Хроники лета после смерти
Я вторую ночь просыпаюсь от потных кошмаров, лежу и трясусь секунд 10, переворачиваюсь и укладываю голову в одну специальную ямку для нее на груди и говорю, мне приснился кошмар, обними меня и меня обнимают, не просыпаясь.
Я ковыляю на джоликах в ночи вдоль гаражей, вся закованная в мотоциклетную защиту, но в кокетливой короткой юбочке и меня дразнят Зеной, королевой клоунов. Я прыгаю на джоликах высоко-высоко, вцепившись в край гаража, потому что падать с них пока стремно.
Я завожу избитую девятку в нарисованный гараж и инструктор говорит мне "медленнее, медленнее".
Меня сюрпризно привозят на концерт Gogol Bordello и я танцую под них головой и попой, сидя на спинке скамейки в Зеленом театре.
Я реву у птерапевта, потому что он говорит мне, что человека после 3х лет уже не исправить.
Я не довожу ни одного дела до конца.
Я еду на фотофестиваль в Углич, все в соплях, отупевшая от плача и засыпаю в автобусе у Ксенчика на плече, а на следующий день уже бегаю с камерой по городу и щелкаю затвором так, как будто это имеет хоть какой-то смысл. Мы вешаем выставку в огромном зале душного ДК, ржем, заезжаем на час купаться на Коряжное, знакомимся там с вежливыми гопниками, вежливо отказываемся от вина из пакетиков и снова несемся в город снимать.
В Москве мы валяемся на ночных верандах кафе, сидим в гаражах под огромной липой и трепемся обо всем на свете.
Возвращаясь из магазина домой, видим человека, рисующего граффити, останавливаемся, усаживаемся рядом с машиной на заборчик и полчаса смотрим как он грунтует рисунок и красит крупные неровные буквы, потом теряем терпение и уезжаем. Он тоже, кажется, потерял терпение, так и ушел, не докрасив одну букву и не прорисовав рисунок по белой грунтовке. Теперь каждый день, сбрасывая скорость, смотрим, докрасил или нет. Пока - нет.
У меня все так же болит то здесь, то там, мне хорошо и худо одновременно, не могу нащупать дно, не могу нащупать смысл, потому живу без смысла, радуясь всему, что делают со мной, плача от всего, что делаю с собой я.
Я меряю глубину первой серьезной потери и понимаю, что мы плачем по себе, а смерти нет. И что просто уехал дальше чем обычно, и там нет интернета и не ловит телефон, турка стоит в шкафу, иногда что-то впивается внутри и пока все. Но я очень хорошо знаю, почему это так. Иногда очень близкие люди всю жизнь видятся редко и обрывками, а потом все, полный обрыв связи, увидимся во сне или когда я тоже отправлюсь дальше, чем достает любая связь.
Я ковыляю на джоликах в ночи вдоль гаражей, вся закованная в мотоциклетную защиту, но в кокетливой короткой юбочке и меня дразнят Зеной, королевой клоунов. Я прыгаю на джоликах высоко-высоко, вцепившись в край гаража, потому что падать с них пока стремно.
Я завожу избитую девятку в нарисованный гараж и инструктор говорит мне "медленнее, медленнее".
Меня сюрпризно привозят на концерт Gogol Bordello и я танцую под них головой и попой, сидя на спинке скамейки в Зеленом театре.
Я реву у птерапевта, потому что он говорит мне, что человека после 3х лет уже не исправить.
Я не довожу ни одного дела до конца.
Я еду на фотофестиваль в Углич, все в соплях, отупевшая от плача и засыпаю в автобусе у Ксенчика на плече, а на следующий день уже бегаю с камерой по городу и щелкаю затвором так, как будто это имеет хоть какой-то смысл. Мы вешаем выставку в огромном зале душного ДК, ржем, заезжаем на час купаться на Коряжное, знакомимся там с вежливыми гопниками, вежливо отказываемся от вина из пакетиков и снова несемся в город снимать.
В Москве мы валяемся на ночных верандах кафе, сидим в гаражах под огромной липой и трепемся обо всем на свете.
Возвращаясь из магазина домой, видим человека, рисующего граффити, останавливаемся, усаживаемся рядом с машиной на заборчик и полчаса смотрим как он грунтует рисунок и красит крупные неровные буквы, потом теряем терпение и уезжаем. Он тоже, кажется, потерял терпение, так и ушел, не докрасив одну букву и не прорисовав рисунок по белой грунтовке. Теперь каждый день, сбрасывая скорость, смотрим, докрасил или нет. Пока - нет.
У меня все так же болит то здесь, то там, мне хорошо и худо одновременно, не могу нащупать дно, не могу нащупать смысл, потому живу без смысла, радуясь всему, что делают со мной, плача от всего, что делаю с собой я.
Я меряю глубину первой серьезной потери и понимаю, что мы плачем по себе, а смерти нет. И что просто уехал дальше чем обычно, и там нет интернета и не ловит телефон, турка стоит в шкафу, иногда что-то впивается внутри и пока все. Но я очень хорошо знаю, почему это так. Иногда очень близкие люди всю жизнь видятся редко и обрывками, а потом все, полный обрыв связи, увидимся во сне или когда я тоже отправлюсь дальше, чем достает любая связь.