"мистер Норт, так нельзя..."
Колонки во Франции существуют. Такой неожиданный ответ на мой вопрос я получила таким образом. Я в прошлом году справляла Новый год в Чехии, а в этом году католическое Рождество с чехами, такое совпадение, и собственно была по этому поводу в квартире Эвы на бульваре Рэнувье. Квартира шикарная, громадная, потолки метра по четыре, первый этаж, к апартаментам прилегает сад, две кладовки, большая прихожая, где они держат велосипеды( я была удивлена, что во Франции такие habitation вообще существуют, учитывая проблемы с отоплением и стоимостью жилья), и да, на кухне - газовая колонка.
Колокола Сен-Пьер бьют утром в одиннадцать пятнадцать и вечером в шесть пятнадцать, это слышно в моей квартире, и я начинаю сразу думать о жителях средневековых городов Европы, для которых этот бой часов и был единственным руководством во времени. И мне почему-то подсознательно сразу хочется куда-то идти или просто мысленно собраться, чтобы спружинить какой-то активностью, не упустить это драгоценное ощущение часа, минуты, части суток.
Я не очень часто сейчас пишу от руки. Ускользающую мысль легче поймать быстрыми движениями пальцев по клавиатуре, нежели плавными и расцветающими взмахами синей ручки. (Кстати, я не рассказывала, что во французских колледжах (соответствующих нашим с пятого по девятого классам) учеников заставляют писать перьевой ручкой с чернилами для развития красивого почерка и рукописи? Элегантная инициатива, на мой взгляд). К тому же на пальцах правой руки из-за работы с водой, у меня сейчас ужасные трещины, и писать попросту больно. Но что касается записи моих расходов, моего бюджета, выписывания новых французских слов или цитат из книг, я предпочитаю всё же делать это от руки. И неизбежно, когда выписываю буквы на бумаге, переношусь всегда в школу, в класс английского языка, к Елене Сергеевне, или в класс русского языка, к Надежде Мстиславовне, вспоминаю диктанты, вспоминаю запятые, вспоминаю богатый наш русский язык, междометия, деепричастия, эпитеты; понимаю сейчас, вот что меня увлекало, вот в чём я была хороша. С каким удовольствием я учила и декламировала стихи, как рассказывала на память биографии поэтов, как я любила читать вслух по-русски и по-английски. Какого чёрта меня занесло в юриспруденцию?
В предверии Рождества как всегда была эта вечная пурга сомнений по поводу подарков, с трудом мною выдержанная, поскольку я к тридцать первому-то числу с трудом собираюсь с духом, что уж там про двадцать пятое говорить. И мы долго вместе с Аурельеном думали, что подарить его маме, и искали книгу на английском для неё, и так наткнулись на Фрэнсиса Скотта Фицджеральда "Ночь нежна", и зациклились именно на ней, так как она одна из немногих продавалась в издании всего за два евро пятьдесят шесть центов. И Аурельен в итоге идею эту отринул, так как для него книга - подарок сомнительный, а я всё сомневалась, читала рецензии, начала раздумывать, не подарить ли эту книгу своей маме, и поняла в итоге, что не могу отделаться от этой фразы "Tender is the night" и что книга меня саму влечёт ужасно, и если я её не начну читать, то какая-то часть моей души точно отомрёт. И собственно взялась, не на английском, правда, а на русском, и пребываю в полном восхищении, поскольку очень психологично и точно с точки зрения жизни, интересно в плане сюжета, и приятно, очень приятно в плане языка. Читаю так, как сейчас поглощаю пищу или как должен поглощать пищу француз-гурман в моём воображении: неторопливо, разжёвывая, прочувствывая все нотки вкуса, акцентируя внимание на мелочах кончиком языка, смакуя и даже горлом ощущая последние прикосновения аромата и фактуры.
Выписываю очень много из книги в блокнот для себя, буду постить что-то в Твиттер, наверно, но этот забавный отрывок просто не могу не опубликовать:
"В отеле их уже дожидался Дик, по-утреннему веселый и свежий; и Николь и
Розмэри при виде его на мгновенье по-детски, от всего сердца обрадовались.
Оказалось, только что звонил Эйб; он действительно в Париже и с утра
где-то прячется.
- В жизни не припомню более странного телефонного разговора.
