el-finik написал
о музыкальном ансамбле клезмерое из Беларуси Minsker Kapelye. В составе ансамбля есть и цимбалы. Давно уже я это прочел, но память все время возвращалась к цимбалам.
Цимбалы - интересный инструмент.
По дошедшим до нас сведениям в местах еврейской оседлости Витебской губернии цимбалы звучали в ансамбле, который состоял из скрипки, кларнета, цимбал, турецкого барабана с тарелками. Распространение цимбал в других регионах носило локальный характер.
Мне довелось услышать замечательных цимбалистов.
Однажды я вместе с мамой попал на какой-то официальный праздничный концерт в Доме Офицеров - мама получила пригласительные билеты. Там играли Иосиф Жинович и его оркестр народных инструментов. Этот оркестр гастролировал по всму миру.
Потом как-то в белорусской газете я увидел указ о награждении Жиновича, В нем было написано: "У сувязi з 50-годдзем з дня нараджэння, адзначая выдатныя заслугi ... узнагародзiць Жыновiча (Жыдовiча) Iосiфа Iосiфавiча...". Так я узнал, что он на самом деле был Жидович.
Вот что
пишут о нем сегодня (перевод мой).
Жинович (Жидович) Иосиф Иосифович (1907-1974) - выдющийся музыкант-цимбалист, дирижер, композитор и педагог, народный артист СССР, профессор. Благодаря этому человеку цимбалы из деревенского народнога инструмента стали классическим, концертным инструментом. Он создал цимбаловедение - науку о цимбальном искусстве.
Иосиф Жидович родился в деревне Орешковичи (ныне Борисовского района Минской области) в семье крестьянина. Его отец играл на цимбалах и был музыкальным мастером, бабушка знала много народных песен.
В возрасте 15 лет (1922) деревенского музыканта-самоучку приняли в театр им. Янки Купалы солистом-цимбалистом. Артистка Ирина Жданович вспоминала: "Мальчик пришел в лаптях, его послушали и приняли".
Семью Жидовичей раскулачили. Отец умер в тюрьме НКВД, а мать спаслась - ее забрала дочь в Минск. Дом Жидовичей был разобран и продан.
В Государственном архиве Минской области найден документ "Список учеников, окончивших полный курс Орешковичской 4-летней школы в 1923/24 годах". В этом списке 5 фамилий. Под номерам первым Жидович Юлия Иосифовна, возраст 13 лет, национальность - полька. Ясно, что Юля - младшая сестра Иосифа. Она моложе брата на 4 гада. Жидовичи - выходцы из мелкой шляхты, католики, поэтому считали себя поляками. Видимо, семья Жидовичей была зажиточной, поэтому Советская власть в 1923 г. лишила их избирательных прав, а позже, в период колективизации у Жидовичей отберут их имущество, а самих вышлют. Талантливый музыкант долнен был забыть свои родные Орешковичи на долгое время, он даже сменил фамилию (Жидович - Жинович), чтобы на него не упало клеймо "сын врага народа".
Много позже, когда я был студентом, мои друзья - "народники" из музучилища затащили меня на концерт Аркадия Остромецкого.
У 1939 г. на Всесоюзном конкурсе исполнителей на народных иструментах 16-летний цимбалист Аркадий Остромецкий получкл третью премию, а 32-летний Иосиф Жинович (он к тому времени уже 9 лет руководил Государственным ансамблем народных инструментов) - вторую.
Остромецкий играл виртуозно. В его репертуаре, кроме белорусской народной музыки, были и классические фортепьянные пьесы в переложении для цимбал.
Году в 80-м он уехал в США по израильской визе. Был большой скандал. Остромецкий был народным артистом БССР, профессором консерватории.
И еще очень яркое впечатление у меня осталось от цимбалиста, фамилии которого я не помню. Я слушал его по белорусскому телевидению году в восьмидесятом. На вид было ему лет 30 - 35. Запомнилась красивая черная борода.
Он сыграл несколько народных песен, а потом... Потом он начал играть классические пьесы для клавесина Баха, Моцарта и других композиторов, Цимбалы у него звучали так, как будто это клавесин.
Году в 85-м я купил замечательную книгу. "Пан Тадеуш" Адама Мицкевича в переводе на белорусский язык Язэпа Семяжона. В твердом переплете, огромного формата с прекрасными иллюстрациями. До этого я читал только отдельные отрывки в русском переводе Ходасевича. Сейчас в обнаружил, что русский перевод
выходил в 1955 году. Мне эта книга не попадалась.
