Сыр и черви
Вернувшись из Сун, Нежата даже не удивился, обнаружив, что келья отца Авраамия, где он раньше жил, кем-то занята. Был конец марта, погода стояла не самая приветливая: ветрено, по ночам морозно. Так-то Нежата, истосковавшийся за долгие годы по службе, золотому шитью песнопений, полумраку церкви, пропитанному запахом ладана и воска, готов был бы и дни, и ночи проводить в храме, но все же он не был бесплотным небожителем: нуждался и в пище, и в сне…
Была среда Страстной седмицы и, едва возвратившись в монастырь, Нежата поспешил в Преображенский собор. Он успел к началу обедни и, ошарашенный строгим великолепием литургии, стоял, едва дыша, не понимая, как столько лет смог прожить без этого.
Его узнал отец Михей, которого Нежата в детстве пытался учить читать и писать, но так и не преуспел в сем благом начинании. Отцу Михею тогда было уже за сорок, и он уверял, будто учиться не способен: «Я человек черный, земляной, мне учение не подходит. Не запоминаю я, Александре, не мучь меня». Этим он доводил маленького Нежату до слез: как можно отказываться от счастья познания? Буквы… Мальчик любил их, как родных, они были его сестрами. Как можно было не желать всем сердцем войти в их семью, в их мудрое тепло?
Отец Михей, маленький беспокойный старичок, по-детски обрадовался Нежате. Он после службы и рассказал, что келья наставника занята, и предложил пожить пока у него. Поскольку Нежате притулиться пока было негде, он согласился.
Настоятель за годы странствий Нежаты сменился, но брата Александра в обители помнили и приняли радушно. Скорбные службы Страстной седмицы подхватили его, как течение реки, понесли к светлому дню Воскресения Христова, и войти в сей дивный поток оказалось удивительно легко. В эти дни для Нежаты существовал только собор и книгописная мастерская, устроенная не так давно отцом игуменом. Нежата и поесть порой забывал, а в Великий Пяток кто и пищу вкушает?
Так и добрались до Пасхи.
Нежата, рясофорный послушник Александр, принял этот дар небес - вернуться домой к Пасхе - как величайшую милость. После праздничной ночной службы он поднялся едва ли не с первыми лучами солнца, не в силах сдерживать нахлынувшую радость, желая поделиться ею с кем-то… И вспомнил Юньфэна, который был теперь так далеко, с которым уже ничем больше нельзя было поделиться, только молитвой. Всего пять дней прошло, а будто целая жизнь между ними легла - пропасть без дна.
Нежата вышел на берег Великой. Город, бывший для него прежде самым большим, самым красивым в мире, просыпался, мерцая в утреннем свете, раскрывая свои улицы и переулки весеннему солнцу, праздничному дню. После великолепия городов, увиденных Нежатой в его странствиях, Плесков оставался лишь самым родным городом на земле, отчего в его облике с необыкновенной остротой выявлялись несравненные, непередаваемо прекрасные черты. Но тонкая горечь разлуки с дорогим человеком блестящей рекой, холодом одиночества отсекала Нежату от прежнего сияющего счастья причастности к простой красоте Крома, Окольного города, посадов Запсковья и Завеличья. Этот город уже никогда не согреет сердце Нежаты так, как раньше. Льдинка тоски никогда не растает в его душе до конца.
Помолившись на Троицкий собор, выходящий из ночного сумеречного сна, проявляя в солнечных лучах свои телесные очертания, Нежата-Александр вернулся в келью отца Михея. Старичок суетился, готовя трапезу.
- А, Александре! Где гулял так рано? - обрадовался он. - Садись за стол, сейчас будем разговляться.
«Разговляться» было не совсем верным словом: у отца Михея в горшке прела все та же овсяная каша без масла с репой и луком. Но все же он где-то раздобыл пару яиц и краюху пшеничного хлеба. А самым ценным, по мнению старого монаха, среди его праздничных яств являлся сыр. Пока они не помолились и не сели за стол, отец Михей не разворачивал тряпицы, в которую сыр был завернут, но когда развернул, Нежата невольно поморщился.
- Давно ли у тебя этот кусочек, отче? - спросил он с тревогой.
- Да вот, почитай, с начала поста. Угостили меня, а как ведь съесть? Грешно монаху оскоромниться… Вот я и отложил до праздника.
