Silentium
Я его, наконец, доделала. Сама история осталась за кадром. Но, может, я всё-таки запишу все рассказы с ней связанные...
SILENTIUM
And in the naked light I saw
Ten thousand people maybe more
People talking without speaking
People hearing without listening
People writing songs that voices never shared
No one dared
Disturb the sound of silence
Simon&Garfunkel. The Sound Of Silence
«Дорогой Лоренцо.
Лето во Флоренции прекрасно. Её цветы, сады, всё радует глаз. Птицы, поселившиеся на деревьях под моими окнами, будят меня каждое утро. Мать любит слушать их, когда вечер уже крадётся по внутреннему дворику, делая силуэт фонтана слегка расплывчатым. Она подыгрывает себе на лютне и поёт в полголоса. Знаешь, я всё больше удивляюсь, насколько ты на неё похож. Насколько невероятно природа вылепила твои черты, насколько тонко передала ваше подобие. Изгиб шеи и бровей, взгляд и даже голос. Порой я слушаю её, и мне становится больно. Сердце сжимается так, что, кажется, вот-вот исчезнет.
Мне жаль, Лоренцо, что ты отказался уехать со мной. Мне жаль, что мать не увидит тебя сама, а не лишь моими глазами, не скажет, что ты стал совсем взрослым и таким красивым. И жаль, что отец не возьмёт с собой на охоту. Он уже совсем слаб и почти не выходит их своих покоев. Доктора обещают ему не больше полугода.
Да и подагра даёт о себе знать. Он не показывает вида, но, по правде сказать, не уверен, что старик долго протянет. Отца не переживёт - это точно. А раз так, сомневаюсь, что Пьеро и Джованни способны должным образом управлять городом. Во всяком случае, первого больше занимают статуи и пьянки, а второй слишком завистлив, чтобы думать о чём-то действительно важном. Недаром дядя не желает их видеть.
Мать стала задумчивой и, кажется, более погружена в себя, нежели обычно. Ей трудно, ведь отец всегда жалел и оберегал её, почитая хрупким цветком, лилией, сравнивая её красоту с нашим весенним городом. Он прав, но не до конца. Хрупкий цветок? Но я видел, как она разговаривает с управляющими и слугами, ей не возражают, а для этого она даже не повышает голоса. В этом вы схожи. Впрочем, ты-то можешь и сапогом швырнуть в голову, если что не по нраву…
Матримониальные планы отца наводят скуку. Он сказал, что мечтает видеть меня, наконец, остепенившимся: «Пора, давно пора, Франческо, ты же будущий глава семьи, я ведь на этом свете не задержусь». Отец слишком хорошего мнения о моих способностях. А он, верно, уже подобрал кандидаток с приданным не меньше двух тысяч флоринов. Надо отдать должное его упрямству. Несмотря на болезнь, так просто не откажется от затеи погулять на свадьбе сына. Впрочем, я не намерен делать это сейчас, или в ближайшие пару лет. С тобой бы это не вышло. Жаль, что тебя нет рядом.
Я думаю строить капеллу в честь святого Себастьяна. Я бы хотел, чтобы у него было твоё лицо. Но, увы, художник не сможет сделать тебя своей моделью, чтобы люди любовались линией рук и торса, разворотом плеч, высокими скулами, горящими на солнце волосами…
Собор Санта-Мария дель Фьоре великолепен, тебе бы следовало в нём побывать. Какой невероятный размах и богатство! Купол будто перевёрнутое небо!
В лавчонках Понте Веккио сейчас полно всякого добра и цацок, тебе бы понравилось там гулять.
Вчера шёл дождь. В саду пахло мокрой листвой и пряным жареным барашком, что повар готовил к обеду. А мне вспомнился наш последний разговор и горечь, оставшаяся полынным послевкусием. Я вернулся во Флоренцию пустым, как серебряный кубок, лежавший у твоих ног в тот день, когда я впервые попал в ваш дом. Я всё думал о том, что ты сказал, и не мог тебя понять…
Я знаю, ты полюбил бы залитые солнцем поля Тосканы и Флоренцию, Госпожу цветов, как любишь свой Золотой Град. Но ты выбрал иную судьбу, и мне остаётся только жалеть.