Там есть интересный эпизод. Старый корчмарь Янкель играет на цимбалах. Отрывок на польском языке я привел в самом конце. Русский перевод я нашел
здесь. Кто автор, не знаю.
Где ж цимбалисты, где? Хоть было их немало,
Играть при Янкеле им духу не хватало.
(Где Янкель был зимой, не ведали в Литве,
Но объявился он на этом торжестве.)
Кто стал бы с Янкелем тягаться, в самом деле,
Все ждали, чтоб сыграл, все этого хотели.
Все просят. Но отказ. И пояснил старик,
Мол, беглость потерял он в пальцах, мол, отвык,
Мол, страшно при таких вельможах с непривычки.
С поклоном пятится. Но тут резвее птички
Примчалась Зосенька. Две палочки сует
И гладит Янкеля по бороде: «Ну вот!
Сегодня праздник мой, а ты мне ради свадьбы
Играть пообещал. Тебе лишь обещать бы!
Помолвка, свадьба ли, ведь разницы тут нет».
И Янкель закивал, души он с давних лет
Не чает в Зосеньке, сказал: «Ну, ладно, буду!»
Уже ценители сбежались отовсюду,
Цимбалы принесли, пододвигают стул.
Он на колени взял цимбалы и взглянул
На них с улыбкою. Так деду-ветерану
Принес внучонок меч, и дед, забыв про рану,
Меч поднял. Сила есть! Он тронул острие.
Смеется. Ратное припомнилось житье.
Ученики меж тем, став рядом на колени,
Строй тихо ладили. И несколько мгновений
Был Янкель недвижим, казалось, сон в глазах,
Но палочками он нацелился... И взмах!
Взметнулась музыка фонтаном небывалым,
Потом ударила безумной бурей, шквалом.
Все удивляются. Однако нет причин
Дивиться. Проба лишь все это, лишь зачин.
Смолк. Поднял палочки, вновь опустил. Казалось,
Что мошка крыльями тихонько струн касалась.
Как бы раздумывая, ввысь глядел старик.
Иль вдохновения искал он в этот миг?
По струнам вновь скользнул все тем же гордым оком
И палочками вновь нацелился. Потоком
Вновь звуки хлынули. Ого, какой удар!
Казалось, грянули оркестры янычар:
Звоночки с медью их, тарелки с их железом.
Не Мая ль Третьего могучим полонезом
Он поразил сердца, восторгом их потряс?
Притопнул парень вдруг, и девки рвутся в пляс.
Но старшим в этот час припомнилось былое -
Послы, сенаторы... То время золотое,
Как конституцию совместно с королем
В Варшаве приняли, и крик стоял как гром:
«Да здравствует король!» - В сердцах любовь сыновья.
«Виват!» - «Да здравствует народ!» - «Сейм!» - «Все сословья!»
Несется полонез. Что это значит вдруг?
Змеи шипение... Фальшивый, странный звук.
Железом по стеклу... Как это ухо режет!
Как радость замутил зловещий этот скрежет!
Переглянулись все, в глазах немой вопрос:
«Сломался ль инструмент? Ошибся ль виртуоз?»
Но нет, не сбился он, нет, в бешеном порыве
Струны звучание все громче, все фальшивей,
Идет с гармонией всеобщею вразрез,
И нотой дикою разрушен полонез.
Гервазий понял все, он больше не дивится,
Закрыл лицо, кричит: «Да это ж Тарговица!»
Со свистом лопнула зловещая струна,
Опять мелодия вперед устремлена.
Но нет, бежит в басы и медлит, тяжелея.
Марш. Не военная ли это эпопея?
Стреляют. Матерей стенанья, детский крик.
Так образ бедствия из музыки возник.
И стало женщинам не по себе в тот миг.
Борьба и проигрыш - час смерти и отваги,
И все окончилось тогда Резнёю Праги.
Но неожиданно замолк жестокий гром,
И с облегчением вздохнули все кругом.
Зато бренчание послышалось. Откуда?
Открылось новое для слушателей чудо:
Мух ли стенание, когда паучью сеть
Прорвут головкою, чтоб далее лететь?
Но появляются, сливаются с мотивом
Аккорды новые, становятся порывом.
