Мало времени на то, что не любовь
Мир стал хрупким, рассыпается на глазах. Как быстро все может измениться.
Люди друг друга поддерживают. Никогда не было столько слов поддержки и внимания, сколько сейчас. Постоянно мониторим друг друга и пишем о любви. Почти в каждом диалоге это: "Люблю тебя. Обнимаю тебя. Сил тебе. Пусть мы все будем живы и здоровы".
Когда я в далеком детстве читала "Алую чуму" Джека Лондона, я сильней всего запомнила описания мародёрства и пожаров в охваченном эпидемией Сан-Франциско. С его точки зрения, как только нам угрожает большое и неконтролируемое, народ пускается во все тяжкие. Но нет. Нет.
Сейчас интернет полон всяких подбадриваний.
В мое любимое приложение для изучения языков Тандем, где я обычно болтала с турками, индусами и прочими бодрыми ESL-мальчиками набежали запертые дома немцы, французы, канадцы и итальянцы с голосовыми сообщениями типа "stay home, cheer up, be careful, let's spend this quarantine time together". И как-то много надежды. Купил еду, слушаю радио, как ты? У нас совсем нельзя выходить. Да, вчера последний самолет пустили, когда-нибудь мы прилетим в страны друг друга. Границу закрывали сразу за моей машиной. Пели с балкона, соседи подхватывали, кинуть тебе запись?
Сидели дома с 9 марта, детеныш сопливил все эти 10 дней, но не более. Вчера пошли к врачу. Пешком, как положено, никакого общественного транспорта. Час пешком туда и час пешком обратно. Сегодня уже ей резко хуже, а я чувствую, как болезнь спускается вниз. А вчера ее еще не было.
Очень удивляют люди, которые говорят, что все фигня, хожу по магазинам, выбираю платье на летнюю вечеринку. Но именно что удивляют, а не злят, не бесят, не возмущают.
Больше всего хочется в храм. Ах, как хочется на Литургию. Преждеосвященную. Хотя бы одним глазком. Хотя бы раз услышать, как поют это у алтаря коленопреклонённые певчие.
Хочется много всего написать, как в последний раз. Моя сердечная недостаточность помещает меня в такую группу риска, что об этом и думать не хочется. Наверно, ничего не боятся те, у кого куча любящей родни. А тот, кто не сможет уехать в инфекционку, потому что ему не с кем оставить ребенка, ну не с кем, и при этом два года назад в эпидемию гриппа сутки провел почти без сознания, и теперь приступов не один в сезон, а двадцать, - тот не может закрыть глаза.
Буду каждый день писать. Все же когда ещё такое время выпадет.
Кусочек Джека Лондона. Пусть будет.
Старик покачал головой.
- Их все больше с каждым днем, - пожаловался он тоненьким, надтреснутым голоском. - Разве я думал, что доживу до такого времени, когда люди будут бояться ходить здесь! Помню, когда я был маленьким, в хороший день люди целыми семьями приезжали сюда из Сан-Франциско. И никаких медведей не было. Да, сэр, никаких. Так редко попадались медведи, что люди платили деньги, чтобы посмотреть на них в клетках.
- А что такое деньги, дед?
Прежде чем старик успел ответить, мальчик, вспомнив что-то, торжествующе сунул руку в сумку, которая свисала у него под шкурой, и вытащил тусклый, потертый серебряный доллар. Старик поднес монету к носу, глаза его заблестели.
- Ничего не вижу, - пробормотал он. - Посмотри-ка, Эдвин, может быть, разберешь год чеканки.
Мальчик засмеялся.
- Ну и чудной же ты! Все врешь, будто эти крохотные черточки что-то значат.
По лицу старика пробежала тень привычной грусти, и он снова поднес монету к глазам.
- Две тысячи двенадцатый год! - взвизгнул он и залился полубезумным смешком. - Как раз тогда Правление Магнатов назначило Моргана Пятого президентом Соединенных Штатов! Это, должно быть, одна из последних монет: ведь Алая Смерть пришла в 2013 году. Господи, подумать только! Минуло уже шестьдесят лет, и я единственный, кто остался в живых с тех времен. Эдвин, где ты нашел эту монету?
Вообще странно думать, как течет время. Джек Лондон все еще известный писатель, хотя книге этой сто лет, и сто лет назад он даже не знал слова "телефон" и пишет о беспроволочном телеграфе. И самолетов тоже еще нет, он говорит, что последний воздушный корабль - дирижабль (или аэроплан? Не помню точно).
