Творческое начало
Если у человека есть творческое начало, оно так или иначе проявляется в его деятельности. По мере индустриализации общества проявление творческого начала в массовых профессиях становится все менее желательным.
А вот в прежние времена любое ремесло стояло на грани с искусством. Каждый кузнец, столяр, литейщик, оружейник. гончар, ювелир был скульптором, художником. Немыслимо было сделать клинок, кувшин либо тарелку и не украсить их чеканкой, узорами, росписью. В каждой профессии предъявлялоись определенные эстетические требования. От писца (чиновника) требовался красивый каллиграфический почерк. Картографы, биологи и этнографы профессионально рисовали (фотографию еще не изобрели). Настройщик музыкальных инструментов должен был иметь тонкий музыкальный слух и уметь играть.
Я даже помню время, когда программирование называли искуссством. Интересно, что в старые времена если художник хотел оскорбить коллегу, то называл его ремесленником, а сегодня яйца ремесленника Фаберже занимают почетное место в лучших художественных музеях мира.
В средневековой западной Европе ремесленники объединались в цехи. Ремесленник постигал мастерство долгие годы. Потом, чтобы его признали мастером, он должен был представить на суд других мастеров изделие безупречного качества - шедевр (от французского chef-d"oéuvre ).
Ромен Роллан. "Кола Брюньон".
Вооруженный топориком, долотом и стамеской, с фуганком в руках, я царю за моим верстаком над дубом узлистым, над кленом лоснистым. Что я из них извлеку? Это смотря по моему желанию... и по чужому кошельку. Сколько в них дремлет форм, таящихся и скрытых! Чтобы разбудить спящую красавицу, стоит только, как ее возлюбленный, проникнуть в древесную глубь. Но красота, которую я обретаю у себя под рубанком, не жеманница. Какой-нибудь поджарой Диане, без переда и зада, любого из этих итальянцев, я предпочитаю бургундскую мебель, со смуглым налетом, кряжистую, сочную, отягченную плодами, как виноградный куст, этакий пузатый баул или резной шкаф, в терпком вкусе мэтра Гюга Самбена. Я одеваю дома филенками, резьбой. Я разворачиваю кольца винтовых лестниц; и, словно яблоки из шпалеры, я выращиваю из стен просторную и увесистую мебель, созданную как раз для того места, где я ее привил.
Прекрасные мастера были и в России.
Алексей Толстой. "Похождения Невзорова или Ибикус". Петроград, 1918 год.
Чего только не было в антикварной лавке! Павловские черные диваны с золотыми лебедиными шеями. Екатерининские пышные портреты. Александровское красное дерево с восхитительными пропорциями, в которых наполеоновская классика преодолена российским уютом наполненных горниц. Здесь была краса русского столярного искусства - карельская береза, согнутые коробом кресла, диваны корытами, низенькие бюро с потайными ящиками.
Господин в бархатном картузе показывал Семену Ивановичу лавку, любовно притрагивался к пыльным полированным плоскостям, мудрено вытягивал извилистые губы. Полизав пыльный палец, говорил:
- Это искусство умерло, этого уже не делают на всем свете. Этот лес сушился по сотне лет. Вот - кресло. Можете полировку ошпарить кипятком. Полировано тонко, как зеркало. А вы чувствуете выгиб спинки? А эта парча? Мастер ткал в сутки только одну десятую дюйма. Вы, русские, никогда не умели ценить вашу мебель. Между тем в России были высокие художники-столяры. Русский столяр чувствовал человеческое тело, когда он выгибал спинку у кресла. Он умел разговаривать с деревом. Надо понимать, любить, уважать человеческий зад, чтобы сделать хорошее кресло.
Настоящих мастеров никогда не было слишком много, а по мере индустриализации их становилось все меньше. И халтура постепенно становилась нормой.
Михаил Ардов рассказывал о мастере-краснодеревщике.