Любящий тебя Франческо»
Красное расплывающееся солнце из последних сил заглядывало в окна палаццо ди Мелло. Оно шарило по столу в поисках секретов и никак не могло понять, отчего же бумага пуста, а чернила на новом отточенном гусином пере давно высохли, блестящей чернотой устроившись на его кончике. И отчего погибшая ветка жасмина продолжает оставаться в вазе, когда её давно пора заменить. И, главное, отчего хозяин покоев, чью тень оно так чётко обрисовало на мраморном полу, погружён в болезненно-хрупкое молчание. В тишину мыслей и воспоминаний вместо хохота разгульного ночного веселья.
«Здравствуй Франко.
Константинопольская весна, унесшая столько жизней, прошла. Наступила весна истамбульская, душная и пряная. Мехмед выпил город одним залпом, как старый пьяница глотает вино, не различая ни вкуса, ни запаха. Опустошил кубок, словно бы там была обычная яблочная дешёвка. Бесценный сосуд пуст. Драгоценности церквей и домов выковырены из него безжалостной рукой. Блеск померк, позолота облезла.
Турецкая саранча оказалась повсюду, жадная до наживы и жестокая в этой жажде. Всё, чем был город, осталось в мае. Сейчас он - крестьянская овца для травли волка, набитая дёгтем и требухой.
Ты, наверное, спросишь меня, брат, отчего же я не уехал с тобой во Флоренцию, ведь объяснений ты тогда не принял, оставив за мной это решение просто из-за растерянности, или не знаю из-за чего… Я - единственный мужчина в нашем доме, Франко. Слуг и сторожа я не считаю, они разбежались как крысы. Смешно, верно, - единственный мужчина. Но это так, хоть я и не отчаянный дурак, а знаю, что моё. Я не люблю, когда на него зарятся. Ты спросишь, что я сделал для защиты города? Ничего. Я защищал своё. Страх, брат, страх, после слуха, прокатившегося по городу. Даже Таиса боялась. Впервые она была такой бледной, с ужасом, плещущимся в красивых глазах. А я уже набоялся за свою жизнь, до самого конца хватит. В голове стало совсем ясно, как тогда возле Софии. Ты же знаешь, что я так долго берег за тряпками и подушками. Пригодилось, вот уж не думал. Звонкая, певучая дамасская сталь, стоявшая мне как хорошая лошадь под седло. Но я не жалею. Она отлично мне послужила. Не стану утомлять тебя рассказом о наших злоключениях и о том, что стало с городом во всех подробностях, думаю, об этом ты немало наслышан. Пусть я не видел того, о чём напишут ловкие хроникёры. Ни ядер, крушащих камень, ни воплей раненых защитников, ни бегства кондотьеров, но я видел другое, брат, и оно было не менее отвратительным и гадким. Я знаю, какой звук издаёт янычарская сабля прежде, чем вонзиться в податливое тело жертвы и знаю, каково прятаться среди мёртвых, чтобы остаться в живых. Жалею ли я? Разве что любимой камеи и изумрудного ожерелья, проданных по нужде не за ту цену, которая им положена по праву.
