Перепост - 10 декабря. Аверинцеву 75 лет
"... более древний христианин, т.е. такой христианин, который прошел через все соблазны античности, включая самоценность природы, риторики и эстетики."
__________________________________________________________
Оригинал взят у adam_a_nt в 10 декабря. Аверинцеву 75 лет
Оригинал взят у banshur69 в 10 декабря. Аверинцеву 75 лет
Сегодня Аверинцев представляется мне советским Моисеем - человеком из рабства, совершившим личный исход через веру и указавшим этот путь другим. Тем немногим, что способны уверовать. Моисей для советских людей - это что-то совсем особенное. Через словоплетение, через искусство, через античное искушение всем этим как самодостаточным - к системам и смыслам многоединой церковной традиции. Он начал этот путь, и пошел по пустыне, и в пути уже многих недосчитались, и его самого тоже. Но интересно вот что. Если для поздней античности христианство говорило слишком просто, то для советской культуры оно оказалось слишком сложно. До каких же пределов нечестивой простоты и безмыслия пал человек, если проповеди и притчи, назначенные для простого народа римских времен, кажутся ему образцами красноречия! А сама античность для него вообще за семью горами, и перевод Гнедича так же труден ему, как и подлинник Гомера. Аверинцев пытался, не снижая стиль, вернуть простоту смыслов через красоту слога. Но времена таковы, что это оказалось уже невозможно. И дело не в том, что не пробиться к тем смыслам, а в том, что сама красота слога не воспринимается слухом (физическим ли, духовным). Что сам путь к вере через эстетику натыкается на такие преграды в душе человека, которые не дают излиться чистому звуку, чистому помыслу, чистому слову. Духовные стихи Аверинцева являются тестом на самую возможность современного послесоветского человека воспринимать чистое. Сознание поначалу сопротивляется им, старается отбросить. Потом привыкает, свыкается с монотонностью интонации. Потом вслушивается. И наконец - внимает. На поле духовного стиха Аверинцев, сам того не зная, соревнуется с иеромонахом Романом. Роман поет в рифму, Аверинцев - белым стихом. Роман поет изнутри монастыря, затворившись от мира, но чувствует всю природу окрест монастыря. Аверинцев же поет из мира, но видит только незримую очами духовную красоту святости, видимое и земное явно не занимают его. Его монастырь - Книга, а в этом укрывище нет ни реки, ни травы, ни цветов. Поэтому в текстах своих Аверинцев больший монах, чем Роман. Можно сказать, что он более древний христианин, т.е. такой христианин, который прошел через все соблазны античности, включая самоценность природы, риторики и эстетики.
ПСАЛОМ 126/127
Песнь паломничества.
Если дома не строит Господь -
к чему строителей труды?
Если града не хранит Господь -
к чему бодрствует страж?
К чему вам рано вставать
и поздно отходить ко сну,
вкушать хлеб маяты?
Друга Он и во сне одарит.
Вот дар от Господа - сыны,
плод чрева - награда от Него;
как стрелы в сильной руке -
сыны юности твоей.
О, благо тому,
кто наполнит ими колчан!
Будет у него ответ,
когда к воротам подступит враг.
Он сказал им: довольно.
Лука. 22:38
Что нам делать, Раввуни, что нам делать?
Пять тысяч взалкавших в пустыне --
а у нас только две рыбы,
а у нас только пять хлебов?
Но Ты говоришь: довольно --
Что нам делать в час посещенья,
где престол для Тебя, где пурпур?
Только ослица с осленком
да отроки, поющие славу.
Но Ты говоришь: довольно --
Иерей, Иерей наш великий,
где же храм, где злато и ладан?
У нас только горница готова
и хлеб на столе, и чаша.
Но Ты говоришь: довольно --
Что нам делать, Раввуни, что нам делать?
На Тебя выходят с мечами,
а у нас два меча, не боле,
и поспешное Петрово рвенье.
Но Ты говоришь: довольно --
А у нас -- маета, и морок,
и порывы, никнущие втуне,
и сознанье вины неключимой,
и лица, что стыд занавесил,
и немощь без меры, без предела.
Вот что мы приносим, и дарим,
и в Твои полагаем руки.
Но Ты говоришь: довольно --
Стих о святой Варваре
Диоскор говорит к Варваре,
к дочери обращает слово:
- Варвара, дочь моя, Варвара,
я велю рабам выстроить башню.
У самого берега моря
башню для твоего девства.
Рабы мои выстроят башню
по мысли своего господина.
Два окна они в башне устроят,
одно - на сушу и одно - на море:
одно - во славу богов суши,
одно - во славу богов моря.
Таков приказ господина,
смерть - кара за ослушанье.
- Диоскор, Диоскор, отец мой,
что увижу я в окна башни?
- В окно ты увидишь сушу,
в другое увидишь море.
Косны устои суши,
буйны пучины моря.
