В тот час, как рушатся миры (с)
Октябрь для меня всегда время тишины, любви и вдохновения. В него легко все. Совсем все. Похороны и переезды. Болезни и бедность. Не знаю, почему. Так мне сделано, что один месяц в году легко.
Этот октябрь немножко другой.
Физически я больна очень. Даже просыпаюсь в основном от "больно, очень больно".
Меня достали диеты, но при малейшем их нарушении мое "больно" превращается в "не могу ходить".
Тексты даются в каких-то родильных муках. Раньше это были легкие деньги, сейчас - как пахать.
Надо цепляться за свои радости, это очень проверенный способ вытянуть. Но мои радости традиционно труд, потому что они тексты, которые не надо ни под кого подгонять и продавать, еще они французский язык, который в очередной раз застрял на витке "очень много понимаю, ни фига не говорю", еще они общение, которое все вызывает рвоту.
Это не очень славно, когда у тебя все общение вызывает рвоту. Только что скандально накричала на Львенка, с которым обсуждала очередной вопрос бытия (ему не привыкать, но не стоило же, все-таки его опыт в некоторых вопросах неоценим).
Комментарии в интернете вообще надо запретить себе как матерную брань или курение (это не менее вредная и затягивающая привычка).
Писать письма я как-то очень не могу. В письмах я не умею держать спину и чирикать, а умею все как есть и без бантика.
Когда меня зовут в гости и я туда прихожу, это треш и угар, простите мой французский, потому что все сказанное колет меня иголкой и все видимое оскорбляет мой взор. Особенно запомнился недавний визит в дружественный дом, где хороший человек объяснял мне, что не бывает такого, чтобы ты без чего-то не мог жить и твой мир рушился. И что люди, которые говорят, что они без кого-то не могут жить, не желают замечать, что живут же.
Мне хотелось сказать, что они живут уже совсем другую жизнь, а та жизнь закончилась, и да, мир рухнул, тот мир рухнул.
Но я плоховато говорю, когда меня колют иголками.
Двое суток после я бесконечно крутила в голове моменты, когда я не могла без кого-то или чего-то жить, и мой мир рушился.
Я не могла жить без музыки. Не в наушниках которая, а которая часы монотонной работы и терпеливого повторения, зубрежки и тренировки слуха. Я хотела учиться на музыканта и более ни на кого, никакая другая профессия не представлялась мне возможной. И когда мне поставили двойку на вступительном экзамене в музыкальное училище со словами "не самый плохой уровень, но вы недостаточно молоды и перспективны для нас", мой мир рухнул. Такого горя я не испытывала никогда. Два часа я сидела, не в силах двинуться с места, и рыдала, и я до сих пор не пойму, откуда в человеке может быть столько слез, чтобы два часа они шли потоком. И мой мир рухнул тогда, и мне до сих пор, уже десять лет как безразлично, в какой шахте добывать деньги, потому что все мои занятия ровно ничего не означают, что-то означала только музыка.
Я не могла жить без своего отца (дети вообще довольно плохо могут жить без семьи, вы замечали?). С самого раннего детства он был для меня всем. Учил завязывать шнурки, жарить картошку, разбираться в карте города, в политике, курсах валют и устройстве социума. И когда он выгнал меня из дома, потому что его жене было так удобно (нет, не надо пищать, что ваш папа никогда не выгонял вас из дома, и поэтому так не бывает), мой мир рухнул. И я кричала, не издавая ни одного звука, и шла из его дома вдоль трамвайных путей и очень хотела броситься под трамвай, потому что мой мир рухнул, и где взять другой мир, другого папу и другое доверие и надежду, а также защищенность и помощь, я не знала. Я и сейчас не знаю, где дети берут все это, если родители предали их в пору бесправия и несовершеннолетия.
Я не могла жить без осмысленной работы, и я не могла жить, видя, что осмысленную работу я не могу выполнять. И мой мир рушился. Я ходила после работы в лес, каталась по иголкам и корягам и кричала, а плакать я тогда уже не умела, и мир рушился, потому что нет никакого мира без работы. Человеку нужен труд. И когда труд невозможен, мир рушится.
Я не могла жить, когда кто-то, кого я очень любила, не любил меня и я делалась помехой (особенно я не могла жить, слыша в такой ситуации "вот бы ты умерла, мы бы тебя просто вспоминали хорошими словами, а так от тебя могут быть проблемы"). Вы знаете, мир рушится, когда человек, без которого ты не можешь жить, потому что с ним жизнь слишком уж иная, хочет, чтобы тебя не было, потому что ему так удобнее и он хочет жизнь без тебя.
Я не могла жить там, где царил произвол насилия. Нет, если вам хочется сказать, что у вас совсем другие знакомые, и никакого насилия вы не видели и не слышали, то те ваши знакомые, кому перепало его пережить, вам о нем не рассказывали. Потому что их мир рушился, и они были одни под его обломками, и даже их тело было уже не их.
Я и сейчас не могу жить без некоторых людей, которых я не могу видеть, лиц которых я не помню (я никогда не запоминаю лиц, даже на улице не сразу людей узнаю). Не могу жить без их голосов, без их присутствия, без их объятий, без их сообщений. Я не особо хотела, чтобы эти люди были мои, но когда они были в моей жизни, жизнь эта была иной. А когда они переставали быть, да, мой мир рушился с уходом из него каждого такого человека, и я всякий раз стучала ладонями по стеклу окна и звала их по имени из-под обломков.
Я живу, само собой. Живу совсем другую жизнь. Каждый раз почти с нуля, потому что все у меня другое.
