Годовщина подписания пакта Молотова Риббентропа
Сегодня очень интересная дата, о которой очень не любят вспоминать в современной России - некоторые даже до сих пор отрицают наличие секретных протоколов к пакту о ненападении между СССР и Германией, так называемых протоколов Молотова - Риббентропа.
А ведь именно эти протоколы по разделу сфер влияния в Польше и Прибалтике между коммунистами и фашистами впоследствии привели к самой кровопролитной войне в истории человечества.
Но сегодня я хочу рассказать вам не об этом, а о совершенно интересной книге израильского писателя Юлия Марголина.
Я не зря вспомнил в заглавии пакт Молотова Риббентропа. Это имеет прямое отношение к автору книги.
Марголин имел крайне незаурядную биографию. То что выпало на его долю - довольно мало кому еще довелось испытать.
Юлий Борисович Марголин родился в 14 октября 1900 года в семье врача Бориса Ильича Марголина и Ольги Гальпериной. Еврей. После реолюции оказался в независимой буржуазной Польше, куда входил его родной город Пинск в западной Белоруссии.
В 1923-1929 годах Ю. Б. Марголин учился на философском факультете Берлинского университета. В 1929 году получил диплом доктора философии, написав по-немецки докторскую диссертацию. В 1936 году он вместе с семьей эмигрировал в Палестину.
На свою беду прямо накануне войны Марголин приехал в Польшу навестить родственников и оказался в Лодзи. И тут немцы 1 сентября 1939 напали на Польшу. Так как он был евреем, то уже примерно представлял чем ему грозит встреча с немцами, и когда они были за 50 км от Лодзи, Марголин с друзьями бежал на восток Польши, в Пинск. Не успел он туда приехать, и тут в Пинск вошла красная армия, а город присоединили к СССР. Поскольку Марголин в прошлом имел русское подданство, с ним и обошлись как со своим - отправили на 5 лет в лагеря как социально опасного. В 1945 году Марголин освободился и перебрался в социалистическую Польшу, а оттуда сумел выехать к семье в Палестину. Он оставил мемуары «Путешествие в страну зе-ка», впечатления далекого от советской жизни иностранца, на собственном опыте соприкоснувшегося с лагерной системой. Причем книга его вышла тогда, когда еще никто ничего не слышал о Солженицыне и о том, что происходит в Гулаге. Ведь вырвавшихся оттуда на запад были единицы.
Мне была интересна его книга тем, что он явно передает словами то, что он видел сам, положение на только что оккупированных Советским Союзом областях восточной Польши и Прибалтики.
Только годы спустя, находясь в Советском Союзе, я понял, какую комедию отломали в это лучезарное утро веселые красноармейцы - как вдохновенно и стопроцентно врали нам ярославские и уральские пареньки, как они над нами потешались, рассказывая о сапогах по 16 рублей и колхозном рае. Видимо, были у них на этот счет инструкции или сказался своеобразный русский патриотизм - утереть нос полякам. Надо сказать, что евреи сразу возымели некоторые подозрения: услышав, что "все есть", "у нас все есть!", стали задавать каверзные вопросы: "А есть ли у вас Копенгаген?" Оказалось, что "как же, есть и Копенгаген, сколько хотите!.." Еще яснее стала картина, когда комендатура распорядилась открыть все магазины, объявила, что злотый равняется рублю, и на лавчонки обрушилась лавина советских покупателей. "Рубль за злотый!" - это им даром отдавали остатки буржуазного изобилия, как премию победителям. Позже я видел, как в пустые магазины во Львове входили командиры и, не умея читать по-польски, спрашивали, что здесь продается. Им было все равно, что покупать - гвозди, чемоданы, купальные костюмы. И о цене не спрашивали, так что евреи сперва набавляли скромно - 10, 20%, а потом сообразили, что этим людям нужны любые вещи за любую цену.
