И прочь родной берег
Когда сентябрь, я всегда вспоминаю свой единственный телефонный разговор с Натаном.
Ужасно удивительно думать, что вообще-то его не всегда звали Jonathan Livingston le goellan, что вообще-то это Марта выдала ему это прозвище в самый день знакомства.
Еще удивительней то, что он всегда был тем самым единственным на планете человеком, кто не держит мобильник. Ну вот как-то не хотелось ему. Вечно ему не хотелось того, что всем.
Тогда тоже был сентябрь, и резко похолодало. У меня не было ничего похожего на деньги, потому что хоть и я работала отчаянно все лето, но денег мне не досталось. Зато я была уже на пороге своей мечты: учиться где хотела чему хотела.
И тогда мой - очень сложный тогда еще - друг позвонил мне прямо в другой город.
Вообще-то он телефон не очень любил, а я ничего не любила, я была уже в запределе, даже не в нуле. Совсем конец детства. Я считаю, что финал детства именно в 19 лет. Когда ты последний год тинейджер.
Но тогда мы говорили.
И это был единственный раз, когда я вдруг ощутила через все километры, что я девочка, а он мальчик.
Он осторожно упрашивал меня вернуться в Питер, говорил про деньги, объяснял, что я ни за что сама по себе не оклемаюсь от произошедшего в то лето. Повторял, что его дом всегда открыт для меня, что я ничем и никак не мешаю ему, что ему за меня страшно. Что мне нужна помощь, которая у него есть.
Я пинала ногой по очереди все предметы мебели в комнате и хрипела в трубку сорванным голосом, что ни за что не откажусь от своей мечты, а его презираю за метания и нерешительность. И что у нас с ним слишком странные отношения, особенно если учесть, что я девочка, а он нет.
Он разозлился и сказал, что скоро уедет на кастинг РиДЖ и вообще. И вообще.
Мы тогда так ругались, страшно вспомнить. Мы вообще всегда много и пламенно ругались, орали друг на друга и немножечко дрались.
- Меня ни за что не примет твоя еврейская семья, - сказала я ему очень громко, - а ты ни за что не согласишься не распускать руки, если я проживу у тебя хотя бы неделю. А денег у тебя не возьму никаких никогда.
- Я живу отдельно от своей семьи, - еще громче сказал этот юный (какой же юный! 2009 год! это ему было меньше 21 года!) мальчик, - а весь этот ваш секс меня в жизни не интересовал, как ты знаешь. Когда это я тянул к тебе руки, исключая растяжку?
- Одни **** в вашем балете, - захихикала я в трубку, - не всю же жизнь ты проживешь один, пора бы и заинтересоваться. А растяжка у меня вся ушла в первый же год учебы в университете.
- От кого я это слышу, - парировал мой друг, - что-то я не видел рядом с тобой мальчиков.
- Ну ты же вечно околачиваешься рядом со мной, когда мальчикам ко мне подходить, - сказала я устало.
- Ты не поедешь со мной? - спросил он вдруг.
- Куда? - я остановилась посреди комнаты.
- В Париж, - ответил он слегка удивленно.
- А...а...а что там мне делать в твоем Париже, Натан?
- Не знаю, - сказал мой собеседник честно, - не представляю даже. Но как так - я уеду туда без никого? А ты останешься здесь?
Думала сегодня, пока чинила велик и прятала зонт, что этот тогда разговор мог кончиться как угодно.
Думала, что до самого последнего дня он мог кончиться как угодно.
Если вечером будут силы, напишу про ноябрь тогдашний. Про ту неделю, что после больницы провела в его доме. Про все разговоры.
Хотя это кажется не очень интересным. Про Марту бы написать - вот это да.
Кто же из них интересней? Дорогому читателю?
Ужасно удивительно думать, что вообще-то его не всегда звали Jonathan Livingston le goellan, что вообще-то это Марта выдала ему это прозвище в самый день знакомства.
Еще удивительней то, что он всегда был тем самым единственным на планете человеком, кто не держит мобильник. Ну вот как-то не хотелось ему. Вечно ему не хотелось того, что всем.
Тогда тоже был сентябрь, и резко похолодало. У меня не было ничего похожего на деньги, потому что хоть и я работала отчаянно все лето, но денег мне не досталось. Зато я была уже на пороге своей мечты: учиться где хотела чему хотела.
И тогда мой - очень сложный тогда еще - друг позвонил мне прямо в другой город.
Вообще-то он телефон не очень любил, а я ничего не любила, я была уже в запределе, даже не в нуле. Совсем конец детства. Я считаю, что финал детства именно в 19 лет. Когда ты последний год тинейджер.
Но тогда мы говорили.
И это был единственный раз, когда я вдруг ощутила через все километры, что я девочка, а он мальчик.
Он осторожно упрашивал меня вернуться в Питер, говорил про деньги, объяснял, что я ни за что сама по себе не оклемаюсь от произошедшего в то лето. Повторял, что его дом всегда открыт для меня, что я ничем и никак не мешаю ему, что ему за меня страшно. Что мне нужна помощь, которая у него есть.
Я пинала ногой по очереди все предметы мебели в комнате и хрипела в трубку сорванным голосом, что ни за что не откажусь от своей мечты, а его презираю за метания и нерешительность. И что у нас с ним слишком странные отношения, особенно если учесть, что я девочка, а он нет.
Он разозлился и сказал, что скоро уедет на кастинг РиДЖ и вообще. И вообще.
Мы тогда так ругались, страшно вспомнить. Мы вообще всегда много и пламенно ругались, орали друг на друга и немножечко дрались.
- Меня ни за что не примет твоя еврейская семья, - сказала я ему очень громко, - а ты ни за что не согласишься не распускать руки, если я проживу у тебя хотя бы неделю. А денег у тебя не возьму никаких никогда.
- Я живу отдельно от своей семьи, - еще громче сказал этот юный (какой же юный! 2009 год! это ему было меньше 21 года!) мальчик, - а весь этот ваш секс меня в жизни не интересовал, как ты знаешь. Когда это я тянул к тебе руки, исключая растяжку?
- Одни **** в вашем балете, - захихикала я в трубку, - не всю же жизнь ты проживешь один, пора бы и заинтересоваться. А растяжка у меня вся ушла в первый же год учебы в университете.
- От кого я это слышу, - парировал мой друг, - что-то я не видел рядом с тобой мальчиков.
- Ну ты же вечно околачиваешься рядом со мной, когда мальчикам ко мне подходить, - сказала я устало.
- Ты не поедешь со мной? - спросил он вдруг.
- Куда? - я остановилась посреди комнаты.
- В Париж, - ответил он слегка удивленно.
- А...а...а что там мне делать в твоем Париже, Натан?
- Не знаю, - сказал мой собеседник честно, - не представляю даже. Но как так - я уеду туда без никого? А ты останешься здесь?
Думала сегодня, пока чинила велик и прятала зонт, что этот тогда разговор мог кончиться как угодно.
Думала, что до самого последнего дня он мог кончиться как угодно.
Если вечером будут силы, напишу про ноябрь тогдашний. Про ту неделю, что после больницы провела в его доме. Про все разговоры.
Хотя это кажется не очень интересным. Про Марту бы написать - вот это да.
Кто же из них интересней? Дорогому читателю?