И всегда, конечно, было кому сказать - это не проблема! Я бы на твоем месте не убивалась по этому человеку! Да радуйся, места прибавилось! Ищи новых!
Этот октябрь немножко другой.
Физически я больна очень. Даже просыпаюсь в основном от "больно, очень больно".
Меня достали диеты, но при малейшем их нарушении мое "больно" превращается в "не могу ходить".
Тексты даются в каких-то родильных муках. Раньше это были легкие деньги, сейчас - как пахать.
Надо цепляться за свои радости, это очень проверенный способ вытянуть. Но мои радости традиционно труд, потому что они тексты, которые не надо ни под кого подгонять и продавать, еще они французский язык, который в очередной раз застрял на витке "очень много понимаю, ни фига не говорю", еще они общение, которое все вызывает рвоту.
Это не очень славно, когда у тебя все общение вызывает рвоту. Только что скандально накричала на Львенка, с которым обсуждала очередной вопрос бытия (ему не привыкать, но не стоило же, все-таки его опыт в некоторых вопросах неоценим).
Комментарии в интернете вообще надо запретить себе как матерную брань или курение (это не менее вредная и затягивающая привычка).
Писать письма я как-то очень не могу. В письмах я не умею держать спину и чирикать, а умею все как есть и без бантика.
Когда меня зовут в гости и я туда прихожу, это треш и угар, простите мой французский, потому что все сказанное колет меня иголкой и все видимое оскорбляет мой взор. Особенно запомнился недавний визит в дружественный дом, где хороший человек объяснял мне, что не бывает такого, чтобы ты без чего-то не мог жить и твой мир рушился. И что люди, которые говорят, что они без кого-то не могут жить, не желают замечать, что живут же.
Мне хотелось сказать, что они живут уже совсем другую жизнь, а та жизнь закончилась, и да, мир рухнул, тот мир рухнул.
Но я плоховато говорю, когда меня колют иголками.
Двое суток после я бесконечно крутила в голове моменты, когда я не могла без кого-то или чего-то жить, и мой мир рушился.
Я не могла жить без музыки. Не в наушниках которая, а которая часы монотонной работы и терпеливого повторения, зубрежки и тренировки слуха. Я хотела учиться на музыканта и более ни на кого, никакая другая профессия не представлялась мне возможной. И когда мне поставили двойку на вступительном экзамене в музыкальное училище со словами "не самый плохой уровень, но вы недостаточно молоды и перспективны для нас", мой мир рухнул. Такого горя я не испытывала никогда. Два часа я сидела, не в силах двинуться с места, и рыдала, и я до сих пор не пойму, откуда в человеке может быть столько слез, чтобы два часа они шли потоком. И мой мир рухнул тогда, и мне до сих пор, уже десять лет как безразлично, в какой шахте добывать деньги, потому что все мои занятия ровно ничего не означают, что-то означала только музыка.
Я не могла жить без своего отца (дети вообще довольно плохо могут жить без семьи, вы замечали?). С самого раннего детства он был для меня всем. Учил завязывать шнурки, жарить картошку, разбираться в карте города, в политике, курсах валют и устройстве социума. И когда он выгнал меня из дома, потому что его жене было так удобно (нет, не надо пищать, что ваш папа никогда не выгонял вас из дома, и поэтому так не бывает), мой мир рухнул. И я кричала, не издавая ни одного звука, и шла из его дома вдоль трамвайных путей и очень хотела броситься под трамвай, потому что мой мир рухнул, и где взять другой мир, другого папу и другое доверие и надежду, а также защищенность и помощь, я не знала. Я и сейчас не знаю, где дети берут все это, если родители предали их в пору бесправия и несовершеннолетия.
Я не могла жить без осмысленной работы, и я не могла жить, видя, что осмысленную работу я не могу выполнять. И мой мир рушился. Я ходила после работы в лес, каталась по иголкам и корягам и кричала, а плакать я тогда уже не умела, и мир рушился, потому что нет никакого мира без работы. Человеку нужен труд. И когда труд невозможен, мир рушится.
Я не могла жить, когда кто-то, кого я очень любила, не любил меня и я делалась помехой (особенно я не могла жить, слыша в такой ситуации "вот бы ты умерла, мы бы тебя просто вспоминали хорошими словами, а так от тебя могут быть проблемы"). Вы знаете, мир рушится, когда человек, без которого ты не можешь жить, потому что с ним жизнь слишком уж иная, хочет, чтобы тебя не было, потому что ему так удобнее и он хочет жизнь без тебя.
Я не могла жить там, где царил произвол насилия. Нет, если вам хочется сказать, что у вас совсем другие знакомые, и никакого насилия вы не видели и не слышали, то те ваши знакомые, кому перепало его пережить, вам о нем не рассказывали. Потому что их мир рушился, и они были одни под его обломками, и даже их тело было уже не их.
Я и сейчас не могу жить без некоторых людей, которых я не могу видеть, лиц которых я не помню (я никогда не запоминаю лиц, даже на улице не сразу людей узнаю). Не могу жить без их голосов, без их присутствия, без их объятий, без их сообщений. Я не особо хотела, чтобы эти люди были мои, но когда они были в моей жизни, жизнь эта была иной. А когда они переставали быть, да, мой мир рушился с уходом из него каждого такого человека, и я всякий раз стучала ладонями по стеклу окна и звала их по имени из-под обломков.
Я живу, само собой. Живу совсем другую жизнь. Каждый раз почти с нуля, потому что все у меня другое.
И всегда, конечно, было кому сказать - это не проблема! Я бы на твоем месте не убивалась по этому человеку! Да радуйся, места прибавилось! Ищи новых!