Однажды наш Капитоныч работал у писателя Владимира Дыховичного. Ему довелось реставрировать драгоценную вещь - декоративное корыто карельской березы. В какой-то момент он вытащил страшный ржавый гвоздь.
- Вот сукины дети! - воскликнул столяр. - Что делают!
- Да что ты говоришь? - отозвался хозяин. - Ведь это делали крепостные мастера в восемнадцатом веке!..
- Делали-то крепостные, - отвечал Капитоныч, - да ремонтировали-то вольные, так их мать...
Хороший врач, кроме глубоких знаний, должен был обладать опытом и интуицией, технические средства диагностики были скудными, врачи выслушивали, выстукивали больного, обращая внимание на малейшие изменения его внешнего вида, поведения. Опытные врачи устанавливали предварительный диагноз, наблюдая, как больной проходит расстояние от двери кабинета до стола доктора. Я думал, что врачей той школы уже нет, однако, оказывается, еще попадаются. Журналист Григорий Ревзин написал потрясющий рассказ, как врач больницы ЗИЛ спас его от неминуемой смерти.
Личное моё дело было дохлым. Сердце у меня практически не билось, дышать я тоже не мог. Волею случая я не умер в тот же день, поскольку мимо меня прошёл доктор Илья Борисович Райхман, который в силу своей гениальности понял, что со мной (это называлось перикардит). Он некоторое время походил вокруг меня кругами, а потом сказал, что вообще-то выход есть. Если проткнуть диафрагму, лёгкие и сердечную сумку иглой, но при этом не попасть в само сердце, то тогда жидкость, которой была забита моя сердечная сумка, можно откачать. Для этого нужен рентген, но у него нет рентгена. Честно сказать, у него нет и такой длинной иглы (сантиметров 15). Но иглу он готов поискать. Он честно меня предупредил, что сильно рискует, потому что если я умру просто так, то это будет естественно, а если он случайно проткнёт мне сердце, то это будет на его совести.
Когда через десять дней в клинике в Швейцарии я рассказывал, что именно он сделал, мне никто не верил. Я рассказывал это по-английски и по-французски сам, а потом по-итальянски и по-немецки через переводчика, но всё равно мне не верил ни один швейцарский врач. Илья Борисович нашёл иглу, которая, по-моему, лежала в больнице ЗиЛа лет сорок (у неё было такое характерное завершение там, где она крепится к шприцу, со следами от пассатижей, которыми её, видимо, отрывали от последнего в её жизни шприца. По-моему, этой технологии уже не существует со времён товарища Маленкова). Иглу он наточил. Потом он её долго варил в кастрюльке. Потом посмотрел на неё с крайним неодобрением и на меня примерно так же. Пожал плечами и начал её в меня втыкать.
Действительно без рентгена. то ли по звуку, то ли по гениальной интуиции, он медленно продвигал этот снаряд сначала через кожу, потом через что-то хрустнувшее, а потом я уже не могу сказать через что, потому что процесс был необычным по ощущениям. И она всё уходила туда и уходила. И в тот момент, когда осталась только головка, которую ухватывают пассатижами, из неё вдруг брызнуло нечто, живо напоминающее напиток, который продавали в детстве и который назывался "крем-сода". "Надо же! - удивился Илья Борисович. - Попал".
Жидкость стали собирать в разные баночки и мензурки, Илья Борисович потирал руки, процесс пошёл. Потом он взял одну мензурку, понюхал, посмотрел на свет и сказал: "Слушай, а где тебя инфицировали стафилококком?" Я даже плечами не мог пожать, насаженный на эту иголку, как жук в гербарии. "Спорю - стафилококк. Сделают анализ - выиграю". Действительно, через час анализ сделали, и он выиграл. То есть он определил не только факт инфицирования, а ещё и тип микроба по запаху и на вид.
В массовом производстве, при массовом сервисе, при наличии индустриальных методов работы, диагностических систем, баз данных и т.п. уже не нужны мастера.