Всем эта песенка понятна, всем мила.
Не бором-лесом ли дорога вдаль вела?
По ней солдатик брел, скиталец и бродяга.
Ослаб от голода, не в силах сделать шага.
И подле лошади упал он, подле ног.
Копать копытами могилу стал конек.
Ах, песня старая... Прислушались солдаты.
Уж им-то ведомы потери и утраты.
Припомнили тот день, когда на край земли
Они, похоронив Отечество, ушли.
В скитаньях, в странствиях они ту песню пели,
И годы долгие над ними пролетели.
Но где бы ни были - в горах иль средь пустынь,
В краях заморских ли, святее всех святынь
Была им песенка, что пели на привале.
Внимая Янкелю, потупились в печали.
Однако головы вновь подняли - окреп
Мотив, вещающий изменчивость судеб.
И снова цимбалист, глаза слегка прищуря,
Примерился - и вновь смятенье, рокот, буря.
Цимбалы грянули грозою. Только медь
Так может жерлами в оркестре прогреметь.
И песня вдаль пошла, ей не было предела,
Знакомая всем «Еще Польска не сгинела!»
«Марш, марш, Домбровский, марш!» подхвачен был мотив,
Поют и хлопают, про все вокруг забыв.
А Янкель будто сам дивился песне этой,
Отбросил палочки, но руки ввысь воздеты,
И шапка рыжая сползает на плечо,
И борода топорщится, и горячо
Взор, словно в юности, горит, и рдеют щеки.
Он на Домбровского взглянул: «Так о пророке
Евреи думали... - он хрипло произнес,
Потом осекся вдруг, сдержать не в силах слез.
- Мы ждали, - продолжал, - тебя, благоговея,
Здесь на Литве, как ждут Мессию иудеи.
Тебя нам вещие сулили голоса,
Тебя пророчили кометой небеса.
Ты наш!» - И зарыдал. Рукой лишь делал знаки.
Еврей, Отечество любил он как поляки.
Рукопожатием ответил Генерал,
И руку воина старик поцеловал.
Все полонеза ждут, сдвигаясь понемногу,
Вот Подкоморию толпа дает дорогу.
Поправил он кунтуш, и, длинный ус крутя,
Дал руку Зосеньке - ведь та уж не дитя,
Возглавить танец ей он предложил с поклоном.
И пары двинулись... Как на ковре зеленом,
Блеснули алые на травах сапоги.
Здесь пояс искрится, там - сабля у ноги.
В фильме Анджея Вайды этот эпизод сильно сокращен.
Koncert Jankiela (z filmu "Pan Tadeusz")
Click to view
И наконец,
польский оригинал.
Brakło cymbałów. Było cymbalistów wielu,
Ale żaden z nich nie śmiał zagrać przy Jankielu
(Jankiel przez całą zimę nie wiedzieć gdzie bawił,
Teraz się nagle z głównym sztabem wojska zjawił).
Wiedzą wszyscy, że mu nikt na tym instrumencie
Nie wyrówna w biegłości, w guście i w talencie.
Proszą, ażeby zagrał, podają cymbały;
Żyd wzbrania się, powiada, że ręce zgrubiały,
Odwykł od grania, nie śmie i panów się wstydzi;
Kłaniając się umyka; gdy to Zosia widzi,
Podbiega i na białej podaje mu dłoni
Drążki, któremi zwykle mistrz we stróny dzwoni;
Drugą rączką po siwej brodzie starca głaska
I dygając: "Jankielu - mówi - jeśli łaska,
Wszak to me zaręczyny, zagrajże, Jankielu!
Wszak nieraz przyrzekałeś grać na mym weselu!"
Jankiel nieźmiernie Zosię lubił; kiwnął brodą
Na znak, że nie odmawia; więc go w środek wiodą,
Podają krzesło, usiadł, cymbały przynoszą,
Kładą mu na kolanach. On patrzy z rozkoszą
I z dumą; jak weteran w służbę powołany,
Gdy wnuki ciężki jego miecz ciągną ze ściany,
Dziad śmieje się, choć miecza dawno nie miał w dłoni,
Lecz uczuł, że dłoń jeszcze nie zawiedzie broni.
Tymczasem dwaj uczniowie przy cymbałach klęczą,
Stroją na nowo struny i probując brzęczą;
Jankiel z przymrużonemi na poły oczyma
Milczy i nieruchome drążki w palcach trzyma.
