Любовь в "золотом" 19 веке
Из "Очерков бурсы" Н.Г.Помяловского, 1860 г.:
"На двор училища вошли две женщины - одна старуха, другая лет тридцати с лишком. Спросивши, где живет "ишпехтор", то есть, инспектор, они направились к двухэтажному зданию, крыша которого заканчивалась шпилем со звездою. Скоро они уже стояли в зале инспектора. Старуха была женщина дряхлая, лицо в трещинах, до того обожженное солнцем, что и зимою не сходил загар; маленькие глазки ее бегали, как две перепуганные мыши, и тоскливое их выражение возбуждало жалость. Эта сгорбившаяся дама имела на седой, в висках проплешивой, голове шерстяной платок, на плечах поношенную шубейку, на ногах мужские сапоги.
Другая женщина, высокого роста, рябая, с длинными мозолистыми руками, смотрела исподлобья с тем беспристрастьем, с которым смотрят люди на что-либо неизбежное в их жизни и с чем они примирились. Одета она в новую заячью шубку, на ногах башмаки козловые. Они прождали инспектора около получаса. Наконец, он вышел.
- "Что вам надо?" - сказал он грубо.
Обе женщины повалились в ноги. Старая заплакала и тем напевом, каким голосят по покойникам, стала приговаривать:
- "Батюшка, отец ронной... Ох, кормилец, наше горе большое... Лишились последнего хлебушка... Батюшка, не прогневайся!"
Старуха стукнула в пол головою. Такое раболепие смягчило несколько инспектора; но дурное расположение духа не миновало:
- "Говори, зачем пришли!".
Старуха от грозного голоса начальника затрепетала, потерялась и понесла дичь:
- "Помер голубчик наш... Пришибло сердечного... Испил кваску, сначала таково легко..."
Инспектор вышел из себя:
- "Чтобы черт вас побрал, паскудные бабы!"- крикнул он и топнул ногой.
Обе женщины замерли.
- "Сейчас на ноги и говори толком, а не то метлой велю выгнать! Шлюхи! И поспать не дадут!"
- "Батюшка!" - начала было старуха.
Инспектор закричал: "Гоните их в шею!"..
Обе женщины вскочили на ноги. Старушка бросилась из приемного зала в переднюю. Все это со стороны казалось очень странным, особенно, маневр старой женщины, теперь, должно быть, инспектор окончательно выйдет из себя, но, напротив, лицо его прояснилось, и он стал спокойно ходить вдоль комнаты, дожидаясь терпеливо старухи. Та скоро вернулась, в одной руке с кульком, в другой - с узлом. То и другое она положила к ногам инспектора.
- "Что это?", спросил он.
- "Не побрезгуй, батюшка, деревенским гостинцем".
- "Покажи, что тут?".
Старуха, торопливо развязывая кулек, вынимала из него сахар, чай, бутылку рому, сушеные грибы и яблоки, а в узле оказалось десятка четыре аршин холста. Инспектор не без удовольствия, но и не без достоинства сказал:
- "Хорошо, спасибо. В чем же твое дело?".
- "Это вот дочка моя, сиротой осталась, были у преосвященного, закрепил за ней местечко, отцовское".
- "Ну так что же?".
- "К тебе послал".
- "За женихами?".
- "За женихами, батюшка!" - и старуха опять чебурах в ноги!
- "Хорошо, хорошо".
- "Да не озорников каких, батюшка" - старуха при этом вытянула свою руку, и на ее ладони очутился серебряный рубль.
Инспектор взял старухин рубль и положил его к себе в карман с полным спокойствием, точно так, как авдитор берет с подавдиторного взятку.
- "У меня есть двое".
После того инспектор спросил, где место, какие обязательства, доходы, состав притча, спросил адрес и обещал отпустить учеников на другой день на смотрины. Старуха и невеста, поблагодарив инспектора, отправились восвояси. Они остановились во дворе и посмотрели на пестреющую толпу учеников, кого-то из них бог пошлет кормильцем... Эта невеста была "закрепленная невеста", вступавшая в брак единственно потому, чтобы не умереть с голода.
