Неродные женщины
После первой волны выписки оставшихся мамочек с их трёхдневными младенцами «уплотняют» - переводят из палат в палаты так, чтобы не оставалось пустых коек.
- Петровская - в шестую, Голубева - в девятую, - объявила возникшая в дверях медсестра и исчезла. Появилась вновь и предложила вопросом. - С вещами помочь?
- Да нет, мы сами, потихонечку.
Переехавшая в шестую Петровская, пользуясь тем, что её беспокойный мальчик на удивление спал, копошилась в тумбочке - выкладывала вещи. Из-за наложенных швов ей нельзя было даже присаживаться, и она стояла в глубоком наклоне, высоко выставив зад в узкий проход между кроватями. Не видя соседок, она невольно слушала, как одна из них, плача, тихо жаловалась на судьбу кому-то по телефону. Свекровь плакальницы не только не любила её, но и категорически не хотела признавать за невестку, а равно и новоявленного младенчика за внучку. Муж - по словам жены, под полным влиянием матери - ни разу не пришёл под окна роддома взглянуть на малышку. И вообще даже не звонил, а лишь брал трубку, когда родильница звонила ему сама. И на том ему спасибо...
Рассовав скарб, Петровская прилегла на кровати на бок, оставив неразутые ноги на полу. Картина чужого плача открылась теперь в полном объёме. Молодая женщина, красивая, с нерусскими чертами, с густым чёрным волосом в косе, оттенённым слабым мелированием на маковке, с густючими ресницами, заметными даже на расстоянии, сидела к Петровской полубоком и кормила ребёнка грудью. Запелёнутый комочек лежал на левой руке, другой - красавица прижимала к уху трубку, в которую тихо жалилась, как в далёкую вселенную, где всё хорошо, и все счастливы.
Увлекшись, Петровская задумалась о чужой жизни. Поражённый ярчайшей красотой, мужчина-сын женился, видимо, против воли своей матери. Причём «женился» по каким-то там диаспорным традициям, а не в силу нормальной госрегистрации. И это был его единственный - в отношении избранницы - поступок. Вернувшись под безраздельное влияние мамы, привычное с детства до автоматизма, он нелогично стал избегать и жену, и ребёнка. Пыл оказался нестойким; озлобление матери, как вирус при слабом иммунитете, проникало в него, вымещало его собственное чувство, - и он начинал чувствовать чужое как своё. Материнскую досаду как свою личную...
Заплакал мальчик. Петровская очнулась от наверченного раздумьем и забрала малыша к себе под бок - кормила лёжа. Излишне сознательно она пожалела девушку в её беде и автоматически порадовалась за себя - ведь у неё-то не было никаких проблем ни с мужем, ни со свекровью. «Как хорошо, что у меня по-другому», - подумала она ещё раз и поправила сосок, упущенный малышом. Закрыв глаза, успокоенный манюнчик снова зачмокал своим лакомством.
Петровская не знала - не могла знать, - что уже завтра вечером, при встрече из роддома, её собственная «вторая мать» станет проявлять подспудную к ней неприязнь. А через две недели плохо сдерживаемая злоба выльется в открытый скандал. И муж, не проживший с новой женой и одного года, но зато проживший 30 лет с родной мамой, примет сторону последней. Что для него естественно. Но не естественно для Петровской, родившей сына и тем уравновесившей себя со всеми матерями мира, включая и свекровь. Так ей казалось.
От обиды, что не личный разлад с мужем, а безрассудный удар третьего, постороннего в её постели, человека так неожиданно разрушил то, что она ещё не имела времени создать... от этой обиды Петровская рыдала не меньше своей нерадивой соседки по палате. Потеряв молоко и борясь с тяжёлой для сына неспособностью переваривать искусственные смеси, она вспоминала роддомовскую плакальницу и безотчётно гадала, потеряла ли та молоко, или хоть в этом той повезло больше.
Она мысленно ругала себя, что так легко отдалась по сути ничего не значащему горю и своим нытьём лишила родного ребёнка молока, - то есть содействовала беде действительной. Но в голове неотвязно вертелся наивный детский вопрос: «Почему? За что?.. За то, что я родила здорового сына?» Не рожав прежде, неопытная мама не могла столкнуться с особым типом женской зависти. Возможно, редко встречающимся, но существующим. Перед стареющей матерью взрослого сына в полном объёме живой красоты внезапно представала молодая кормящая женщина. А своего-то сыночка младенцем на руках она могла держать только в поблеклых, было, но резко вспыхнувших воспоминаниях. И родной внук, кровинушка, так похожий на сына, когда тот только-только родился, - на руках у чужой женщины, у чужой груди, окутанный, ограждённый ото всех, чужой любовью. Значит, и от неё. Так больно. Так зло больно... потому что без вины...
- Девочки, ужин! Не забываем надевать халатики!
Петровская докормила малыша - тот, насосавшись, уснул - и аккуратно, через уголок крошечного ротика, вытащила сосок. Вышла за ужином из палаты последней.
- Почему задерживаетесь?
- Кормила.
- Я вас удивлю, тут все кормят... Рыба тушёная, пюре, печёное яблочко и компот. Всё давать?
- Да, пожалуйста.
Забрав ужин, запоздавшая мама пристроилась к своей тумбочке в полусогнутом состоянии. Ещё сутки Петровская будет неомрачённо счастлива. Поддевая ложкой вместе и кусочек рыбки и пюре, она ощущала двойное удовольствие в теле - самой не голодно, и грудь к ночи хорошо нальётся. Вкусно и тепло, и хлеб свежий, и вся вселенная за нас... только печёное яблоко она есть не стала - побоялась, что ребёнку вспучит ночью животик.