Spuścił je, zrazu bijąc taktem tryumfalnym,
Potem gęściej siekł stróny jak deszczem nawalnym;
Dziwią się wszyscy - lecz to była tylko proba,
Bo wnet przerwał i w górę podniosł drążki oba.
Znowu gra: już drżą drążki tak lekkiemi ruchy,
Jak gdyby zadzwoniło w stronę skrzydło muchy,
Wydając ciche, ledwie słyszalne brzęczenia.
Mistrz zawsze patrzył w niebo, czekając natchnienia.
Spójrzał z góry, instrument dumnym okiem zmierzył,
Wzniosł ręce, spuścił razem, w dwa drążki uderzył:
Zdumieli się słuchacze...
Razem ze strón wiela
Buchnął dźwięk, jakby cała janczarska kapela
Ozwała się z dzwonkami, z zelami, z bębenki.
Brzmi Polonez Trzeciego Maja! - Skoczne dźwięki
Radością oddychają, radością słuch poją,
Dziewki chcą tańczyć, chłopcy w miejscu nie dostoją -
Lecz starców myśli z dźwiękiem w przeszłość się uniosły,
W owe lata szczęśliwe, gdy senat i posły
Po dniu Trzeciego Maja w ratuszowej sali
Zgodzonego z narodem króla fetowali;
Gdy przy tańcu śpiewano: "Wiwat Król kochany!
Wiwat Sejm, wiwat Naród, wiwat wszystkie Stany!"
Mistrz coraz takty nagli i tony natęża;
A wtem puścił fałszywy akord jak syk węża,
Jak zgrzyt żelaza po szkle - przejął wszystkich dreszczem
I wesołość pomięszał przeczuciem złowieszczem.
Zasmuceni, strwożeni, słuchacze zwątpili:
Czy instrument niestrojny? czy się muzyk myli?
Nie zmylił się mistrz taki! On umyślnie trąca
Wciąż tę zdradziecką stronę, melodyję zmąca,
Coraz głośniej targając akord rozdąsany,
Przeciwko zgodzie tonów skonfederowany;
Aż Klucznik pojął mistrza, zakrył ręką lica
I krzyknął: "Znam! znam głos ten!
to jest T a r g o w i c a!"
I wnet pękła ze świstem strona złowróżąca.
Muzyk bieży do prymów, urywa takt, zmąca,
Porzuca prymy, bieży z drążkami do basów.
Słychać tysiące coraz głośniejszych hałasów,
Takt marszu, wojna, atak, szturm, słychać wystrzały,
Jęk dzieci, płacze matek. - Tak mistrz doskonały
Wydał okropność szturmu, że wieśniaczki drżały,
Przypominając sobie ze łzami boleści
R z e ź P r a g i, którą znały z pieśni i z powieści,
Rade, że mistrz na koniec strónami wszystkiemi
Zagrzmiał i głosy zdusił, jakby wbił do ziemi.
Ledwie słuchacze mieli czas wyjść z zadziwienia,
Znowu muzyka inna - znów zrazu brzęczenia
Lekkie i ciche, kilka cienkich strónek jęczy,
Jak kilka much, gdy z siatki wyrwą się pajęczéj.
Lecz strón coraz przybywa, już rozpierzchłe tony
Łączą się i akordów wiążą legijony,
I już w takt postępują zgodzonemi dźwięki,
Tworząc nutę żałosną tej sławnej piosenki:
O żołnierzu tułaczu, który borem, lasem
Idzie, z biedy i z głodu przymierając czasem,
Na koniec pada u nóg konika wiernego,
A konik nogą grzebie mogiłę dla niego.
Piosenka stara, wojsku polskiemu tak miła!
Poznali ją żołnierze, wiara się skupiła
Wkoło mistrza; słuchają, wspominają sobie
Ów czas okropny, kiedy na Ojczyzny grobie
Zanucili tę piosnkę i poszli w kraj świata;
Przywodzą na myśl długie swej wędrówki lata
Po lądach, morzach, piaskach gorących i mrozie,
Pośrodku obcych ludów, gdzie często w obozie
Cieszył ich i rozrzewniał ten śpiew narodowy.
Tak rozmyślając, smutnie pochylili głowy.
Ale je wnet podnieśli, bo mistrz tony wznosi,
Natęża, takty zmienia, cóś innego głosi.