Люди друг друга поддерживают. Никогда не было столько слов поддержки и внимания, сколько сейчас. Постоянно мониторим друг друга и пишем о любви. Почти в каждом диалоге это: "Люблю тебя. Обнимаю тебя. Сил тебе. Пусть мы все будем живы и здоровы".
Когда я в далеком детстве читала "Алую чуму" Джека Лондона, я сильней всего запомнила описания мародёрства и пожаров в охваченном эпидемией Сан-Франциско. С его точки зрения, как только нам угрожает большое и неконтролируемое, народ пускается во все тяжкие. Но нет. Нет.
Сейчас интернет полон всяких подбадриваний.
В мое любимое приложение для изучения языков Тандем, где я обычно болтала с турками, индусами и прочими бодрыми ESL-мальчиками набежали запертые дома немцы, французы, канадцы и итальянцы с голосовыми сообщениями типа "stay home, cheer up, be careful, let's spend this quarantine time together". И как-то много надежды. Купил еду, слушаю радио, как ты? У нас совсем нельзя выходить. Да, вчера последний самолет пустили, когда-нибудь мы прилетим в страны друг друга. Границу закрывали сразу за моей машиной. Пели с балкона, соседи подхватывали, кинуть тебе запись?
Сидели дома с 9 марта, детеныш сопливил все эти 10 дней, но не более. Вчера пошли к врачу. Пешком, как положено, никакого общественного транспорта. Час пешком туда и час пешком обратно. Сегодня уже ей резко хуже, а я чувствую, как болезнь спускается вниз. А вчера ее еще не было.
Очень удивляют люди, которые говорят, что все фигня, хожу по магазинам, выбираю платье на летнюю вечеринку. Но именно что удивляют, а не злят, не бесят, не возмущают.
Больше всего хочется в храм. Ах, как хочется на Литургию. Преждеосвященную. Хотя бы одним глазком. Хотя бы раз услышать, как поют это у алтаря коленопреклонённые певчие.
Хочется много всего написать, как в последний раз. Моя сердечная недостаточность помещает меня в такую группу риска, что об этом и думать не хочется. Наверно, ничего не боятся те, у кого куча любящей родни. А тот, кто не сможет уехать в инфекционку, потому что ему не с кем оставить ребенка, ну не с кем, и при этом два года назад в эпидемию гриппа сутки провел почти без сознания, и теперь приступов не один в сезон, а двадцать, - тот не может закрыть глаза.
Буду каждый день писать. Все же когда ещё такое время выпадет.
Кусочек Джека Лондона. Пусть будет.
Старик покачал головой.
- Их все больше с каждым днем, - пожаловался он тоненьким, надтреснутым голоском. - Разве я думал, что доживу до такого времени, когда люди будут бояться ходить здесь! Помню, когда я был маленьким, в хороший день люди целыми семьями приезжали сюда из Сан-Франциско. И никаких медведей не было. Да, сэр, никаких. Так редко попадались медведи, что люди платили деньги, чтобы посмотреть на них в клетках.
- А что такое деньги, дед?
Прежде чем старик успел ответить, мальчик, вспомнив что-то, торжествующе сунул руку в сумку, которая свисала у него под шкурой, и вытащил тусклый, потертый серебряный доллар. Старик поднес монету к носу, глаза его заблестели.
- Ничего не вижу, - пробормотал он. - Посмотри-ка, Эдвин, может быть, разберешь год чеканки.
Мальчик засмеялся.
- Ну и чудной же ты! Все врешь, будто эти крохотные черточки что-то значат.
По лицу старика пробежала тень привычной грусти, и он снова поднес монету к глазам.
- Две тысячи двенадцатый год! - взвизгнул он и залился полубезумным смешком. - Как раз тогда Правление Магнатов назначило Моргана Пятого президентом Соединенных Штатов! Это, должно быть, одна из последних монет: ведь Алая Смерть пришла в 2013 году. Господи, подумать только! Минуло уже шестьдесят лет, и я единственный, кто остался в живых с тех времен. Эдвин, где ты нашел эту монету?
Вообще странно думать, как течет время. Джек Лондон все еще известный писатель, хотя книге этой сто лет, и сто лет назад он даже не знал слова "телефон" и пишет о беспроволочном телеграфе. И самолетов тоже еще нет, он говорит, что последний воздушный корабль - дирижабль (или аэроплан? Не помню точно).