Род приходит, и род проходит,
но земля и море - вовеки;
что было, то и будет вечно,
и нет нового под солнцем.
- Диоскор, Диоскор, отец мой,
что увижу я в окна башни?
- Большие звери терзают малых
на суше и в пучине моря;
кривого прямым не сделать,
и человек - злее зверя.
Сердца людей - жёсткие камни,
и слава Кесаря - над миром.
Рука его легла на сушу,
другая рука - на море.
- Диоскор, Диоскор, отец мой,
что услышу я в окна башни?
- Услышишь, как поют на свадьбе,
услышишь, как воют над гробом.
Богатый и бодрый пляшет,
убогий и хворый плачет.
Голос сильного - грозен,
голос слабого - робок.
Голос Кесаря - над миром,
и никто ему не прекословит. -
Диоскор уехал из дома,
в доме - дочь его Варвара.
- Рабы отца моего Диоскора,
примите от меня ласку.
Я накормлю вас досыта
и сама послужу вам на пире,
я сама вам ноги омою
и вынесу отборные яства;
после отпущу вас на волю
на четыре стороны света.
Только сотворите мне милость,
три окна мне устройте в башне,
во имя Отца и Сына
и Господа Святого Духа. -
Диоскор в дом свой вернулся
и на третье окно дивится:
- Варвара, дочь моя, Варвара,
что в третье окно ты видишь?
- Я вижу в рубище славу
и свет - в темнице непроглядной.
Рабы ликуют в оковах,
и дитя смеётся под розгой.
До крови, до кости, до боли,
до конца и без конца - радость.
И земля, и море проходит,
но любовь пребывает вовеки.
- Варвара, дочь моя, Варвара,
что в третье окно ты видишь?
- Я вижу лицо Друга
за сквозными просветами ставней:
на челе Его - кровавые росы,
и в кудрях Его - влага ночи.
Голова Его клонится тяжко,
и нет ей на земле покоя.
Я отворила Ему сердце,
я вкусила от ломимого хлеба.
- Варвара, дочь моя, Варвара,
что в третье окно ты слышишь?
- Я слышу, как поёт дева
в руках мучителей, в темнице:
отнята её земная надежда,
и Жених её с нею навеки.
И никто не научится песни,
что поют перед престолом Агнца;
кто однажды её услышал,
пойдёт за нею навеки.
- Варвара, дочь моя, Варвара,
меч мой творит Кесаря волю.
Моею отцовскою рукою
сотворю я Кесаря волю.
- Да будет воля Отца и Сына
и Господа Святого Духа!
__________________________________________________________
Оригинал взят у adam_a_nt в 10 декабря. Аверинцеву 75 лет
Оригинал взят у banshur69 в 10 декабря. Аверинцеву 75 лет
Сегодня Аверинцев представляется мне советским Моисеем - человеком из рабства, совершившим личный исход через веру и указавшим этот путь другим. Тем немногим, что способны уверовать. Моисей для советских людей - это что-то совсем особенное. Через словоплетение, через искусство, через античное искушение всем этим как самодостаточным - к системам и смыслам многоединой церковной традиции. Он начал этот путь, и пошел по пустыне, и в пути уже многих недосчитались, и его самого тоже. Но интересно вот что. Если для поздней античности христианство говорило слишком просто, то для советской культуры оно оказалось слишком сложно. До каких же пределов нечестивой простоты и безмыслия пал человек, если проповеди и притчи, назначенные для простого народа римских времен, кажутся ему образцами красноречия! А сама античность для него вообще за семью горами, и перевод Гнедича так же труден ему, как и подлинник Гомера. Аверинцев пытался, не снижая стиль, вернуть простоту смыслов через красоту слога. Но времена таковы, что это оказалось уже невозможно. И дело не в том, что не пробиться к тем смыслам, а в том, что сама красота слога не воспринимается слухом (физическим ли, духовным). Что сам путь к вере через эстетику натыкается на такие преграды в душе человека, которые не дают излиться чистому звуку, чистому помыслу, чистому слову. Духовные стихи Аверинцева являются тестом на самую возможность современного послесоветского человека воспринимать чистое. Сознание поначалу сопротивляется им, старается отбросить. Потом привыкает, свыкается с монотонностью интонации. Потом вслушивается. И наконец - внимает. На поле духовного стиха Аверинцев, сам того не зная, соревнуется с иеромонахом Романом. Роман поет в рифму, Аверинцев - белым стихом. Роман поет изнутри монастыря, затворившись от мира, но чувствует всю природу окрест монастыря. Аверинцев же поет из мира, но видит только незримую очами духовную красоту святости, видимое и земное явно не занимают его. Его монастырь - Книга, а в этом укрывище нет ни реки, ни травы, ни цветов. Поэтому в текстах своих Аверинцев больший монах, чем Роман. Можно сказать, что он более древний христианин, т.е. такой христианин, который прошел через все соблазны античности, включая самоценность природы, риторики и эстетики.
