Тренинг
Ира лежит, распластавшись на полу, головой в середину зала, пальцы рук едва-едва касаются соседа. На губах застывают шоколадные усы. Это от мороженого, Ира выбрала коричневый стаканчик, когда ведущая сказала - а теперь едим!
Едим мороженое без рук, такое вот задание. Высвобождает внутреннего ребенка, или что-то такое, Ира точно не поняла. Она съела.
Вытираться было нельзя, конечно, руки-то заняты, держат воображаемый портфельчик, куда сложено все взрослое. Про портфельчик в задании не было, это Ира придумала просто так. А потом все улеглись головами в центр, пятками к стенкам, и чистыми пальцами касались друг дружки, если развести руки. Ира не разводила, совершенно ей этого не хотелось.
В зале желтели лампочки и гудело чем-то из-за двери, наверное, радио в дальней комнате. Ира жмурилась, ей трудно давался электрический свет. Сразу стягивало лицо, обливало этим светом как воском, плавило черты. Сносило на кухню в детстве. А на кухне в детстве так навсегда и сидит отец, в яркости лампы сияет бутылка, стакан отвечает плеском, и лицо наливается навстречу его красному бычьему лбу этой особенной маской, мышечной тягой поймать, угадать. Поймать его тон, его настроение, выстроить танец лица под его глаза. Мышечной маской, мышковой маской. Спрятаться в половицы.
Лицо и сейчас стянуто по щекам мороженым шоколадом. Ира раздвинула губы и облизнулась. Ведущая ходила между рядами лежащих тел, говорила: представьте, что вы на озере. Представьте, к кому вы пришли. Представьте, что это вы. Сколько вам лет?
Золотая девочка вдруг вылетела из грудной клетки и прыгнула прямо ввысь. Сколько тебе лет, прошептала Ира.
Мне семь.
В восемь умерла бабушка и все кончилось, шла домой Ира и подсчитывала. В восемь я сидела на старом диване, было жарко, и я была в шортах, и ноги прилипали к его красной коже. Было жарко и безнадежно. Я плакала так, словно пала последняя стенка. Защита. В восемь умерла Вера.
Так и было, говорит золотая девочка с Ириного плеча. Так и было, так и было, так и было.
Ира приходит домой, проходит на кухню не разуваясь, ставит чайник и бьет, бьет наотмашь руками по этой лампе, по плафону, по груше желтого света, качалась, та лампа качалась тоже, свет падал мне прямо в лицо, он приближался и отдалялся, лампа качалась, он говорил ты любимая девочка, ты такая же как мама, ты мразь, ты моя надежда, будешь еще так, будешь, девочка моя дорогая, дай обниму. Ира крушит эту лампу, уже на полу, до осколков, с каждым осколком ей размыкает что-то в плечах, там, оказывается, сидело все это время по тяжелой червивой обезьяне, держало за каждую мышцу, держало как вожжи. Рулило Ирой.
Ира не хочет везти.
Мышцы спины очень остро покалывает. Руки все в точечках от кровяных брызг.
Золотая девочка медленно укладывается Ире в самую сердцевину.
Едим мороженое без рук, такое вот задание. Высвобождает внутреннего ребенка, или что-то такое, Ира точно не поняла. Она съела.
Вытираться было нельзя, конечно, руки-то заняты, держат воображаемый портфельчик, куда сложено все взрослое. Про портфельчик в задании не было, это Ира придумала просто так. А потом все улеглись головами в центр, пятками к стенкам, и чистыми пальцами касались друг дружки, если развести руки. Ира не разводила, совершенно ей этого не хотелось.
В зале желтели лампочки и гудело чем-то из-за двери, наверное, радио в дальней комнате. Ира жмурилась, ей трудно давался электрический свет. Сразу стягивало лицо, обливало этим светом как воском, плавило черты. Сносило на кухню в детстве. А на кухне в детстве так навсегда и сидит отец, в яркости лампы сияет бутылка, стакан отвечает плеском, и лицо наливается навстречу его красному бычьему лбу этой особенной маской, мышечной тягой поймать, угадать. Поймать его тон, его настроение, выстроить танец лица под его глаза. Мышечной маской, мышковой маской. Спрятаться в половицы.
Лицо и сейчас стянуто по щекам мороженым шоколадом. Ира раздвинула губы и облизнулась. Ведущая ходила между рядами лежащих тел, говорила: представьте, что вы на озере. Представьте, к кому вы пришли. Представьте, что это вы. Сколько вам лет?
Золотая девочка вдруг вылетела из грудной клетки и прыгнула прямо ввысь. Сколько тебе лет, прошептала Ира.
Мне семь.
В восемь умерла бабушка и все кончилось, шла домой Ира и подсчитывала. В восемь я сидела на старом диване, было жарко, и я была в шортах, и ноги прилипали к его красной коже. Было жарко и безнадежно. Я плакала так, словно пала последняя стенка. Защита. В восемь умерла Вера.
Так и было, говорит золотая девочка с Ириного плеча. Так и было, так и было, так и было.
Ира приходит домой, проходит на кухню не разуваясь, ставит чайник и бьет, бьет наотмашь руками по этой лампе, по плафону, по груше желтого света, качалась, та лампа качалась тоже, свет падал мне прямо в лицо, он приближался и отдалялся, лампа качалась, он говорил ты любимая девочка, ты такая же как мама, ты мразь, ты моя надежда, будешь еще так, будешь, девочка моя дорогая, дай обниму. Ира крушит эту лампу, уже на полу, до осколков, с каждым осколком ей размыкает что-то в плечах, там, оказывается, сидело все это время по тяжелой червивой обезьяне, держало за каждую мышцу, держало как вожжи. Рулило Ирой.
Ира не хочет везти.
Мышцы спины очень остро покалывает. Руки все в точечках от кровяных брызг.
Золотая девочка медленно укладывается Ире в самую сердцевину.