- Постой, не ешь, - остановил старца Нежата. - В нем, кажется, червяки завелись.
- А и что - червяки? Тоже ведь… тварь Божия, и рыбы их едят, а мы рыб едим.
- Не надо, отче, - попросил Нежата. - Я дам тебе денег, поди, свежего купи.
- А этот куда?
- В Мирожку кину.
- Жалко, - вздохнул отец Михей. - Может, я все же съем?
- Ты заболеешь, если съешь этот сыр. Отдадим его рыбам, тоже ведь - тварь Божия. Пусть на праздник разговеются, - Нежата усмехнулся.
- И то верно, - рассмеялся в ответ отец Михей. - А знаешь ли, Александре, что эти червяки-то мне напомнили?
- Что же? - живо спросил Нежата.
- Это ведь похоже на то, как мир зародился.
- Что? - изумился Нежата.
- А как же? Вот было все вперемешку: земля, огонь, воздух, вода. Потом они все сбились в комок, как молоко в сыр, а после в них зародилась жизнь: ангелы и Бог.
- Да как тебе такое в голову пришло?! - Нежата всплеснул руками.
- То не мне! Один странник под Рождество приходил в монастырь. Он и растолковал.
- Растолковал! - сокрушенно покачал головой Нежата. - Да как и помыслить можно такую ересь? Чтобы вещество было предвечно Богу!? Как такое возможно?
- Ну а как еще, Александре? Откуда же Бог тогда взялся?
- Он был всегда: Он же великий, всемогущий, предвечный… Это Он единым мановением воли сотворил мир духовный и мир вещественный.
- Как это - был всегда? И из чего сотворил?
- Был всегда - значит, был всегда, - улыбнулся Нежата. - Почему ты можешь представить, будто вещество было всегда, а в предвечном бытии Божьем сомневаешься? Я, например, не понимаю, откуда могли взяться стихии, небо и земля, если бы не сотворил их Господь.
- Из чего же Он творил, если ничего, кроме Него, не было? - хитро глянул на Нежату отец Михей.
- Из Своего желания, из Своей любви, - мягко пояснил Нежата.
- Разве же из желания и любви можно создать вещи?
- Он же Бог, Его желание не то, что желание человека. Посмотри, как разнообразен мир. Разве человек может придумать что-то, чего в мире нет? Что не похоже ни на что из того, что существует? А Бог создал всё - всё это разнообразие, не имея перед Собой никаких образцов. Разве такому великому Творцу нужно что-то еще, кроме желания творить?
- Ты путаешь меня, Александре, - отмахнулся старичок.
- Ты сам себя путаешь, - снисходительно проговорил Нежата. - Не может быть вещество предвечно или совечно Творцу. Разве бездушное, бренное и склонное к разрушению может быть больше, чем совершенный и всемогущий Бог?
- Ну так откуда же Он появился тогда, всемогущий и совершенный?
- Да зачем же Ему откуда-то непременно появляться? Он был всегда. Просто был всегда! Что тут непонятного?
- Нет, непонятно, - вздохнул отец Михей. - Откуда Он взялся, если не было ничего. Вот если как черви в сыре, тогда - да.
И хотя Нежата, побывав у Ариши и почитав ее энциклопедии, знал, что червяки тоже не самозарождаются в сыре, а вылупляются из яиц мух, он не стал больше спорить, только переспросил:
- А откуда взялось вещество?
- Было. Было всегда.
Нежата невесело хмыкнул:
- Отче, я никому не скажу о твоих опасных речах, но и ты молчи. И молись Богу, чтобы Он вразумил тебя. Я тоже буду молиться…
Он завернул червивый сыр в тряпицу и пошел на берег Мирожки. Солнце пригревало, развесистая старая ива, по которой они еще с Незнанкой в детстве лазали, склонялась к воде задумчиво, смиренно подставляя широкий ствол. Нежата взобрался на дерево, бросил сыр в реку. Глядя на круги, разбегающиеся по воде от белесого кусочка, он подумал, что удивительно, как Юньфэн когда-то поверил ему, прислушался к его словам, обратился к Богу. Но тут не было никакой его заслуги, хотя порой Нежате и казалось, будто он так хорошо объясняет, что Юньфэн слушает и понимает. Нет, просто Господь открыл для него это сердце, этот пытливый разум, ищущий истину.