Город же, сменив хозяина и имя, перестал быть собой, но не настолько, чтобы наш квартал поменял что-то в своём повседневном укладе. Ты, вероятно, хочешь знать, изменилось ли что-то для нашего дома и для меня. Пожалуй, нет. Мы по-прежнему принимаем гостей, только турок на улицах не счесть, а женщин, приходящих к нам отдохнуть, всё меньше. Не могу сказать, брат, что мне это нравится. Я люблю женщин гораздо больше мужчин. Они приятнее и веселее, и даже к самой суровой матроне можно отыскать свой ключик, тогда она расцветает словно анемона, когда прилив накатывает на прибрежные скалы. Становясь подобной бутону, раскрывающемуся под лаской тепла и солнца. Живы ли они, эти женщины? Темноволосая Елена с совсем ещё детским лицом и родинкой на плече, болтливая Серафина, так опасавшаяся, что муж узнает о её визитах к нам, Анджелика ослепительная венецианка, формы которой сравнимы с формами самой Венеры и остальные, чьи имена я, возможно, не помню, но храню отблеск их красоты в своём сердце. Да, прикосновение к красоте трогает меня больше, нежели золото, драгоценности и шелка. Это истинная роскошь. Вот почему я взбешён. Убийца красоты не заслуживает жизни - сама земля должна разверзаться под ногами чудовища. Не выношу даже звука их речи.
Знаешь, брат, гости наши не те, что в начале прошлой весны, иногда сущее отребье норовит сунуть свой паршивый нос в двери. Но Таиса, всё же разбираясь в людях, выгоняет их взашей. Они думают, что, имея звонкие дукаты в мешочке на поясе, могут требовать всякого. Жалкое зрелище.
Из сада пахнет яблоками, гиацинтами и розами. Бабочек и стрекоз можно ловить на палец, лишь протянув руку к прудику.
Город живёт, бурлит, смешивает запахи, перекрикивает себя на разных языках.
Молодой василевс, должно быть, не вернулся с западной стены. Я не встречал его больше.
Всё чаще стал появляться Николаос. Странный человек. Я вижу в нём что-то скрытое, неясно-тревожное, словно он отгородился от своего прошлого крепостной стеной, столь же толстой, что и константинопольская. Но Золотой град стена не спасла, человека не спасёт тоже. Всегда найдётся тот, чьё оружие окажется сильнее, или чья хитрость обнаружит потайную калитку.
Я всё ещё слышу музыку, но тише и реже. Бубенцы и лютня, иногда тамбурины, почти как сон. Она больше не терзает меня.
Ночные улицы всё так же темны, да и яды пользуются спросом. Видно турки любят травить друг друга не меньше византийцев. Таким как я есть, чем жить.
У китайца, что торгует шёлком через дорогу, новый товар. Я бы потратил целое состояние на эти ткани, если бы оно у меня было. Ещё в том мае я мог себе их позволить.
С этого места не видно Софии, да и не стоит смотреть на то, что с ней сделал новый правитель. Мозаики, золото, иконы… не хочу думать…
Море тёплое, даже горячее, по ночам остывает до приятной полупрохлады. Камни похожи на человеческие фигуры, подводная живность светится из глубины, добавляя к суеверным рассказам новые краски. Странно и страшно сидеть на берегу, когда тебя не видит никто, кроме моря и камней. Где-то внутри себя обнаруживая почти языческий, древний страх перед неизвестным, а не перед людьми и смертью.
Не зови меня, я там, где должен быть, и ты не вернул бы мне ничего из потерянного или украденного. Всё, что мне нужно, я возьму сам и никому не буду обязан. В моём мире не ищут спасения.
Когда-нибудь, ты вспомнишь эту историю со смехом, рассказывая её своим детям и внукам. Мне это не удастся, так что посмейся и за меня тоже.
Твой брат Лоренцо»
Юноша взглянул на кровавое пятно на рукаве и покачал головой. Ему очень нравилась эта рубашка, да и шёлк стоил целых пятнадцать дукатов за отрез. Надо быть аккуратнее. Он плотнее замотал платок, прикрывавший голову. Возвращаться придётся через прежний Иностранный квартал - а это полгорода. Но он умел быть незаметным, если требовалось, как настоящая кеди , в отличие от дня, когда нужно блистать, переливаясь золотом дорогой механической канарейки. И петь. Песню заморской диковинки, скрывая стальной отблеск во взгляде, и хлёсткий звук лопнувшего под тонким лезвием воздуха.