В 1982 году мы купили пианино по объявлению. Когда мы с женой его увидели, обалдели: огромное (и как вскоре выяснилось, очень тяжелое) немецкое пианино светлого дерева фирмы “Schwechten. Berlin”. Звук, как у рояля. Правда, подсвечники сняты - спереди остались 4 дырочки, наверху полировка подпорчена - там стояли вазоны с цветами. Хозяйка сказала, что это пианино когда-то привезли из Германии, дочка играла, а теперь оно только место занимает. Наша соседка Ляля Родова, концертмейстер, по нашел просьбе пригласила к нам настройщика, работающего в зале филармонии. Он открыл пианино, снял переднюю и заднюю стенки, долго изучал механизм, потом настроил, сел за инструмент и минут 40 играл. Неохотно встал и сказал: "Этот инструмент сделали немцы очень давно. Маленькая семейная фирма. Нынешние немцы такое сделать уже не могут."
А где-то году в 93-м в Израиле мой знакомый купил корейское пианино. Изделие массовоего производства, но очень хорошего качества. Пришел настройщик. У него не было камертона. И он не умел играть. Возможно, у него не было и музыкального слуха. Во всем этом не было необходимости. Он поставил на пианино электронный прибор, анализатор колебаний и очень быстро настроил инструмент. Новый век, иные птицы...
Сегодня за пределами сферы искусства и отчасти фундаментальной науки таланты не нужны, а нередко вредны. Яркий талант в функциональной иерархической системы внесит элемент непредсказуемости и тем самым может вызвать неустойчивость. Современные управленческие структуры не рассчитаны на талантов. Каждый должен иметь средние или чуть выше средних способности и работать добросовестно по заданному не слишком сложному алгоритму. Талант уникален и поэтому незаменим, а в системе любой элемент должен быть заменимым. К тому же в прошлом все системы, построенные яркими талантами, саморазрушались при уходе лидера.
Но я еще напишу об удивительных мастерах, которые работали в недавнем прошлом.
А вот в прежние времена любое ремесло стояло на грани с искусством. Каждый кузнец, столяр, литейщик, оружейник. гончар, ювелир был скульптором, художником. Немыслимо было сделать клинок, кувшин либо тарелку и не украсить их чеканкой, узорами, росписью. В каждой профессии предъявлялоись определенные эстетические требования. От писца (чиновника) требовался красивый каллиграфический почерк. Картографы, биологи и этнографы профессионально рисовали (фотографию еще не изобрели). Настройщик музыкальных инструментов должен был иметь тонкий музыкальный слух и уметь играть.
Я даже помню время, когда программирование называли искуссством. Интересно, что в старые времена если художник хотел оскорбить коллегу, то называл его ремесленником, а сегодня яйца ремесленника Фаберже занимают почетное место в лучших художественных музеях мира.
В средневековой западной Европе ремесленники объединались в цехи. Ремесленник постигал мастерство долгие годы. Потом, чтобы его признали мастером, он должен был представить на суд других мастеров изделие безупречного качества - шедевр (от французского chef-d"oéuvre ).
Ромен Роллан. "Кола Брюньон".
Вооруженный топориком, долотом и стамеской, с фуганком в руках, я царю за моим верстаком над дубом узлистым, над кленом лоснистым. Что я из них извлеку? Это смотря по моему желанию... и по чужому кошельку. Сколько в них дремлет форм, таящихся и скрытых! Чтобы разбудить спящую красавицу, стоит только, как ее возлюбленный, проникнуть в древесную глубь. Но красота, которую я обретаю у себя под рубанком, не жеманница. Какой-нибудь поджарой Диане, без переда и зада, любого из этих итальянцев, я предпочитаю бургундскую мебель, со смуглым налетом, кряжистую, сочную, отягченную плодами, как виноградный куст, этакий пузатый баул или резной шкаф, в терпком вкусе мэтра Гюга Самбена. Я одеваю дома филенками, резьбой. Я разворачиваю кольца винтовых лестниц; и, словно яблоки из шпалеры, я выращиваю из стен просторную и увесистую мебель, созданную как раз для того места, где я ее привил.
