В Питере -18
Морозы упали на нас в новогоднюю ночь, как топор, и поэтому я, конечно, переключаю режимы на гирлянде, постоянно завариваю чай в чугунном чайнике, кутаюсь в розовую шаль, связанную мне подругой, и читаю Левитанского. Еще пишу трогательные письма о лете и грядущем мае, перемежая эти темы рассказами о бухтах Севастополя и солнечных полях Орловской области.
Однажды в июле, когда жара была неприлично долгой для наших широт, мы работали до полуночи из-за наплыва клиентов, спасающихся от температуры за окном. И в половину первого я наконец переоделась в сарафан из марлевки, который носила еще моя мама в свои 17, и вышла на улицу подышать.
А там буквально за минут пять наплыла гроза, огромная, с вереницей ночных блескучих туч, с раскатами грома и отблесками молний, она грохотала над головой, и мне было страшно выйти из-под козырька, хотя домой очень хотелось.
И прошло минут пятнадцать, когда все громыхало и раскатывалось, бормотало и ворчало над головой, а потом вдруг хлынул стеной ливень, как будто наверху открыли шлюз. И ливень был такой силы, что не рассмотреть было дома на противоположной стороне. А я, двадцатилетняя, стриженая и в сарафане из марлевки, вдруг расхрабрилась и кинулась под дождь, думая, что до дома всего двадцать минут пешком.
Буквально на следующем перекресте пришлось снова прятаться под козырьком парадной, а в открытом проеме двери в доме напротив стояла еще одна полуночная, намокшая девушка, нерешительно рассматривая безнадежно поломанный штормовым ветром зонт, и она тоже была в длинном сарафане, а из незастегнутой сумки у нее торчал рукав белой офисной рубашки. И так мы простояли минут пять, хлюпая набранной в сандалии водой и посматривая друг на друга через улицу, а потом по очереди скинули обувь, и бежали по разным сторонам дороги под дождем, и на прощание она помахала мне рукой, а затем скрылась в подъезде дома на углу Баскова переулка и Восстания.
В то лето я жила в огромной комнате с роялем и четырьмя окнами на юг и восток, а занавесок там не было, и солнце уже в четыре будило стоящие на камине песочные часы с искорками, а Левитанский звучал у меня в голове по утрам, когда я расчесывалась перед распахнутыми окнами, в которых было видно крыши до Смольного и Невы.
Фонтан в пустынном сквере будет сух,
и будет виться тополлиный пух,
а пыльный тополь будет неподвижен.
И будет на углу продажа вишен,
торговля квасом
и размен монет.
К полудню
на киоске "Пиво - воды"
появится табличка "Пива нет",
и продавщица,
мучась от зевоты,
закроет дверь киоска на засов.
Тут стрелка электрических часов
покажет час,
и сразу полвторого,
и резко остановится на двух.
И все вокруг замрет,
оцепенеет,
и будет четок тополиный пух,
как снег на полотне монументальном.
И как на фотоснимке моментальном,
недвижно будет женщина стоять
и, тоненький мизинец оттопырив,
держать у самых губ стакан воды
с застывшими
недвижно
пузырьками.
И так же
за табачными ларьками
недвижна будет очередь к пивной.
Но тут ударит ливень проливной,
и улица мгновенно опустеет,
и женщина упрячется в подъезд,
где очень скоро ждать ей надоест,
и, босоножки от воды спасая,
она помчит по улице
босая,
и это будет главный эпизод,
где женщина бежит,
и босоножки
у ней в руках,
и лужи в пузырьках,
и вся она от ливня золотится.
Но так же резко ливень прекратится,
и побежит по улице толпа,
и тополя засветится вершину
и в сквере заработает фонтан,
проедет поливальная машина,
в окно киоска будет солнце бить,
и пес из лужи будет воду пить.
Однажды в июле, когда жара была неприлично долгой для наших широт, мы работали до полуночи из-за наплыва клиентов, спасающихся от температуры за окном. И в половину первого я наконец переоделась в сарафан из марлевки, который носила еще моя мама в свои 17, и вышла на улицу подышать.
А там буквально за минут пять наплыла гроза, огромная, с вереницей ночных блескучих туч, с раскатами грома и отблесками молний, она грохотала над головой, и мне было страшно выйти из-под козырька, хотя домой очень хотелось.
И прошло минут пятнадцать, когда все громыхало и раскатывалось, бормотало и ворчало над головой, а потом вдруг хлынул стеной ливень, как будто наверху открыли шлюз. И ливень был такой силы, что не рассмотреть было дома на противоположной стороне. А я, двадцатилетняя, стриженая и в сарафане из марлевки, вдруг расхрабрилась и кинулась под дождь, думая, что до дома всего двадцать минут пешком.
Буквально на следующем перекресте пришлось снова прятаться под козырьком парадной, а в открытом проеме двери в доме напротив стояла еще одна полуночная, намокшая девушка, нерешительно рассматривая безнадежно поломанный штормовым ветром зонт, и она тоже была в длинном сарафане, а из незастегнутой сумки у нее торчал рукав белой офисной рубашки. И так мы простояли минут пять, хлюпая набранной в сандалии водой и посматривая друг на друга через улицу, а потом по очереди скинули обувь, и бежали по разным сторонам дороги под дождем, и на прощание она помахала мне рукой, а затем скрылась в подъезде дома на углу Баскова переулка и Восстания.
В то лето я жила в огромной комнате с роялем и четырьмя окнами на юг и восток, а занавесок там не было, и солнце уже в четыре будило стоящие на камине песочные часы с искорками, а Левитанский звучал у меня в голове по утрам, когда я расчесывалась перед распахнутыми окнами, в которых было видно крыши до Смольного и Невы.
Фонтан в пустынном сквере будет сух,
и будет виться тополлиный пух,
а пыльный тополь будет неподвижен.
И будет на углу продажа вишен,
торговля квасом
и размен монет.
К полудню
на киоске "Пиво - воды"
появится табличка "Пива нет",
и продавщица,
мучась от зевоты,
закроет дверь киоска на засов.
Тут стрелка электрических часов
покажет час,
и сразу полвторого,
и резко остановится на двух.
И все вокруг замрет,
оцепенеет,
и будет четок тополиный пух,
как снег на полотне монументальном.
И как на фотоснимке моментальном,
недвижно будет женщина стоять
и, тоненький мизинец оттопырив,
держать у самых губ стакан воды
с застывшими
недвижно
пузырьками.
И так же
за табачными ларьками
недвижна будет очередь к пивной.
Но тут ударит ливень проливной,
и улица мгновенно опустеет,
и женщина упрячется в подъезд,
где очень скоро ждать ей надоест,
и, босоножки от воды спасая,
она помчит по улице
босая,
и это будет главный эпизод,
где женщина бежит,
и босоножки
у ней в руках,
и лужи в пузырьках,
и вся она от ливня золотится.
Но так же резко ливень прекратится,
и побежит по улице толпа,
и тополя засветится вершину
и в сквере заработает фонтан,
проедет поливальная машина,
в окно киоска будет солнце бить,
и пес из лужи будет воду пить.