Работа есть работа
Завела фейсбук. Ну а куда деваться.
Рабочее такое место будет этот фейсбук. Эх, чего не сделаешь ради денег новой деятельности.
Все надо делать постепенно. Правильно я не стала сразу погружаться в эту атмосферу, а делаю все медленно и задумчиво. Делала бы как всегда в стиле "все бросить, перепрыгнуть нырнуть с головй" - был бы стресс и ужас, а так просто аккуратно прохожу длинный коридор в соседнее здание, останавливаясь по дороге поправить колготки.
Очень четко поняла, что французский мне нравится БОЛЬШЕ английского, сильно больше. Притом, что по-английски мне и думать случается (главным образом благодаря очень удобной их системе глаголов, когда с одними get, make и take можно сказать 90% требуемого). Но - не то. На нем не так радостно говорить и слушать его не так радостно.
Когда я совсем устаю от ежедневных тренировок по английскому в сторону курсов (ааа, уже скоро!), включаю РиДЖ версии 2001 (ааа, 17 лет прошло с первой премьеры!) и отдыхаю ушами. И мне красиво. Я только этим летом поняла, что люблю французский, потому что он красивый.
Смотрю впервые за два года по кусочкам обе версии РиДЖ (и даже нынешние телефонные видео с их азиатских гастролей) и слушаю - в уме - Джонатана.
Это такое общее место, пожалуй, - что в классическом балете тяжело, больно и мучительно, есть нельзя и все орут.
Насчет все орут - да, точно. У нас почему-то приняты унижения.
Но мучительно, тяжело и больно мне впервые за все семнадцать лет танцев стало только во Франции. Были целые недели, когда я утром и вечером повторял себе, как мантру "зато_ты_в_РиДЖе, зато_ты_в_РиДЖе". Ни в каком Вагановском, ни на каких отборах, ни на каких прогонах, репетициях и прочих мясорубках не приходилось так выкладываться. После репетиций я даже говорить не мог, чтобы спуститься в метро, мне надо было сорок минут паузы.
Я ходил и вспоминал - почему раньше не бывало так тяжело? Дома и стены помогают? Вряд ли. Здесь, например, ни у кого из всей толпы участвующих не возникало сомнений (и разговоров), что все эти танцы, треки, эпизоды и повторы нужны и осмысленны. И каждый был горд, что участвует в постановке, и половина приехала на кастинги из других городов и стран. А главная тема всех танцоров, с которыми я был знаком в Питере, звучала как "да кому все это нужно, да что это за профессия".
Предел есть у всего, у каждого - каждого - артиста бывают срывы, и мой предел наступил тогда, когда был уже унылый конец декабря, последние дни Адвента. Тогда целый день ушел на постановку знаменитого Le rois du monde. Хореографических версий на каждый эпизод ставили две или три. Одну старую, 2001 года, одну свежевыдуманную и одну на всякий случай.
Станцевать эту песню я, само собой, мечтал с того дня, как впервые увидел РиДЖ, и много раз воображал себя на сцене, и, собственно, активно подался в контемп и модерн именно после этого видео, которое срубило меня, семнадцатилетнего, наповал. Я никогда раньше не видел такого балета и не слышал такой музыки.
Но да, это оказался не балет. Балет - это когда рояль, светло в зале, зеркала, пуанты, пучки у девочек, терпеливый - если в старших классах - педагог. Станок и партер. Лебеди, принцессы и единороги.
А Le Rois Du Monde - о, это три минуты бешеных гонок по сцене. Бешеных. В темноте. Хореграф с первых дней работы сразу сообщил нам, что ключевые сцены учить нам предстоит сразу при том свете, который будет на спектакле. Первую версию мы учили со старым составом РиДЖа, которые держались очень любезно и уверяли новичков, что они тоже потратили значительное количество времени на обкат этой сцены, но это все равно не помогало избежать путаницы, сбоев и бесконечных остановок. Это было нереально танцевать, нереально петь, - и больше всего нереально было никого не задеть. Столько травм, как в этот день на "Королях мира", не было за все предыдущие недели.
В перерыве я стоял молча, терзал бутылку воды и дышал по йоговской системе, чтобы не швырнуть все об пол и немедленно не выйти из этого зала насовсем. Остальные, правда, выглядели примерно так же. Кто-то улегся на пол, кто-то в бешенстве связывал волосы в три узла (танцевать в итоге все равно предполагалось с распущенными, но хотя бы не сразу же), почти каждый бинтовал либо колени, либо локти, либо поясницу.