Разве не так же хорошо он объяснял отцу Михею? Вразуми его, Господи, и помилуй! Надо же такое придумать! Сыр и черви…
Была среда Страстной седмицы и, едва возвратившись в монастырь, Нежата поспешил в Преображенский собор. Он успел к началу обедни и, ошарашенный строгим великолепием литургии, стоял, едва дыша, не понимая, как столько лет смог прожить без этого.
Его узнал отец Михей, которого Нежата в детстве пытался учить читать и писать, но так и не преуспел в сем благом начинании. Отцу Михею тогда было уже за сорок, и он уверял, будто учиться не способен: «Я человек черный, земляной, мне учение не подходит. Не запоминаю я, Александре, не мучь меня». Этим он доводил маленького Нежату до слез: как можно отказываться от счастья познания? Буквы… Мальчик любил их, как родных, они были его сестрами. Как можно было не желать всем сердцем войти в их семью, в их мудрое тепло?
Отец Михей, маленький беспокойный старичок, по-детски обрадовался Нежате. Он после службы и рассказал, что келья наставника занята, и предложил пожить пока у него. Поскольку Нежате притулиться пока было негде, он согласился.
Настоятель за годы странствий Нежаты сменился, но брата Александра в обители помнили и приняли радушно. Скорбные службы Страстной седмицы подхватили его, как течение реки, понесли к светлому дню Воскресения Христова, и войти в сей дивный поток оказалось удивительно легко. В эти дни для Нежаты существовал только собор и книгописная мастерская, устроенная не так давно отцом игуменом. Нежата и поесть порой забывал, а в Великий Пяток кто и пищу вкушает?
Так и добрались до Пасхи.
Нежата, рясофорный послушник Александр, принял этот дар небес - вернуться домой к Пасхе - как величайшую милость. После праздничной ночной службы он поднялся едва ли не с первыми лучами солнца, не в силах сдерживать нахлынувшую радость, желая поделиться ею с кем-то… И вспомнил Юньфэна, который был теперь так далеко, с которым уже ничем больше нельзя было поделиться, только молитвой. Всего пять дней прошло, а будто целая жизнь между ними легла - пропасть без дна.
Нежата вышел на берег Великой. Город, бывший для него прежде самым большим, самым красивым в мире, просыпался, мерцая в утреннем свете, раскрывая свои улицы и переулки весеннему солнцу, праздничному дню. После великолепия городов, увиденных Нежатой в его странствиях, Плесков оставался лишь самым родным городом на земле, отчего в его облике с необыкновенной остротой выявлялись несравненные, непередаваемо прекрасные черты. Но тонкая горечь разлуки с дорогим человеком блестящей рекой, холодом одиночества отсекала Нежату от прежнего сияющего счастья причастности к простой красоте Крома, Окольного города, посадов Запсковья и Завеличья. Этот город уже никогда не согреет сердце Нежаты так, как раньше. Льдинка тоски никогда не растает в его душе до конца.
Помолившись на Троицкий собор, выходящий из ночного сумеречного сна, проявляя в солнечных лучах свои телесные очертания, Нежата-Александр вернулся в келью отца Михея. Старичок суетился, готовя трапезу.
- А, Александре! Где гулял так рано? - обрадовался он. - Садись за стол, сейчас будем разговляться.
«Разговляться» было не совсем верным словом: у отца Михея в горшке прела все та же овсяная каша без масла с репой и луком. Но все же он где-то раздобыл пару яиц и краюху пшеничного хлеба. А самым ценным, по мнению старого монаха, среди его праздничных яств являлся сыр. Пока они не помолились и не сели за стол, отец Михей не разворачивал тряпицы, в которую сыр был завернут, но когда развернул, Нежата невольно поморщился.
- Давно ли у тебя этот кусочек, отче? - спросил он с тревогой.
- Да вот, почитай, с начала поста. Угостили меня, а как ведь съесть? Грешно монаху оскоромниться… Вот я и отложил до праздника.
- Постой, не ешь, - остановил старца Нежата. - В нем, кажется, червяки завелись.
- А и что - червяки? Тоже ведь… тварь Божия, и рыбы их едят, а мы рыб едим.