ПСАЛОМ 126/127
Песнь паломничества.
Если дома не строит Господь -
к чему строителей труды?
Если града не хранит Господь -
к чему бодрствует страж?
К чему вам рано вставать
и поздно отходить ко сну,
вкушать хлеб маяты?
Друга Он и во сне одарит.
Вот дар от Господа - сыны,
плод чрева - награда от Него;
как стрелы в сильной руке -
сыны юности твоей.
О, благо тому,
кто наполнит ими колчан!
Будет у него ответ,
когда к воротам подступит враг.
Он сказал им: довольно.
Лука. 22:38
Что нам делать, Раввуни, что нам делать?
Пять тысяч взалкавших в пустыне --
а у нас только две рыбы,
а у нас только пять хлебов?
Но Ты говоришь: довольно --
Что нам делать в час посещенья,
где престол для Тебя, где пурпур?
Только ослица с осленком
да отроки, поющие славу.
Но Ты говоришь: довольно --
Иерей, Иерей наш великий,
где же храм, где злато и ладан?
У нас только горница готова
и хлеб на столе, и чаша.
Но Ты говоришь: довольно --
Что нам делать, Раввуни, что нам делать?
На Тебя выходят с мечами,
а у нас два меча, не боле,
и поспешное Петрово рвенье.
Но Ты говоришь: довольно --
А у нас -- маета, и морок,
и порывы, никнущие втуне,
и сознанье вины неключимой,
и лица, что стыд занавесил,
и немощь без меры, без предела.
Вот что мы приносим, и дарим,
и в Твои полагаем руки.
Но Ты говоришь: довольно --
Стих о святой Варваре
Диоскор говорит к Варваре,
к дочери обращает слово:
- Варвара, дочь моя, Варвара,
я велю рабам выстроить башню.
У самого берега моря
башню для твоего девства.
Рабы мои выстроят башню
по мысли своего господина.
Два окна они в башне устроят,
одно - на сушу и одно - на море:
одно - во славу богов суши,
одно - во славу богов моря.
Таков приказ господина,
смерть - кара за ослушанье.
- Диоскор, Диоскор, отец мой,
что увижу я в окна башни?
- В окно ты увидишь сушу,
в другое увидишь море.
Косны устои суши,
буйны пучины моря.
Род приходит, и род проходит,
но земля и море - вовеки;
что было, то и будет вечно,
и нет нового под солнцем.
- Диоскор, Диоскор, отец мой,
что увижу я в окна башни?
- Большие звери терзают малых
на суше и в пучине моря;
кривого прямым не сделать,
и человек - злее зверя.
Сердца людей - жёсткие камни,
и слава Кесаря - над миром.
Рука его легла на сушу,
другая рука - на море.
- Диоскор, Диоскор, отец мой,
что услышу я в окна башни?
- Услышишь, как поют на свадьбе,
услышишь, как воют над гробом.
Богатый и бодрый пляшет,
убогий и хворый плачет.
Голос сильного - грозен,
голос слабого - робок.
Голос Кесаря - над миром,
и никто ему не прекословит. -
Диоскор уехал из дома,
в доме - дочь его Варвара.
- Рабы отца моего Диоскора,
примите от меня ласку.
Я накормлю вас досыта
и сама послужу вам на пире,
я сама вам ноги омою
и вынесу отборные яства;
после отпущу вас на волю
на четыре стороны света.
Только сотворите мне милость,
три окна мне устройте в башне,
во имя Отца и Сына
и Господа Святого Духа. -
Диоскор в дом свой вернулся
и на третье окно дивится:
- Варвара, дочь моя, Варвара,
что в третье окно ты видишь?
- Я вижу в рубище славу
и свет - в темнице непроглядной.
Рабы ликуют в оковах,
и дитя смеётся под розгой.
До крови, до кости, до боли,
до конца и без конца - радость.
И земля, и море проходит,
но любовь пребывает вовеки.
- Варвара, дочь моя, Варвара,
что в третье окно ты видишь?
- Я вижу лицо Друга
за сквозными просветами ставней:
на челе Его - кровавые росы,
и в кудрях Его - влага ночи.
Голова Его клонится тяжко,
и нет ей на земле покоя.
Я отворила Ему сердце,
я вкусила от ломимого хлеба.
- Варвара, дочь моя, Варвара,
что в третье окно ты слышишь?
- Я слышу, как поёт дева
в руках мучителей, в темнице:
отнята её земная надежда,
и Жених её с нею навеки.
И никто не научится песни,
что поют перед престолом Агнца;
кто однажды её услышал,
пойдёт за нею навеки.
- Варвара, дочь моя, Варвара,
меч мой творит Кесаря волю.
Моею отцовскою рукою
сотворю я Кесаря волю.
- Да будет воля Отца и Сына
и Господа Святого Духа!