Разговаривал не только Эйб, но еще человек десять. Каждый из этих
непредусмотренных собеседников начинал с одного и того же:
- ...тут один хочет поговорить с вами насчет этого дела - а он говорит,
он тут вовсе ни при чем - что, что?
- Эй, вы там, потише, ничего не слышно - в общем, он впутался в
историю, и ему теперь нельзя показываться домой. А я, например, считаю -
я, например, считаю... - Тут в трубке забулькало, и, что именно считал
говоривший, осталось покрытым тайной.
Потом сквозь общий шум прорвалось нечто новое:
- Я хочу обратиться к вам, как к психологу... - Но личность,
вдохновленную этим соображением, как видно оттёрли от телефона, и ей так и
не удалось обратиться к Дику ни как к психологу, ни вообще. Дальше
разговор протекал примерно так:
- Алло!
- Ну?
- Что ну?
- Это кто говорит?
- Я. - Следовали сдавленные смешки. - Сейчас передаю трубку.
Время от времени слышался голос Эйба вперемежку с какой-то вознёй,
падениями трубки, отрывочными фразами вроде "Мистер Норт, так нельзя...".
Потом чей-то резкий, решительный голос сказал Дику в ухо:
- Если вы действительно друг мистера Норта, приезжайте и заберите его
отсюда.
Но тут, перекрывая шум, вмешался сам Эйб, авторитетно и важно, с
оттенком деловитой решимости:
- Дик, из-за меня тут на Монмартре произошли расовые беспорядки. Я
сейчас иду выручать Фримена из тюрьмы. Если там придет один негр, у него
фабрика ваксы в Копенгагене, - алло, вы меня слышите? - если там
кто-нибудь... - Снова в трубке начался разноголосый шабаш.
- Да как вы опять попали в Париж? - спросил Дик.
- Я доехал до Эвре, а потом решил самолетом вернуться, чтоб сравнить
Эвре и Сен-Сюльпис. То есть не в смысле барокко. Скорей даже не
Сен-Сюльпис, а Сен-Жермен! Ох, погодите минутку, я вас соединю с chasseur
[слугой в гостинице (франц.)].
- Нет, пожалуйста, не надо.
- Слушайте - как Мэри, уехала?
- Да.
- Дик, я хочу, чтобы вы поговорили с одним человеком, я с ним тут
сегодня познакомился. У него отец морской офицер, и каким только врачам
его ни показывали... Сейчас я вам все расскажу...
Тогда-то Дик и повесил трубку, проявив, пожалуй, неблагодарность, -
ведь чтоб жернов его мысли заработал, ему требовалось зерно для помола.
Колокола Сен-Пьер бьют утром в одиннадцать пятнадцать и вечером в шесть пятнадцать, это слышно в моей квартире, и я начинаю сразу думать о жителях средневековых городов Европы, для которых этот бой часов и был единственным руководством во времени. И мне почему-то подсознательно сразу хочется куда-то идти или просто мысленно собраться, чтобы спружинить какой-то активностью, не упустить это драгоценное ощущение часа, минуты, части суток.
Я не очень часто сейчас пишу от руки. Ускользающую мысль легче поймать быстрыми движениями пальцев по клавиатуре, нежели плавными и расцветающими взмахами синей ручки. (Кстати, я не рассказывала, что во французских колледжах (соответствующих нашим с пятого по девятого классам) учеников заставляют писать перьевой ручкой с чернилами для развития красивого почерка и рукописи? Элегантная инициатива, на мой взгляд). К тому же на пальцах правой руки из-за работы с водой, у меня сейчас ужасные трещины, и писать попросту больно. Но что касается записи моих расходов, моего бюджета, выписывания новых французских слов или цитат из книг, я предпочитаю всё же делать это от руки. И неизбежно, когда выписываю буквы на бумаге, переношусь всегда в школу, в класс английского языка, к Елене Сергеевне, или в класс русского языка, к Надежде Мстиславовне, вспоминаю диктанты, вспоминаю запятые, вспоминаю богатый наш русский язык, междометия, деепричастия, эпитеты; понимаю сейчас, вот что меня увлекало, вот в чём я была хороша. С каким удовольствием я учила и декламировала стихи, как рассказывала на память биографии поэтов, как я любила читать вслух по-русски и по-английски. Какого чёрта меня занесло в юриспруденцию?