- Как красиво это было на ютубе в записи, - сказала мне по-английски моя любимая партнерша, умываясь оставшейся водой из бутылки, - я смотрела - и плакала. А теперь танцую - и тоже плачу.
- Это потому, что на ютубе запись плохая, - крикнул ей из-за спины хореограф, - а теперь вам некуда деваться! Прошу, встаем дальше!
Домой я явился с синяком под глазом, пытаясь мыслить позитивно. Подумаешь, засветили с локтя. Зато колени на месте. И позвоночник. И волосы почти не выдрались. Почему я не обрился налысо перед кастингом? Правильно, потому что не думал, что мне не только велят оставить этот хвост, но и заплетут этот кошмар на голове. А пробовал ли я когда-нибудь танцевать в балете с хвостом и тем более с дредами? Нет, даже идей таких не было. А спрашивает меня кто-нибудь о моем удобстве тут? Нет, это никого не волнует. Значит, надо просто больше тренироваться. Например, вставать не в шесть, а в пять, чтобы час упражняться во встряхивании головой таким образом, чтобы собственный хвост не выстегивал мне глаза. Или не мне. Справляются же девочки, значит, это можно освоить...
С этим бесконечным мысленным диалогом в голове я добрался до дома.
Марта сидела в наушниках и чистила картошку. Картошку она чистила исключительно сидя и о-о-о-оочень медленно. Впрочем, за эти два месяца я уже понял, что медленно она делает все. Медленно слушает, медленно смотрит и медленно ест. Я не знал, медленно ли она думает, потому что не так-то просто понять скорость чужой мысли, если за ней не следует абсолютно никакого ответа. "Я подумала" и "я сказала" у Марты почти никак не пересекались.
При виде моей блямбы она стащила наушники и вопросительно посмотрела на меня.
- Производственная травма?
- Примерно, - я сел на кровать и понял, что встать будет уже трудно. Глаз болел и отекал, а завтра предстояли еще шесть часов репетиции этих Королей. И послезавтра. И спину надо было потянуть, потому что на некоторую акробатику я чувствовал зажимы.
- Ты не хочешь все это бросить и уехать? - спросила она вдруг.
- Ты что, смеешься, что ли? - рявкнул я.
Она смотрела спокойно, она и вообще не боялась криков, как будто не замечала их.
- Извини, - я стек по кровати на пол, чтобы стать ближе к душу, но до душа было еще очень далеко идти, метров пять. - Устал. Бывают такие дни.
- Я об этом и спросила, - медленно произнесла Марта. - Что-то у тебя сорвалось. Что, мюзикл не то и не так, как ты ожидал?
Я уткнулся головой в колени. Да, вот оно. Не плохо, а не то, что я ждал.
- Знаешь.... Учили сегодня le rois du monde. Очень... технично. Да нет, просто трудно. Вот трудно. Знаешь эту песню?
- Песню знаю, как же, - она улыбнулась углом рта, - а танцев ваших не видела.
- Наших пока и нет, - мрачно сказал я, вспоминая сегодняшнюю репетицию, когда наш тактичный французский хореограф не знал, кого убивать, нас, солистов или себя самого, - есть только первая версия.
- Я хочу посмотреть, - Марта потянулась к ноутбуку и снова напялила наушники.
Я промотал ей запись мюзикла 2001 до Королей мира и силой воли отправил себя в душ. Сидел я там минут двадцать, рассматривая в зеркало свой заплывший глаз и оцарапанный при падении (правда, единственном за всю репетицию) локоть и подавляя желание рухнуть на кровать и завтра никуда, никуда не вставать с этой кровати и не слышать ни про какие французские мюзиклы ничего и никогда. Когда я выполз из душа, чтобы по горячим следам видео подробно объяснять страх и ужас своей работы, Марта все еще сидела, глядя в экран.
- Что, посмотрела? - я нагнулся к ноутбуку, там без звука на повторе прокручивалось видео.
- Летают... - сказала она тихо.
Нажала на паузу, стянула наушники и глянула на меня.
- Чайка Джонатан Ливингстон, они ведь там летают. Танцоры летают!
Я выдохнул, сел на пол и прислонился головой к ее колену, а она все сидела, не шевелясь, держалась за наушники и повторяла в каком-то робком изумлении:
- Летают, они так летают... могут летать. Вы можете летать!
