(no subject)
На днях, листая одну книгу, наткнулась на две цитаты (обе из Некрасова). И сразу внутренне взъерошилась:).
Нумер первый:
Всю ты жизь прожила нелюбимая,
Всю ты жизнь прожила для других...
Прочитала - и мысленно ответила себе и классику: НЕ ХО-ЧУ.
Второе:
Ты любишь несчастного, русский народ,
Страдания нас породнили...
Интересно, это мы возвели христианский принцип ПРЕВРАЩЕНИЯ страдания в радость - в КУЛЬТ страдания, ажник до упоения... или это до нас уже постарались? Ну да, любовь к несчастным, больным, убогим - это у нас принято... или, во всяком случае, было принято... и такое можно только приветствовать. Но: если больной-обездоленный вдруг расстанется со своим статусом и перейдет в разряд счастливых-здоровых - не возникнут ли по отношению к нему подозрение и зависть? Жалеть ведь проще, чем улыбаться чужому благополучию... И чеховский "человек с молоточком" вдруг представился мне этаким зловредным занудой (вроде Беликова), у которого спина чешется и зубы ноют, когда у кого-то "тишь да гладь", и который никак не может позволить, чтобы в его присутствии с кем-то случилось чистое, неомраченное счастье.
Нумер первый:
Всю ты жизь прожила нелюбимая,
Всю ты жизнь прожила для других...
Прочитала - и мысленно ответила себе и классику: НЕ ХО-ЧУ.
Второе:
Ты любишь несчастного, русский народ,
Страдания нас породнили...
Интересно, это мы возвели христианский принцип ПРЕВРАЩЕНИЯ страдания в радость - в КУЛЬТ страдания, ажник до упоения... или это до нас уже постарались? Ну да, любовь к несчастным, больным, убогим - это у нас принято... или, во всяком случае, было принято... и такое можно только приветствовать. Но: если больной-обездоленный вдруг расстанется со своим статусом и перейдет в разряд счастливых-здоровых - не возникнут ли по отношению к нему подозрение и зависть? Жалеть ведь проще, чем улыбаться чужому благополучию... И чеховский "человек с молоточком" вдруг представился мне этаким зловредным занудой (вроде Беликова), у которого спина чешется и зубы ноют, когда у кого-то "тишь да гладь", и который никак не может позволить, чтобы в его присутствии с кем-то случилось чистое, неомраченное счастье.