Прекрасные мастера были и в России.
Алексей Толстой. "Похождения Невзорова или Ибикус". Петроград, 1918 год.
Чего только не было в антикварной лавке! Павловские черные диваны с золотыми лебедиными шеями. Екатерининские пышные портреты. Александровское красное дерево с восхитительными пропорциями, в которых наполеоновская классика преодолена российским уютом наполненных горниц. Здесь была краса русского столярного искусства - карельская береза, согнутые коробом кресла, диваны корытами, низенькие бюро с потайными ящиками.
Господин в бархатном картузе показывал Семену Ивановичу лавку, любовно притрагивался к пыльным полированным плоскостям, мудрено вытягивал извилистые губы. Полизав пыльный палец, говорил:
- Это искусство умерло, этого уже не делают на всем свете. Этот лес сушился по сотне лет. Вот - кресло. Можете полировку ошпарить кипятком. Полировано тонко, как зеркало. А вы чувствуете выгиб спинки? А эта парча? Мастер ткал в сутки только одну десятую дюйма. Вы, русские, никогда не умели ценить вашу мебель. Между тем в России были высокие художники-столяры. Русский столяр чувствовал человеческое тело, когда он выгибал спинку у кресла. Он умел разговаривать с деревом. Надо понимать, любить, уважать человеческий зад, чтобы сделать хорошее кресло.
Настоящих мастеров никогда не было слишком много, а по мере индустриализации их становилось все меньше. И халтура постепенно становилась нормой.
Михаил Ардов рассказывал о мастере-краснодеревщике.
Однажды наш Капитоныч работал у писателя Владимира Дыховичного. Ему довелось реставрировать драгоценную вещь - декоративное корыто карельской березы. В какой-то момент он вытащил страшный ржавый гвоздь.
- Вот сукины дети! - воскликнул столяр. - Что делают!
- Да что ты говоришь? - отозвался хозяин. - Ведь это делали крепостные мастера в восемнадцатом веке!..
- Делали-то крепостные, - отвечал Капитоныч, - да ремонтировали-то вольные, так их мать...
Хороший врач, кроме глубоких знаний, должен был обладать опытом и интуицией, технические средства диагностики были скудными, врачи выслушивали, выстукивали больного, обращая внимание на малейшие изменения его внешнего вида, поведения. Опытные врачи устанавливали предварительный диагноз, наблюдая, как больной проходит расстояние от двери кабинета до стола доктора. Я думал, что врачей той школы уже нет, однако, оказывается, еще попадаются. Журналист Григорий Ревзин написал потрясющий рассказ, как врач больницы ЗИЛ спас его от неминуемой смерти.
Личное моё дело было дохлым. Сердце у меня практически не билось, дышать я тоже не мог. Волею случая я не умер в тот же день, поскольку мимо меня прошёл доктор Илья Борисович Райхман, который в силу своей гениальности понял, что со мной (это называлось перикардит). Он некоторое время походил вокруг меня кругами, а потом сказал, что вообще-то выход есть. Если проткнуть диафрагму, лёгкие и сердечную сумку иглой, но при этом не попасть в само сердце, то тогда жидкость, которой была забита моя сердечная сумка, можно откачать. Для этого нужен рентген, но у него нет рентгена. Честно сказать, у него нет и такой длинной иглы (сантиметров 15). Но иглу он готов поискать. Он честно меня предупредил, что сильно рискует, потому что если я умру просто так, то это будет естественно, а если он случайно проткнёт мне сердце, то это будет на его совести.