Три года спустя я встретил в советском лагере заключенного, одного из тех, кто в сентябре 39 года "освобождал" Западную Украину. Я его спросил, какое впечатление произвела на него первая увиденная им "заграница". И от него я узнал, что думали в те дни красноармейцы, которые на улицах Снятина рассказывали слушателям о привольном советском жилье.
"Это Рокитно, куда я попал, - местечко небольшое. Но ребята прямо ошалели, когда посмотрели, сколько этого добра по квартирам. И зеркала, и патефон, а еще жалуются, что им плохо было. Ну, думаем, погодите, голубчики, у нас забудете жаловаться. В особенности лавки с мануфактурой поразили - товар не только за прилавком на полках, но и с другой стороны, где покупатели. Полно! Не по нашему живут. Там сразу попрятали товар, но я все же нашел ход, и, верите ли, сколько я какао купил! По 15 рублей кило, а до нас, говорят, на копейки продавали. Жаль, повернули нас обратно, и не пришлось попользоваться...".
Честно сказать - если бы его не забрали в лагерь чекисты, с большой вероятностью он был бы уничтожен в еврейском гетто Пинска, Минска или Вильнюса. Именно так случилось с его матерью, оставшейся в Пинске. Но его впечатления о жизни в Гулаге и об аресте, бесценны с точки зрения свидетеля событий, которым он был. Написал он книгу сразу после того как вернулся в Палестину в 1946 году и все пережитое было наверняка еще свежо в его памяти.
На всем лежала тень какой-то пустынной и мрачной угрюмости. Глухая, заброшенная сторона. На поворотах наш маленький паровозик оглушительно свистел, и на деревянных щитах у полотна мы читали непонятную для нас надпись: «Закрой поддувало».
Мы были «иностранцы», которых сразу можно было узнать по желтым и зеленым чемоданам, по пиджакам и пальто, по верхним рубашкам всех цветов, по европейской обуви и по разнообразию костюмов. Как мы были богаты, как мы были пестры и неодинаковы - это мы поняли только когда увидели обитателей леса. Люди серо-мышиного цвета. Все было на них мышино-серое: какие-то кацавейки, долгополые лохмотья, на ногах бесформенные опорки на босу ногу, на головах серо-мышиные ушанки с концами, которые разлетались и придавали лицу дикое выражение. В стороне торчал человек с ружьем, который был одет по-военному и явно принадлежал к «другой расе».
Мы еще не верили, что это конец нашей дороги. Бараки выглядели, как место привала, а не человеческое жилье. Новоприбывшие не знали, что на ночь нельзя оставлять хлеба на виду или даже в сумке. Ночью обрушились на них крысы, вылезли из всех щелей. Кто-то проснулся и увидел огромную крысу на своей груди. Он дико крикнул, как маленький: «Мама!» - и это привело к повальной истерии. Стрелки ВОХР’а сбежались со всего лагеря. Когда дежурный узнал, что поляки испугались крыс, он просто остолбенел от изумления. Он не мог этого понять. Стрелки хохотали. Дежурный успокаивал нас как детей. - Вы привыкнете! - сказал он. - Ведь это не опасно. Разве у вас в Польше не было крыс? И он был прав. Мы привыкли. Через 3 месяца я так привык к крысам, что они могли танцевать у меня на голове.
О начале войны Марголин вспоминал следующее:
Прошло 2 дня. На вечерней поверке 163-й начальник лагпункта Абраменко обратился к собранным бригадам зэ-ка с речью. Он объявил о начавшейся войне и сразу перешел к угрозам. - Мы знаем, о чем вы шепчетесь между собой! Вы ждете, чтобы разорвали на куски Советский Союз! Но раньше мы ваши тела разорвем на куски! Мы прольем море крови, но не выпустим власти из рук…
В советском лагере Марголин невольно оценил прелести дореволюционного строя:
На четвертом году заключения я раздобыл в лагере «Записки из мертвого дома» Достоевского и прочел их, сравнивая эволюцию каторги со времен Николая I. Сравнение это не в пользу Советской власти. Я читал отрывки из этой книги своим соседям зэ-ка: люди эти смеялись и… завидовали.