Рабочее такое место будет этот фейсбук. Эх, чего не сделаешь ради денег новой деятельности.
Все надо делать постепенно. Правильно я не стала сразу погружаться в эту атмосферу, а делаю все медленно и задумчиво. Делала бы как всегда в стиле "все бросить, перепрыгнуть нырнуть с головй" - был бы стресс и ужас, а так просто аккуратно прохожу длинный коридор в соседнее здание, останавливаясь по дороге поправить колготки.
Очень четко поняла, что французский мне нравится БОЛЬШЕ английского, сильно больше. Притом, что по-английски мне и думать случается (главным образом благодаря очень удобной их системе глаголов, когда с одними get, make и take можно сказать 90% требуемого). Но - не то. На нем не так радостно говорить и слушать его не так радостно.
Когда я совсем устаю от ежедневных тренировок по английскому в сторону курсов (ааа, уже скоро!), включаю РиДЖ версии 2001 (ааа, 17 лет прошло с первой премьеры!) и отдыхаю ушами. И мне красиво. Я только этим летом поняла, что люблю французский, потому что он красивый.
Смотрю впервые за два года по кусочкам обе версии РиДЖ (и даже нынешние телефонные видео с их азиатских гастролей) и слушаю - в уме - Джонатана.
Это такое общее место, пожалуй, - что в классическом балете тяжело, больно и мучительно, есть нельзя и все орут.
Насчет все орут - да, точно. У нас почему-то приняты унижения.
Но мучительно, тяжело и больно мне впервые за все семнадцать лет танцев стало только во Франции. Были целые недели, когда я утром и вечером повторял себе, как мантру "зато_ты_в_РиДЖе, зато_ты_в_РиДЖе". Ни в каком Вагановском, ни на каких отборах, ни на каких прогонах, репетициях и прочих мясорубках не приходилось так выкладываться. После репетиций я даже говорить не мог, чтобы спуститься в метро, мне надо было сорок минут паузы.
Я ходил и вспоминал - почему раньше не бывало так тяжело? Дома и стены помогают? Вряд ли. Здесь, например, ни у кого из всей толпы участвующих не возникало сомнений (и разговоров), что все эти танцы, треки, эпизоды и повторы нужны и осмысленны. И каждый был горд, что участвует в постановке, и половина приехала на кастинги из других городов и стран. А главная тема всех танцоров, с которыми я был знаком в Питере, звучала как "да кому все это нужно, да что это за профессия".
Предел есть у всего, у каждого - каждого - артиста бывают срывы, и мой предел наступил тогда, когда был уже унылый конец декабря, последние дни Адвента. Тогда целый день ушел на постановку знаменитого Le rois du monde. Хореографических версий на каждый эпизод ставили две или три. Одну старую, 2001 года, одну свежевыдуманную и одну на всякий случай.
Станцевать эту песню я, само собой, мечтал с того дня, как впервые увидел РиДЖ, и много раз воображал себя на сцене, и, собственно, активно подался в контемп и модерн именно после этого видео, которое срубило меня, семнадцатилетнего, наповал. Я никогда раньше не видел такого балета и не слышал такой музыки.
Но да, это оказался не балет. Балет - это когда рояль, светло в зале, зеркала, пуанты, пучки у девочек, терпеливый - если в старших классах - педагог. Станок и партер. Лебеди, принцессы и единороги.
А Le Rois Du Monde - о, это три минуты бешеных гонок по сцене. Бешеных. В темноте. Хореграф с первых дней работы сразу сообщил нам, что ключевые сцены учить нам предстоит сразу при том свете, который будет на спектакле. Первую версию мы учили со старым составом РиДЖа, которые держались очень любезно и уверяли новичков, что они тоже потратили значительное количество времени на обкат этой сцены, но это все равно не помогало избежать путаницы, сбоев и бесконечных остановок. Это было нереально танцевать, нереально петь, - и больше всего нереально было никого не задеть. Столько травм, как в этот день на "Королях мира", не было за все предыдущие недели.
В перерыве я стоял молча, терзал бутылку воды и дышал по йоговской системе, чтобы не швырнуть все об пол и немедленно не выйти из этого зала насовсем. Остальные, правда, выглядели примерно так же. Кто-то улегся на пол, кто-то в бешенстве связывал волосы в три узла (танцевать в итоге все равно предполагалось с распущенными, но хотя бы не сразу же), почти каждый бинтовал либо колени, либо локти, либо поясницу.