Декабрь 2007 года, июнь 2008 года
SILENTIUM
And in the naked light I saw
Ten thousand people maybe more
People talking without speaking
People hearing without listening
People writing songs that voices never shared
No one dared
Disturb the sound of silence
Simon&Garfunkel. The Sound Of Silence
«Дорогой Лоренцо.
Лето во Флоренции прекрасно. Её цветы, сады, всё радует глаз. Птицы, поселившиеся на деревьях под моими окнами, будят меня каждое утро. Мать любит слушать их, когда вечер уже крадётся по внутреннему дворику, делая силуэт фонтана слегка расплывчатым. Она подыгрывает себе на лютне и поёт в полголоса. Знаешь, я всё больше удивляюсь, насколько ты на неё похож. Насколько невероятно природа вылепила твои черты, насколько тонко передала ваше подобие. Изгиб шеи и бровей, взгляд и даже голос. Порой я слушаю её, и мне становится больно. Сердце сжимается так, что, кажется, вот-вот исчезнет.
Мне жаль, Лоренцо, что ты отказался уехать со мной. Мне жаль, что мать не увидит тебя сама, а не лишь моими глазами, не скажет, что ты стал совсем взрослым и таким красивым. И жаль, что отец не возьмёт с собой на охоту. Он уже совсем слаб и почти не выходит их своих покоев. Доктора обещают ему не больше полугода.
Да и подагра даёт о себе знать. Он не показывает вида, но, по правде сказать, не уверен, что старик долго протянет. Отца не переживёт - это точно. А раз так, сомневаюсь, что Пьеро и Джованни способны должным образом управлять городом. Во всяком случае, первого больше занимают статуи и пьянки, а второй слишком завистлив, чтобы думать о чём-то действительно важном. Недаром дядя не желает их видеть.
Мать стала задумчивой и, кажется, более погружена в себя, нежели обычно. Ей трудно, ведь отец всегда жалел и оберегал её, почитая хрупким цветком, лилией, сравнивая её красоту с нашим весенним городом. Он прав, но не до конца. Хрупкий цветок? Но я видел, как она разговаривает с управляющими и слугами, ей не возражают, а для этого она даже не повышает голоса. В этом вы схожи. Впрочем, ты-то можешь и сапогом швырнуть в голову, если что не по нраву…
Матримониальные планы отца наводят скуку. Он сказал, что мечтает видеть меня, наконец, остепенившимся: «Пора, давно пора, Франческо, ты же будущий глава семьи, я ведь на этом свете не задержусь». Отец слишком хорошего мнения о моих способностях. А он, верно, уже подобрал кандидаток с приданным не меньше двух тысяч флоринов. Надо отдать должное его упрямству. Несмотря на болезнь, так просто не откажется от затеи погулять на свадьбе сына. Впрочем, я не намерен делать это сейчас, или в ближайшие пару лет. С тобой бы это не вышло. Жаль, что тебя нет рядом.
Я думаю строить капеллу в честь святого Себастьяна. Я бы хотел, чтобы у него было твоё лицо. Но, увы, художник не сможет сделать тебя своей моделью, чтобы люди любовались линией рук и торса, разворотом плеч, высокими скулами, горящими на солнце волосами…
Собор Санта-Мария дель Фьоре великолепен, тебе бы следовало в нём побывать. Какой невероятный размах и богатство! Купол будто перевёрнутое небо!
В лавчонках Понте Веккио сейчас полно всякого добра и цацок, тебе бы понравилось там гулять.
Вчера шёл дождь. В саду пахло мокрой листвой и пряным жареным барашком, что повар готовил к обеду. А мне вспомнился наш последний разговор и горечь, оставшаяся полынным послевкусием. Я вернулся во Флоренцию пустым, как серебряный кубок, лежавший у твоих ног в тот день, когда я впервые попал в ваш дом. Я всё думал о том, что ты сказал, и не мог тебя понять…
Я знаю, ты полюбил бы залитые солнцем поля Тосканы и Флоренцию, Госпожу цветов, как любишь свой Золотой Град. Но ты выбрал иную судьбу, и мне остаётся только жалеть.