Интересно он пишет, о том что чувствовали советские граждане, попавшие на только что завоеванные восточные части Польши. Оказывается просто так приехать туда из глубинки СССР нельзя, поэтому некоторое время еще сохранялось различие между этими областями и СССР. Советы сразу же стали предлагать местному населению ехать на работу в восточные области Украины, чем многие и воспользовались. Но приехав туда - большинство поняло, что что-то тут не чисто
Встречали их в Донбассе торжественно, с речами и музыкой, и не было сомнения, что хотели их устроить как можно лучше. Однако скоро выяснилось, что заработка в 8 -12 рублей в день не хватает, чтобы прокормиться, и бытовые условия оказались нестерпимыми для поляков, привыкших жить и одеваться по-людски. Работа в шахтах была не по силам для многих, не имевших понятия, куда их везут. На более легкой работе и заработок был - половина. Советские рабочие умели обходиться без завтрака с утра, без чая и сахара, без мяса и жиров. Жизнь их проходила в погоне за куском хлеба. Люди из Польши к такой жизни не были готовы. Через некоторое время они начали массово бросать работу. Это - большое преступление в Советском Союзе, но они были на особом положении. Толпы "западников" повалили обратно, без билетов и средств на дорогу. В Минске они собрались перед зданием Горсовета и потребовали, чтобы их отправили домой. Дошло до уличной демонстрации: толпа легла на рельсы и задержала трамвайное движение. Такие сцены были для советских людей чем-то невероятным. Советская власть могла бы поступить с протестующими и бегунами обычным образом - отправить в концлагерь. Но еще не пришло время. И им дали возможность вернуться за кордон, откуда они прибыли и где они немедленно распустили языки, рассказывая, что видели.
Не надо было их рассказов. Советские граждане, попадая в разоренные местечки Западной Украины и Белоруссии, были так явно счастливы своей удачей, что и без расспросов было ясно, что у них делается дома. То, что для нас было верхом разорения, для них было верхом обилия. Еще можно было достать на пинском базаре масло и сало по ценам вдесятеро дешевле, чем в советской части Украины. Еще были припрятаны у лавочников запасы польских товаров. Попасть к нам, значило одеться, наесться и припасти для ребятишек. Пинчане были озадачены, глядя, как эти люди носили ночное белье как верхнюю одежду, спали без простыни и в столовой заказывали сразу десять стаканов чая. Почему десять? Очень просто: в прежние времена чая хватало на всех, но теперь надо было "захватить" чай, пока давали. Через полчаса его уже не было для наивных пинчан, новичков советского быта, а рядом сидел человек за батареей чайных стаканов, весело улыбался и еще угощал знакомых.
Интересны его впечатления о предвоенном Львове. Львов до войны был польским городом, но когда горд был захвачен коммунистами, поляки очень быстро стали исчезать
Я не мог надивиться перемене, которая произошла в этом городе со времени моего посещения зимой. Стоял солнечный теплый день, улицы были разукрашены по поводу праздника 1 мая, на углах улиц стояли столики, где продавались пряники и конфеты в мешочках. Но дело было не в этом. Львов сиял, так как со Львовом произошло чудо, возможное только при советской системе: этот город был переведен на "особый режим".
Несколько больших городов, таких, как Москва, Ленинград, Киев, всегда находятся в исключительном положении в Советском Союзе. Это значит, что ради внешней пропаганды города эти превращают в оазисы, где поддерживается европейский или подобный европейскому стандарт жизни. Этим достигается двойной эффект: собственным гражданам демонстрируется, как может выглядеть "счастливая коммунистическая жизнь", а у иностранцев, дипломатов и туристов, посещающих эти города, создается впечатление, что в Советском Союзе не так уж плохо.
