Персефона
Запишу все-таки.
Солнцеворот.
Думаю о Дане, как всегда в самые короткие дни. Так логично, что люди ее породы приходят в зимний солнцеворот.
Кажется, ни с кем из близких, кроме тех, кто отселился в другие страны, я не вижусь так редко, и при этом никем так не дорожу, никого так не берегу от себя самой, и никто для меня не сокровище.
Два с половиной года назад у меня был страшный рецидив, и мне повезло на целых два дня оказаться с ней рядом. Она тогда на концерте читала Орфея. Я сидела, сложив ноги, руки и сердечную недостаточность в кучу на полу, и думала, что Эвридика - это да, но подумайте-ка о Персефоне. Эвридика умерла, и всё. И ушла в Аид. Так все рано или поздно умирали и уходили туда, ничего особенного.
А Персефона жила среди других на Олимпе, ничем была не хуже. А потом просто ей одной выпало уйти в Аид. Живой. На полгода.
Вот просто щёлк - и ты в Аиде. Живьем скинули.
И за тобой некому идти.
Она завидует той.
Бледной тени,
Такой же, как все вокруг.
Безмолвная. Может вздыхать. Ничего такого.
Но за ней приходил - живой.
Орфей.
Каждая слышала арфу.
Каждая плакала.
И Аид разрешил уйти.
Никогда о таком не слышали,
Харон изумился.
Чуть не отдал обол
назад.
Но тот обернулся.
Наверно, не смог поверить,
что Аид не обманывает.
Не смог.
Она стоит у воды.
Старик с ней не разговаривает.
Ее никто здесь не любит, -
слишком веселая,
слишком громкая,
кроме того,
живая.
Она хотела бы в Тартар,
потому что там хоть и муки, и пламя,
но можно громко кричать,
можно жаловаться,
можно в огонь.
Но Зевс сказал -
отдадим тебя через Стикс,
иначе в Аиде будет совсем уж скучно.
Она ничего не имеет,
кроме одного платья,
в котором ходила последний день,
и мама поправляла подол,
когда он заворачивался от ветра,
а они сидели под оливой,
и сбор урожая закончился.
Деметра, какая же ты богиня,
если твою дочь могли вырвать у тебя в Аид,
какая же ты мама,
если встречаешь дочь весной так,
как будто ничего не бывало,
как будто она не живет полгода в аду,
не ходит босиком от Флеггетона до Ахерона,
она кричит там,
но все знают
реку Отчания,
ничего особенного, оттуда самоубийцы приходят,
еще и не такие крики слышны.
Потом все равно становится тихо.
Она ненавидит мать,
думает, что та могла что-то сделать.
Но на самом деле никто ничего не мог.
Просто одной девочке надо жить в Аиде полгода,
пока ее не выпустят.
А потом наверху она не спит полгода, потому что жалко времени,
и когда гроза,
прячется под деревом
и хочет, чтобы ее убило молнией,
и она была как все тени,
не страдала,
не чувствовала боли,
не помнила никакого солнца, мамы, оливок, Эгейского моря,
никакого Олимпа,
никакого смеха,
никакой жизни.
А лучше в Тартар, думает она, вот бы Аид разлюбил меня.
Это называется любовью - держать ее босую в темноте и журчании рек полгода,
потому что Зевс разрешил.
Она к нему привыкла, конечно,
и дает себя целовать,
и иногда отвечает,
и смеется, глядя ему в лицо,
а внутри у нее счетчик до того дня,
когда можно будет сесть в лодку старика,
не оглядываясь,
выйти, плеснув в лицо водой Леты, реки Забвения,
и не помнить Аид.
Мало ли какой там был ад,
полгода его не будет.
Можно не помнить его.
Солнцеворот.
Думаю о Дане, как всегда в самые короткие дни. Так логично, что люди ее породы приходят в зимний солнцеворот.
Кажется, ни с кем из близких, кроме тех, кто отселился в другие страны, я не вижусь так редко, и при этом никем так не дорожу, никого так не берегу от себя самой, и никто для меня не сокровище.
Два с половиной года назад у меня был страшный рецидив, и мне повезло на целых два дня оказаться с ней рядом. Она тогда на концерте читала Орфея. Я сидела, сложив ноги, руки и сердечную недостаточность в кучу на полу, и думала, что Эвридика - это да, но подумайте-ка о Персефоне. Эвридика умерла, и всё. И ушла в Аид. Так все рано или поздно умирали и уходили туда, ничего особенного.
А Персефона жила среди других на Олимпе, ничем была не хуже. А потом просто ей одной выпало уйти в Аид. Живой. На полгода.
Вот просто щёлк - и ты в Аиде. Живьем скинули.
И за тобой некому идти.
Она завидует той.
Бледной тени,
Такой же, как все вокруг.
Безмолвная. Может вздыхать. Ничего такого.
Но за ней приходил - живой.
Орфей.
Каждая слышала арфу.
Каждая плакала.
И Аид разрешил уйти.
Никогда о таком не слышали,
Харон изумился.
Чуть не отдал обол
назад.
Но тот обернулся.
Наверно, не смог поверить,
что Аид не обманывает.
Не смог.
Она стоит у воды.
Старик с ней не разговаривает.
Ее никто здесь не любит, -
слишком веселая,
слишком громкая,
кроме того,
живая.
Она хотела бы в Тартар,
потому что там хоть и муки, и пламя,
но можно громко кричать,
можно жаловаться,
можно в огонь.
Но Зевс сказал -
отдадим тебя через Стикс,
иначе в Аиде будет совсем уж скучно.
Она ничего не имеет,
кроме одного платья,
в котором ходила последний день,
и мама поправляла подол,
когда он заворачивался от ветра,
а они сидели под оливой,
и сбор урожая закончился.
Деметра, какая же ты богиня,
если твою дочь могли вырвать у тебя в Аид,
какая же ты мама,
если встречаешь дочь весной так,
как будто ничего не бывало,
как будто она не живет полгода в аду,
не ходит босиком от Флеггетона до Ахерона,
она кричит там,
но все знают
реку Отчания,
ничего особенного, оттуда самоубийцы приходят,
еще и не такие крики слышны.
Потом все равно становится тихо.
Она ненавидит мать,
думает, что та могла что-то сделать.
Но на самом деле никто ничего не мог.
Просто одной девочке надо жить в Аиде полгода,
пока ее не выпустят.
А потом наверху она не спит полгода, потому что жалко времени,
и когда гроза,
прячется под деревом
и хочет, чтобы ее убило молнией,
и она была как все тени,
не страдала,
не чувствовала боли,
не помнила никакого солнца, мамы, оливок, Эгейского моря,
никакого Олимпа,
никакого смеха,
никакой жизни.
А лучше в Тартар, думает она, вот бы Аид разлюбил меня.
Это называется любовью - держать ее босую в темноте и журчании рек полгода,
потому что Зевс разрешил.
Она к нему привыкла, конечно,
и дает себя целовать,
и иногда отвечает,
и смеется, глядя ему в лицо,
а внутри у нее счетчик до того дня,
когда можно будет сесть в лодку старика,
не оглядываясь,
выйти, плеснув в лицо водой Леты, реки Забвения,
и не помнить Аид.
Мало ли какой там был ад,
полгода его не будет.
Можно не помнить его.