- Как красиво это было на ютубе в записи, - сказала мне по-английски моя любимая партнерша, умываясь оставшейся водой из бутылки, - я смотрела - и плакала. А теперь танцую - и тоже плачу.
- Это потому, что на ютубе запись плохая, - крикнул ей из-за спины хореограф, - а теперь вам некуда деваться! Прошу, встаем дальше!
Домой я явился с синяком под глазом, пытаясь мыслить позитивно. Подумаешь, засветили с локтя. Зато колени на месте. И позвоночник. И волосы почти не выдрались. Почему я не обрился налысо перед кастингом? Правильно, потому что не думал, что мне не только велят оставить этот хвост, но и заплетут этот кошмар на голове. А пробовал ли я когда-нибудь танцевать в балете с хвостом и тем более с дредами? Нет, даже идей таких не было. А спрашивает меня кто-нибудь о моем удобстве тут? Нет, это никого не волнует. Значит, надо просто больше тренироваться. Например, вставать не в шесть, а в пять, чтобы час упражняться во встряхивании головой таким образом, чтобы собственный хвост не выстегивал мне глаза. Или не мне. Справляются же девочки, значит, это можно освоить...
С этим бесконечным мысленным диалогом в голове я добрался до дома.
Марта сидела в наушниках и чистила картошку. Картошку она чистила исключительно сидя и о-о-о-оочень медленно. Впрочем, за эти два месяца я уже понял, что медленно она делает все. Медленно слушает, медленно смотрит и медленно ест. Я не знал, медленно ли она думает, потому что не так-то просто понять скорость чужой мысли, если за ней не следует абсолютно никакого ответа. "Я подумала" и "я сказала" у Марты почти никак не пересекались.
При виде моей блямбы она стащила наушники и вопросительно посмотрела на меня.
- Производственная травма?
- Примерно, - я сел на кровать и понял, что встать будет уже трудно. Глаз болел и отекал, а завтра предстояли еще шесть часов репетиции этих Королей. И послезавтра. И спину надо было потянуть, потому что на некоторую акробатику я чувствовал зажимы.
- Ты не хочешь все это бросить и уехать? - спросила она вдруг.
- Ты что, смеешься, что ли? - рявкнул я.
Она смотрела спокойно, она и вообще не боялась криков, как будто не замечала их.
- Извини, - я стек по кровати на пол, чтобы стать ближе к душу, но до душа было еще очень далеко идти, метров пять. - Устал. Бывают такие дни.
- Я об этом и спросила, - медленно произнесла Марта. - Что-то у тебя сорвалось. Что, мюзикл не то и не так, как ты ожидал?
Я уткнулся головой в колени. Да, вот оно. Не плохо, а не то, что я ждал.
- Знаешь.... Учили сегодня le rois du monde. Очень... технично. Да нет, просто трудно. Вот трудно. Знаешь эту песню?
- Песню знаю, как же, - она улыбнулась углом рта, - а танцев ваших не видела.
- Наших пока и нет, - мрачно сказал я, вспоминая сегодняшнюю репетицию, когда наш тактичный французский хореограф не знал, кого убивать, нас, солистов или себя самого, - есть только первая версия.
- Я хочу посмотреть, - Марта потянулась к ноутбуку и снова напялила наушники.
Я промотал ей запись мюзикла 2001 до Королей мира и силой воли отправил себя в душ. Сидел я там минут двадцать, рассматривая в зеркало свой заплывший глаз и оцарапанный при падении (правда, единственном за всю репетицию) локоть и подавляя желание рухнуть на кровать и завтра никуда, никуда не вставать с этой кровати и не слышать ни про какие французские мюзиклы ничего и никогда. Когда я выполз из душа, чтобы по горячим следам видео подробно объяснять страх и ужас своей работы, Марта все еще сидела, глядя в экран.
- Что, посмотрела? - я нагнулся к ноутбуку, там без звука на повторе прокручивалось видео.
- Летают... - сказала она тихо.
Нажала на паузу, стянула наушники и глянула на меня.
- Чайка Джонатан Ливингстон, они ведь там летают. Танцоры летают!
Я выдохнул, сел на пол и прислонился головой к ее колену, а она все сидела, не шевелясь, держалась за наушники и повторяла в каком-то робком изумлении:
- Летают, они так летают... могут летать. Вы можете летать!