен и смущен, но он был настоящим профессионалом. Forte переходило в грозное fortissimo, prestissimo переходили в гремящие accelerando, еле слышно звенели в рояле порванные струны, капала кровь с разбитых пальцев бушующего пианиста... -
- и вдруг всё кончилось. Смолк гром пассажей и аккордов, замерло под сводами зала демоническое presto con fuoco, и затихли в зале бормочущие и рыдающие дзетианцы.
Сидоров поднял руки, привычно ожидая оваций, и вдруг в зале грянуло неожиданное:
- Это мы виноваты!
- Нет нам прощения!
- Покайтесь, братья и сестры!
- Позор ему, позор убийце!!! - и на сцену полетели сомнительного аромата дзетианские корнеплоды. Сидоров в панике бежал за кулисы.
- Что это с ними? - спрашивал, задыхаясь, пианист у своего антрепренера, который вместе с ним мчался по извилистым коридорам за сценой. - За что?!
- За язык твой прогрессивный, чудило, - отвечал антрепренер. - Ты не знал, что для дзетиан высшая форма почета - приветить гостя так, как принято в его доме? Зуб даю, дошли до них слухи о том, как ты ветеранов Великой Отечественной, которые твоих еврейских предков спасли из Треблинки, называл в прямом эфире убийцами, достойными всяческого осуждения, и призывал всех покаяться перед просвещенной Европой в день Победы вместо проведения парадов и фейерверков!
Хорошо, если под суд тебя теперь не отдадут...
- За что под суд?! - завопил вконец ошалевший Сидоров.
- За занятия твои ежедневные многочасовые за роялем! За концерты и симфонии!! За всё, что ты в жизни хорошего сделал - ты хоть понимаешь, что теперь они считают высшей формой благодарности тебе, согласно твоим же словам про ветеранов - суд и, вероятно, казнь?! Они теперь думают, что на Земле принято за добро и хорошую работу вот именно так благодарить, и никак иначе!!!
- Но это же совсем другое! - выкрикнул Сидоров отчаянно. - Они путают кислое с пре... - на затылок музыканта с треском опустилось что-то тяжелое, и мир погас.
- Я посвящаю свой концерт жертвам кровавого режима! - вскричал Сидоров, едва поднявшись на сцену. - Свободу политзаключенным!
В зале раздались вежливые аплодисменты, и среди них почему-то можно было расслышать всхлипывания и какое-то бормотание: так, гулко и страстно, бормочет среди ночной тьмы потревоженный унитаз.
Сидоров ударил по клавишам, и по залу загремело лихое rubato perdendo Ференца Листа в вольной трактовке исполнителя. Зал замер... И вдруг снова послышались бормочущие рыдания, и чем отчаяннее терзал музыкант клавиши и струны великолепного рояля - тем сильнее вскипала волна томящего галактического горя в зале. Казалось, что каждый в зале потерял всё самое дорогое, что было у него в жизни; что закончилась жизнь и не будет больше во Вселенной ни света, ни радости... Сидоров был удивлен и смущен, но он был настоящим профессионалом. Forte переходило в грозное fortissimo, prestissimo переходили в гремящие accelerando, еле слышно звенели в рояле порванные струны, капала кровь с разбитых пальцев бушующего пианиста... -
- и вдруг всё кончилось. Смолк гром пассажей и аккордов, замерло под сводами зала демоническое presto con fuoco, и затихли в зале бормочущие и рыдающие дзетианцы.
Сидоров поднял руки, привычно ожидая оваций, и вдруг в зале грянуло неожиданное:
- Это мы виноваты!
- Нет нам прощения!
- Покайтесь, братья и сестры!
- Позор ему, позор убийце!!! - и на сцену полетели сомнительного аромата дзетианские корнеплоды. Сидоров в панике бежал за кулисы.
- Что это с ними? - спрашивал, задыхаясь, пианист у своего антрепренера, который вместе с ним мчался по извилистым коридорам за сценой. - За что?!
- За язык твой прогрессивный, чудило, - отвечал антрепренер. - Ты не знал, что для дзетиан высшая форма почета - приветить гостя так, как принято в его доме? Зуб даю, дошли до них слухи о том, как ты ветеранов Великой Отечественной, которые твоих еврейских предков спасли из Треблинки, называл в прямом эфире убийцами, достойными всяческого осуждения, и призывал всех покаяться перед просвещенной Европой в день Победы вместо проведения парадов и фейерверков!
Хорошо, если под суд тебя теперь не отдадут...
- За что под суд?! - завопил вконец ошалевший Сидоров.
- За занятия твои ежедневные многочасовые за роялем! За концерты и симфонии!! За всё, что ты в жизни хорошего сделал - ты хоть понимаешь, что теперь они считают высшей формой благодарности тебе, согласно твоим же словам про ветеранов - суд и, вероятно, казнь?! Они теперь думают, что на Земле принято за добро и хорошую работу вот именно так благодарить, и никак иначе!!!
- Но это же совсем другое! - выкрикнул Сидоров отчаянно. - Они путают кислое с пре... - на затылок музыканта с треском опустилось что-то тяжелое, и мир погас.