У нас на Руси не редкость, что брак устраивается потому, что жених получает повышение по службе и приданое, все это делается в более-менее приличных формах, так или иначе маскируется и потому не поражает сильно своим безобразием и извращением честных целей брака.
Нигде святость брака так не попирается, как в сфере бурсацких типов. Здесь нарушение брака, извращение его, узаконено и освящено обычаем. Бурсак, сеченный, может быть, раз четыреста, унижаемый и уродуемый нравственно, умственно и физически, в продолжение четырнадцати лет, наконец, после такой педагогической дрессировки заслуживший диплом, дающий, по-видимому, ему право получить место в приходе, не иначе может достигнуть этого, как обязавшись взять такую-то, по назначению от начальства, закрепленную , казенную девицу.
Выходит что-то вроде того, как помещики женили своих крепостных крестьян, а не то, чтобы крестьяне сами женились. Когда умирает духовное лицо и у него остается семейство - куда ему деться? Хоть с голоду умирай. Дом, земля, сады, луга, родное пепелище - все должно перейти преемнику.
Русские священники, диаконы, причетники - представители православного пролетариата, у них нет собственности. Для поступления на место всякий поп наш гладен и хладен, при поступлении приход его кормит; умирает он всегда с тяжкой мыслью, что его сыновья и дочки пойдут по миру. Чтобы не дать умереть с голоду осиротевшим семействам духовных лиц, решились пожертвовать одним из высочайших учреждений человеческих - браком. Места "закрепляют" - техническое, заметьте, чуть не официальное выражение. По смерти главы семейства место его остается за тем, кто согласится взять замуж его дочь, либо родственницу.
Кандидатам на места объявляется об открывшейся вакансии, со взятием "такой-то". Начинается хождение женихов в дом невесты. Большею частью, это делается на скорую руку, всегда назначается срок для выбора невесты, вследствие чего "посягающие" не имеют времени узнать один другого. И бывали такие случаи, что невеста, находясь за двести верст, не успевала ко времени приехать в главный епархиальный город; претендент на поповское место не имел средств, чтобы съездить к невесте; тогда обе стороны списывались, давали заочное согласие, и, получивши уже указ о поступлении на место, жених ехал к невесте; при таких порядках нередко выходили скандальные столкновения - невеста попадалась старая, рябая, сварливая баба, и жених еще до свадьбы порывался побить ее.
Но когда невеста приезжала в город, так и тогда умели обделывать дела и спускали залежалый и бракованный товар с удивительной ловкостию: щеки невесты штукатурились, смотрины назначались вечером, при слабом освещении - и рябое выходило гладким, старое молодым... Бывало и то, что до самого венца роль невесты брала на себя ее родственница, молодая и недурная собой женщина, иногда замужняя, и уже лишь в церкви по левую руку жених видел какого-нибудь монстра вроде тех древних изображений, которые в старину сначала задымляли и коптили, а потом променивали на лук и яйца.
Что было делать? Бурсак, наголодавшись после бурсы вдоволь, стиснув зубы и скрепив сердце, смотрел на свою будущую сожительницу, но, махнув рукою, поступал, согласно внушению Ольги, сделанному ею князю Игорю, и, стоя под венцом, думал думу, как бы в первую же ночь изломать бока своей, черт бы ее взял, подруге жизни. Нечего говорить, что при подобном надувательстве и фальши брак есть зло и поругание самих дорогих и святых прав человечества. Но когда при смотринах и сватовстве товар показывают лицом, и тогда редко-редко брак был счастливым. Если часто бывает, что после долгого знакомства брак неудачен, что сказать о том, когда он устраивался на авось...
В светских искусственных браках оскорбляется и унижается женщина, но в бурсацких и женщина, и мужчина. В светских мужчина говорит: "Я сыт, у меня есть имя, иди за меня, ты будешь сыта и получишь имя"; в бурсацких же жених кричит: "Есть нечего", невеста кричит: "С голоду умираю", а исход один: соединиться обеим сторонам. Вот и дьячиха привезла по смерти своего мужа свою задеревенелую дочь и успела закрепить за ней место..."