В предверии Рождества как всегда была эта вечная пурга сомнений по поводу подарков, с трудом мною выдержанная, поскольку я к тридцать первому-то числу с трудом собираюсь с духом, что уж там про двадцать пятое говорить. И мы долго вместе с Аурельеном думали, что подарить его маме, и искали книгу на английском для неё, и так наткнулись на Фрэнсиса Скотта Фицджеральда "Ночь нежна", и зациклились именно на ней, так как она одна из немногих продавалась в издании всего за два евро пятьдесят шесть центов. И Аурельен в итоге идею эту отринул, так как для него книга - подарок сомнительный, а я всё сомневалась, читала рецензии, начала раздумывать, не подарить ли эту книгу своей маме, и поняла в итоге, что не могу отделаться от этой фразы "Tender is the night" и что книга меня саму влечёт ужасно, и если я её не начну читать, то какая-то часть моей души точно отомрёт. И собственно взялась, не на английском, правда, а на русском, и пребываю в полном восхищении, поскольку очень психологично и точно с точки зрения жизни, интересно в плане сюжета, и приятно, очень приятно в плане языка. Читаю так, как сейчас поглощаю пищу или как должен поглощать пищу француз-гурман в моём воображении: неторопливо, разжёвывая, прочувствывая все нотки вкуса, акцентируя внимание на мелочах кончиком языка, смакуя и даже горлом ощущая последние прикосновения аромата и фактуры.
Выписываю очень много из книги в блокнот для себя, буду постить что-то в Твиттер, наверно, но этот забавный отрывок просто не могу не опубликовать:
"В отеле их уже дожидался Дик, по-утреннему веселый и свежий; и Николь и
Розмэри при виде его на мгновенье по-детски, от всего сердца обрадовались.
Оказалось, только что звонил Эйб; он действительно в Париже и с утра
где-то прячется.
- В жизни не припомню более странного телефонного разговора.
Разговаривал не только Эйб, но еще человек десять. Каждый из этих
непредусмотренных собеседников начинал с одного и того же:
- ...тут один хочет поговорить с вами насчет этого дела - а он говорит,
он тут вовсе ни при чем - что, что?
- Эй, вы там, потише, ничего не слышно - в общем, он впутался в
историю, и ему теперь нельзя показываться домой. А я, например, считаю -
я, например, считаю... - Тут в трубке забулькало, и, что именно считал
говоривший, осталось покрытым тайной.
Потом сквозь общий шум прорвалось нечто новое:
- Я хочу обратиться к вам, как к психологу... - Но личность,
вдохновленную этим соображением, как видно оттёрли от телефона, и ей так и
не удалось обратиться к Дику ни как к психологу, ни вообще. Дальше
разговор протекал примерно так:
- Алло!
- Ну?
- Что ну?
- Это кто говорит?
- Я. - Следовали сдавленные смешки. - Сейчас передаю трубку.
Время от времени слышался голос Эйба вперемежку с какой-то вознёй,
падениями трубки, отрывочными фразами вроде "Мистер Норт, так нельзя...".
Потом чей-то резкий, решительный голос сказал Дику в ухо:
- Если вы действительно друг мистера Норта, приезжайте и заберите его
отсюда.
Но тут, перекрывая шум, вмешался сам Эйб, авторитетно и важно, с
оттенком деловитой решимости:
- Дик, из-за меня тут на Монмартре произошли расовые беспорядки. Я
сейчас иду выручать Фримена из тюрьмы. Если там придет один негр, у него
фабрика ваксы в Копенгагене, - алло, вы меня слышите? - если там
кто-нибудь... - Снова в трубке начался разноголосый шабаш.
- Да как вы опять попали в Париж? - спросил Дик.
- Я доехал до Эвре, а потом решил самолетом вернуться, чтоб сравнить
Эвре и Сен-Сюльпис. То есть не в смысле барокко. Скорей даже не
Сен-Сюльпис, а Сен-Жермен! Ох, погодите минутку, я вас соединю с chasseur
[слугой в гостинице (франц.)].
- Нет, пожалуйста, не надо.
- Слушайте - как Мэри, уехала?
- Да.
- Дик, я хочу, чтобы вы поговорили с одним человеком, я с ним тут
сегодня познакомился. У него отец морской офицер, и каким только врачам
его ни показывали... Сейчас я вам все расскажу...
Тогда-то Дик и повесил трубку, проявив, пожалуй, неблагодарность, -
ведь чтоб жернов его мысли заработал, ему требовалось зерно для помола.