- Не надо, отче, - попросил Нежата. - Я дам тебе денег, поди, свежего купи.
- А этот куда?
- В Мирожку кину.
- Жалко, - вздохнул отец Михей. - Может, я все же съем?
- Ты заболеешь, если съешь этот сыр. Отдадим его рыбам, тоже ведь - тварь Божия. Пусть на праздник разговеются, - Нежата усмехнулся.
- И то верно, - рассмеялся в ответ отец Михей. - А знаешь ли, Александре, что эти червяки-то мне напомнили?
- Что же? - живо спросил Нежата.
- Это ведь похоже на то, как мир зародился.
- Что? - изумился Нежата.
- А как же? Вот было все вперемешку: земля, огонь, воздух, вода. Потом они все сбились в комок, как молоко в сыр, а после в них зародилась жизнь: ангелы и Бог.
- Да как тебе такое в голову пришло?! - Нежата всплеснул руками.
- То не мне! Один странник под Рождество приходил в монастырь. Он и растолковал.
- Растолковал! - сокрушенно покачал головой Нежата. - Да как и помыслить можно такую ересь? Чтобы вещество было предвечно Богу!? Как такое возможно?
- Ну а как еще, Александре? Откуда же Бог тогда взялся?
- Он был всегда: Он же великий, всемогущий, предвечный… Это Он единым мановением воли сотворил мир духовный и мир вещественный.
- Как это - был всегда? И из чего сотворил?
- Был всегда - значит, был всегда, - улыбнулся Нежата. - Почему ты можешь представить, будто вещество было всегда, а в предвечном бытии Божьем сомневаешься? Я, например, не понимаю, откуда могли взяться стихии, небо и земля, если бы не сотворил их Господь.
- Из чего же Он творил, если ничего, кроме Него, не было? - хитро глянул на Нежату отец Михей.
- Из Своего желания, из Своей любви, - мягко пояснил Нежата.
- Разве же из желания и любви можно создать вещи?
- Он же Бог, Его желание не то, что желание человека. Посмотри, как разнообразен мир. Разве человек может придумать что-то, чего в мире нет? Что не похоже ни на что из того, что существует? А Бог создал всё - всё это разнообразие, не имея перед Собой никаких образцов. Разве такому великому Творцу нужно что-то еще, кроме желания творить?
- Ты путаешь меня, Александре, - отмахнулся старичок.
- Ты сам себя путаешь, - снисходительно проговорил Нежата. - Не может быть вещество предвечно или совечно Творцу. Разве бездушное, бренное и склонное к разрушению может быть больше, чем совершенный и всемогущий Бог?
- Ну так откуда же Он появился тогда, всемогущий и совершенный?
- Да зачем же Ему откуда-то непременно появляться? Он был всегда. Просто был всегда! Что тут непонятного?
- Нет, непонятно, - вздохнул отец Михей. - Откуда Он взялся, если не было ничего. Вот если как черви в сыре, тогда - да.
И хотя Нежата, побывав у Ариши и почитав ее энциклопедии, знал, что червяки тоже не самозарождаются в сыре, а вылупляются из яиц мух, он не стал больше спорить, только переспросил:
- А откуда взялось вещество?
- Было. Было всегда.
Нежата невесело хмыкнул:
- Отче, я никому не скажу о твоих опасных речах, но и ты молчи. И молись Богу, чтобы Он вразумил тебя. Я тоже буду молиться…
Он завернул червивый сыр в тряпицу и пошел на берег Мирожки. Солнце пригревало, развесистая старая ива, по которой они еще с Незнанкой в детстве лазали, склонялась к воде задумчиво, смиренно подставляя широкий ствол. Нежата взобрался на дерево, бросил сыр в реку. Глядя на круги, разбегающиеся по воде от белесого кусочка, он подумал, что удивительно, как Юньфэн когда-то поверил ему, прислушался к его словам, обратился к Богу. Но тут не было никакой его заслуги, хотя порой Нежате и казалось, будто он так хорошо объясняет, что Юньфэн слушает и понимает. Нет, просто Господь открыл для него это сердце, этот пытливый разум, ищущий истину.
Разве не так же хорошо он объяснял отцу Михею? Вразуми его, Господи, и помилуй! Надо же такое придумать! Сыр и черви…