Когда через десять дней в клинике в Швейцарии я рассказывал, что именно он сделал, мне никто не верил. Я рассказывал это по-английски и по-французски сам, а потом по-итальянски и по-немецки через переводчика, но всё равно мне не верил ни один швейцарский врач. Илья Борисович нашёл иглу, которая, по-моему, лежала в больнице ЗиЛа лет сорок (у неё было такое характерное завершение там, где она крепится к шприцу, со следами от пассатижей, которыми её, видимо, отрывали от последнего в её жизни шприца. По-моему, этой технологии уже не существует со времён товарища Маленкова). Иглу он наточил. Потом он её долго варил в кастрюльке. Потом посмотрел на неё с крайним неодобрением и на меня примерно так же. Пожал плечами и начал её в меня втыкать.
Действительно без рентгена. то ли по звуку, то ли по гениальной интуиции, он медленно продвигал этот снаряд сначала через кожу, потом через что-то хрустнувшее, а потом я уже не могу сказать через что, потому что процесс был необычным по ощущениям. И она всё уходила туда и уходила. И в тот момент, когда осталась только головка, которую ухватывают пассатижами, из неё вдруг брызнуло нечто, живо напоминающее напиток, который продавали в детстве и который назывался "крем-сода". "Надо же! - удивился Илья Борисович. - Попал".
Жидкость стали собирать в разные баночки и мензурки, Илья Борисович потирал руки, процесс пошёл. Потом он взял одну мензурку, понюхал, посмотрел на свет и сказал: "Слушай, а где тебя инфицировали стафилококком?" Я даже плечами не мог пожать, насаженный на эту иголку, как жук в гербарии. "Спорю - стафилококк. Сделают анализ - выиграю". Действительно, через час анализ сделали, и он выиграл. То есть он определил не только факт инфицирования, а ещё и тип микроба по запаху и на вид.
В массовом производстве, при массовом сервисе, при наличии индустриальных методов работы, диагностических систем, баз данных и т.п. уже не нужны мастера.
В 1982 году мы купили пианино по объявлению. Когда мы с женой его увидели, обалдели: огромное (и как вскоре выяснилось, очень тяжелое) немецкое пианино светлого дерева фирмы “Schwechten. Berlin”. Звук, как у рояля. Правда, подсвечники сняты - спереди остались 4 дырочки, наверху полировка подпорчена - там стояли вазоны с цветами. Хозяйка сказала, что это пианино когда-то привезли из Германии, дочка играла, а теперь оно только место занимает. Наша соседка Ляля Родова, концертмейстер, по нашел просьбе пригласила к нам настройщика, работающего в зале филармонии. Он открыл пианино, снял переднюю и заднюю стенки, долго изучал механизм, потом настроил, сел за инструмент и минут 40 играл. Неохотно встал и сказал: "Этот инструмент сделали немцы очень давно. Маленькая семейная фирма. Нынешние немцы такое сделать уже не могут."
А где-то году в 93-м в Израиле мой знакомый купил корейское пианино. Изделие массовоего производства, но очень хорошего качества. Пришел настройщик. У него не было камертона. И он не умел играть. Возможно, у него не было и музыкального слуха. Во всем этом не было необходимости. Он поставил на пианино электронный прибор, анализатор колебаний и очень быстро настроил инструмент. Новый век, иные птицы...
Сегодня за пределами сферы искусства и отчасти фундаментальной науки таланты не нужны, а нередко вредны. Яркий талант в функциональной иерархической системы внесит элемент непредсказуемости и тем самым может вызвать неустойчивость. Современные управленческие структуры не рассчитаны на талантов. Каждый должен иметь средние или чуть выше средних способности и работать добросовестно по заданному не слишком сложному алгоритму. Талант уникален и поэтому незаменим, а в системе любой элемент должен быть заменимым. К тому же в прошлом все системы, построенные яркими талантами, саморазрушались при уходе лидера.
Но я еще напишу об удивительных мастерах, которые работали в недавнем прошлом.