Любящий тебя Франческо»
Красное расплывающееся солнце из последних сил заглядывало в окна палаццо ди Мелло. Оно шарило по столу в поисках секретов и никак не могло понять, отчего же бумага пуста, а чернила на новом отточенном гусином пере давно высохли, блестящей чернотой устроившись на его кончике. И отчего погибшая ветка жасмина продолжает оставаться в вазе, когда её давно пора заменить. И, главное, отчего хозяин покоев, чью тень оно так чётко обрисовало на мраморном полу, погружён в болезненно-хрупкое молчание. В тишину мыслей и воспоминаний вместо хохота разгульного ночного веселья.
«Здравствуй Франко.
Константинопольская весна, унесшая столько жизней, прошла. Наступила весна истамбульская, душная и пряная. Мехмед выпил город одним залпом, как старый пьяница глотает вино, не различая ни вкуса, ни запаха. Опустошил кубок, словно бы там была обычная яблочная дешёвка. Бесценный сосуд пуст. Драгоценности церквей и домов выковырены из него безжалостной рукой. Блеск померк, позолота облезла.
Турецкая саранча оказалась повсюду, жадная до наживы и жестокая в этой жажде. Всё, чем был город, осталось в мае. Сейчас он - крестьянская овца для травли волка, набитая дёгтем и требухой.
Ты, наверное, спросишь меня, брат, отчего же я не уехал с тобой во Флоренцию, ведь объяснений ты тогда не принял, оставив за мной это решение просто из-за растерянности, или не знаю из-за чего… Я - единственный мужчина в нашем доме, Франко. Слуг и сторожа я не считаю, они разбежались как крысы. Смешно, верно, - единственный мужчина. Но это так, хоть я и не отчаянный дурак, а знаю, что моё. Я не люблю, когда на него зарятся. Ты спросишь, что я сделал для защиты города? Ничего. Я защищал своё. Страх, брат, страх, после слуха, прокатившегося по городу. Даже Таиса боялась. Впервые она была такой бледной, с ужасом, плещущимся в красивых глазах. А я уже набоялся за свою жизнь, до самого конца хватит. В голове стало совсем ясно, как тогда возле Софии. Ты же знаешь, что я так долго берег за тряпками и подушками. Пригодилось, вот уж не думал. Звонкая, певучая дамасская сталь, стоявшая мне как хорошая лошадь под седло. Но я не жалею. Она отлично мне послужила. Не стану утомлять тебя рассказом о наших злоключениях и о том, что стало с городом во всех подробностях, думаю, об этом ты немало наслышан. Пусть я не видел того, о чём напишут ловкие хроникёры. Ни ядер, крушащих камень, ни воплей раненых защитников, ни бегства кондотьеров, но я видел другое, брат, и оно было не менее отвратительным и гадким. Я знаю, какой звук издаёт янычарская сабля прежде, чем вонзиться в податливое тело жертвы и знаю, каково прятаться среди мёртвых, чтобы остаться в живых. Жалею ли я? Разве что любимой камеи и изумрудного ожерелья, проданных по нужде не за ту цену, которая им положена по праву.