I znowu spójrzał z góry, okiem struny zmierzył,
Złączył ręce, oburącz w dwa drążki uderzył:
Uderzenie tak sztuczne, tak było potężne,
Że stróny zadzwoniły jak trąby mosiężne
I z trąb znana piosenka ku niebu wionęła,
Marsz tryumfalny: "Jeszcze Polska nie zginęła!"
"Marsz, Dąbrowski, do Polski!" - I wszyscy klasnęli,
I wszyscy "Marsz Dąbrowski" chorem okrzyknęli!
Muzyk, jakby sam swojej dziwił się piosence,
Upuścił drążki z palców, podniosł w górę ręce,
Czapka lisia spadła mu z głowy na ramiona,
Powiewała poważnie broda podniesiona,
Na jagodach miał kręgi dziwnego rumieńca,
We wzroku, ducha pełnym, błyszczał żar młodzieńca,
Aż gdy na Dąbrowskiego starzec oczy zwrócił,
Zakrył rękami, spod rąk łez potok się rzucił:
"Jenerale! - rzekł - ciebie długo Litwa nasza
Czekała... długo, jak my Żydzi Mesyjasza.
Ciebie prorokowali dawno między ludem
Śpiewaki, ciebie niebo obwieściło cudem.
Żyj i wojuj, o, ty nasz!..."
Mówiąc, ciągle szlochał.
Żyd poczciwy Ojczyznę jako Polak kochał!
Dąbrowski mu podawał rękę i dziękował,
On, czapkę zdjąwszy, wodza rękę ucałował.
Poloneza czas zacząć. - Podkomorzy rusza
I z lekka zarzuciwszy wyloty kontusza,
I wąsa podkręcając, podał rękę Zosi,
I skłoniwszy się grzecznie, w pierwszą parę prosi.
Za Podkomorzym szereg w pary się gromadzi;
Dano hasło, zaczęto taniec - on prowadzi.
Nad murawą czerwone połyskają buty,
Bije blask z karabeli, świeci się pas suty,
A on stąpa powoli, niby od niechcenia;
Ale z każdego kroku, z każdego ruszenia
Można tancerza czucia i myśli wyczytać:
Oto stanął, jak gdyby chciał swą damę pytać,
Pochyla ku niej głowę, chce szepnąć do ucha;
Dama głowę odwraca, wstydzi się, nie słucha,
On zdjął konfederatkę, kłania się pokornie,
Dama raczyła spójrzeć, lecz milczy upornie;
On krok zwalnia, oczyma jej spójrzenie śledzi
I zaśmiał się na koniec - rad z jej odpowiedzi,
Stąpa prędzej, pogląda na rywalów z góry
I swą konfederatkę z czaplinymi pióry
To na czole zawiesza, to nad czołem wstrząsa,
Aż włożył ją na bakier i podkręcił wąsa.
Idzie; wszyscy zazdroszczą, biegą w jego ślady,
On by rad ze swą damą wymknąć się z gromady;
Czasem staje na miejscu, rękę grzecznie wznosi
I żeby mimo przeszli, pokornie ich prosi;
Czasem zamyśla zręcznie na bok się uchylić,
Odmienia drogę, rad by towarzyszów zmylić,
Lecz go szybkimi kroki ścigają natręty
I zewsząd obwijają tanecznemi skręty;
Więc gniewa się, prawicę na rękojeść składa,
Jakby rzekł: "Nie dbam o was, zazdrośnikom biada!"
Zwraca się z dumą w czole i z wyzwaniem w oku
Prosto w tłum; tłum tancerzy nie śmie dostać w kroku;
Ustępują mu z drogi i - zmieniwszy szyki,
Puszczają się znów za nim.
Brzmią zewsząd okrzyki:
"Ach, to może ostatni! patrzcie, patrzcie, młodzi,
Może ostatni, co tak poloneza wodzi!"
I szły pary po parach hucznie i wesoło,
Rozkręcało się, znowu skręcało się koło,
Jak wąż olbrzymi, w tysiąc łamiący się zwojów;
Mieni się cętkowata, różna barwa strojów
Damskich, pańskich, żołnierskich, jak łuska błyszcząca,
Wyzłocona promieńmi zachodniego słońca
I odbita o ciemne murawy węzgłowia.
Wre taniec, brzmi muzyka, oklaski i zdrowia!