Львов в мае 40 года - это была не просто "потемкинская деревня", а сверхпотемкинская столица! Были открыты тысячи частных магазинов, а рядом с ними - блестящие государственные магазины, гастрономические дворцы, парфюмерные "ТЭЖЭ", обувь, мануфактура, кондитерские ломились от пирожных, витрины завалены такими горами продуктов, каких не было даже в польские времена. Мне казалось, что это все сон. Я не был готов к такому резкому переходу. Всю зиму в Пинске, Бресте, Белостоке, не говоря уже о периферии, мы не видели сахара, белого хлеба, магазины были пусты, основные продукты питания добывались из-под полы, а о таких вещах, как шоколад, какао, консервы, мы просто забыли. Всю зиму мы жили в беде, мерзли в очередях, устраивали экспедиции по окрестностям за продуктами - и вдруг я попал в рай, где глаза разбегались. Увидев сахар в витрине, я вошел и скромно попросил - одно кило. Мне дали - по сказочной цене четыре рубля с полтиной, то есть даром. Во втором магазине я опять попросил кило. Опять дали - и без всякой очереди. В третьем магазине я взял сразу 3 кило! У нас в Пинске за сахар платили по 50 рублей, то есть при нормальном рабочем заработке в 150 - 200 рублей в месяц он был недостижим. Сахар не покупали, его "доставали"!
Учитывая практически полное отсутствие источников по теме на тот момент, книга Марголина довольно интересна. Он не вдавался в пространные политические рассуждения, а просто описывал лагерный быт: что такое карцер и рабгужсила, отличия между «урками» и политическими, привилегированное положение «урок» и его причины, описывал различные лагерные хитрости: как можно получить освобождение от работ на день по состоянию здоровья, как делать приписки в планах, кем выгоднее всего работать в лагере (врачом или завкухней).
В начале 50-х годов стало появляться немало свидетельств выбравшихся из сталинских лагерей иностранцев.Его книга была первой в этом ряду, написал он ее в 1947 году
Уже в середине сентября 1946 года на теплоходе «Гелиополис» отбывает из Марселя в Хайфу и прибывает в Палестину в конце сентября, начале октября 1946 года.
В период с 15 декабря 1946 года и по 25 октября 1947 года Ю. Б. Марголин пишет автобиографическую прозу «Путешествие в страну зе-ка»:
Думаю, что имею право говорить и судить об этой стране. Толстой сказал, что «не знает, что такое государство, тот, кто не сидел в тюрьме». Этот анархистский афоризм, во всяком случае, справедлив по отношению к Советскому Союзу.
…Все, что я видел там, наполнило меня ужасом и отвращением на всю жизнь. Каждый, кто был там и видел то, что я видел, поймет меня. Я считаю, что борьба с рабовладельческим, террористическим и бесчеловечным режимом, который там существует, составляет первую обязанность каждого честного человека во всем мире.
В феврале 1950 года Ю. Б. Марголин выступает в ООН на сессии Экономического и Социального Совета с личными свидетельствами о советских лагерях в системе ГУЛаг. Показания Марголина произвели большое впечатление, о чём косвенно свидетельствовало поведение советского делегата С. К. Царапкина, сидевшего с бесстрастным выражением лица в течение двухнедельных слушаний, но показания Марголина Царапкин пытался прервать, стуча кулаком по столу и крича: «Это грязная клевета!»
Вообщем крайне рекомендую Саму книгу можно прочитать тут Можно скачать и отдельно, но смотрите внимательно, в сети часто выложен обрезанный вариант книги, без первых частей, где описаны события в Польше, приведшие его в лагерь.
Ну и в заключение, Допрос Марголина в 1940м году при его аресте в НКВД
Следователь записал коротко:
"Не желает жить в Советском Союзе, имея семью за границей". Наконец в протокол было внесено:
"Признаете ли себя виновным в том, что являетесь беженцем, проживаете в Советском Союзе нелегально и имеете намерение выехать за границу?"
Я остолбенел. Из предыдущих вопросов и ответов никакой моей ВИНЫ не вытекало. Признать себя виновным - в чем?
"Нет, не признаю!"
Мой собеседник посмотрел на меня взглядом, не сулившим ничего хорошего.
"Что же нам, начинать сначала?"