Город же, сменив хозяина и имя, перестал быть собой, но не настолько, чтобы наш квартал поменял что-то в своём повседневном укладе. Ты, вероятно, хочешь знать, изменилось ли что-то для нашего дома и для меня. Пожалуй, нет. Мы по-прежнему принимаем гостей, только турок на улицах не счесть, а женщин, приходящих к нам отдохнуть, всё меньше. Не могу сказать, брат, что мне это нравится. Я люблю женщин гораздо больше мужчин. Они приятнее и веселее, и даже к самой суровой матроне можно отыскать свой ключик, тогда она расцветает словно анемона, когда прилив накатывает на прибрежные скалы. Становясь подобной бутону, раскрывающемуся под лаской тепла и солнца. Живы ли они, эти женщины? Темноволосая Елена с совсем ещё детским лицом и родинкой на плече, болтливая Серафина, так опасавшаяся, что муж узнает о её визитах к нам, Анджелика ослепительная венецианка, формы которой сравнимы с формами самой Венеры и остальные, чьи имена я, возможно, не помню, но храню отблеск их красоты в своём сердце. Да, прикосновение к красоте трогает меня больше, нежели золото, драгоценности и шелка. Это истинная роскошь. Вот почему я взбешён. Убийца красоты не заслуживает жизни - сама земля должна разверзаться под ногами чудовища. Не выношу даже звука их речи.
Знаешь, брат, гости наши не те, что в начале прошлой весны, иногда сущее отребье норовит сунуть свой паршивый нос в двери. Но Таиса, всё же разбираясь в людях, выгоняет их взашей. Они думают, что, имея звонкие дукаты в мешочке на поясе, могут требовать всякого. Жалкое зрелище.
Из сада пахнет яблоками, гиацинтами и розами. Бабочек и стрекоз можно ловить на палец, лишь протянув руку к прудику.
Город живёт, бурлит, смешивает запахи, перекрикивает себя на разных языках.
Молодой василевс, должно быть, не вернулся с западной стены. Я не встречал его больше.
Всё чаще стал появляться Николаос. Странный человек. Я вижу в нём что-то скрытое, неясно-тревожное, словно он отгородился от своего прошлого крепостной стеной, столь же толстой, что и константинопольская. Но Золотой град стена не спасла, человека не спасёт тоже. Всегда найдётся тот, чьё оружие окажется сильнее, или чья хитрость обнаружит потайную калитку.
Я всё ещё слышу музыку, но тише и реже. Бубенцы и лютня, иногда тамбурины, почти как сон. Она больше не терзает меня.
Ночные улицы всё так же темны, да и яды пользуются спросом. Видно турки любят травить друг друга не меньше византийцев. Таким как я есть, чем жить.
У китайца, что торгует шёлком через дорогу, новый товар. Я бы потратил целое состояние на эти ткани, если бы оно у меня было. Ещё в том мае я мог себе их позволить.
С этого места не видно Софии, да и не стоит смотреть на то, что с ней сделал новый правитель. Мозаики, золото, иконы… не хочу думать…
Море тёплое, даже горячее, по ночам остывает до приятной полупрохлады. Камни похожи на человеческие фигуры, подводная живность светится из глубины, добавляя к суеверным рассказам новые краски. Странно и страшно сидеть на берегу, когда тебя не видит никто, кроме моря и камней. Где-то внутри себя обнаруживая почти языческий, древний страх перед неизвестным, а не перед людьми и смертью.
Не зови меня, я там, где должен быть, и ты не вернул бы мне ничего из потерянного или украденного. Всё, что мне нужно, я возьму сам и никому не буду обязан. В моём мире не ищут спасения.
Когда-нибудь, ты вспомнишь эту историю со смехом, рассказывая её своим детям и внукам. Мне это не удастся, так что посмейся и за меня тоже.
Твой брат Лоренцо»
Юноша взглянул на кровавое пятно на рукаве и покачал головой. Ему очень нравилась эта рубашка, да и шёлк стоил целых пятнадцать дукатов за отрез. Надо быть аккуратнее. Он плотнее замотал платок, прикрывавший голову. Возвращаться придётся через прежний Иностранный квартал - а это полгорода. Но он умел быть незаметным, если требовалось, как настоящая кеди , в отличие от дня, когда нужно блистать, переливаясь золотом дорогой механической канарейки. И петь. Песню заморской диковинки, скрывая стальной отблеск во взгляде, и хлёсткий звук лопнувшего под тонким лезвием воздуха.
Декабрь 2007 года, июнь 2008 года