РОМАН"ЗУЛЕЙХА ОТКРЫВАЕТ ГЛАЗА", ГУЗЕЛЬ ЯХИНОЙ
Конечно, это неправильно: сначала посмотреть фильм, потом читать книгу. Но так уж получилось. Устыженная друзьями, книгу прочла. И сериал, вполглаза просмотренный, не помешал, их связывает разве что гениальная игра Чулпан Хаматовой.
Спасибо, друзья, я давно не получала удовольствия от сегодняшней литературы, даже награжденный всякими премиями. А этот роман - талантливая проза, особая образность, свой язык, свой взгляд на мир.
При этом, роман очень неровный. Попробую рассказать о впечатлениях.
Первая часть - татарская деревня, жизнь в семье через видение и ощущения Зулейхи - самая мощная. Выписала масляными красками, где-то выпуклые пастозные мазки, где-то тончайшие лессировки. Ты физически ощущаешь весь этот мир, с его разнообразными предметами, их весом, тактильным к ним прикосновением, запахами, движением с ними и между ними.
Он зрим, красив и очень страшен: Зулейха, не знавшая ничего другого, гордится своим «хорошим мужем», при этом она в доме наподобие рабочей скотины, рабыни. С ней не говорят, ей отдают короткие приказания, унижают, бьют, а любовь мужа - изнасилование.
Дальше язык романа меняется. Та плотная живая реальность, что была вначале, заменяется условно-схематичным ее описанием с точечными вставками живых деталей, взятых очевидно из рассказов тех, кто это пережил. Но их не хватает, чтобы наполнить прозу плотью. Ритм монотонен, энергетика часто падает, буксует. То же и с персонажами: то какое-то лицо проступает выпукло, ярко (точная реплика, реакция), то снова уплощается, становится схемой.
И всё поселение Семрук на Ангаре мало реально. Как будто начато полотно, что-то набросано - проглядывают будущие домики, наброски людей, но ничего не дописано, огромные куски чистого холста.
Но всё можно простить за дивные страницы, где Юсуф, мальчик, ничего не знающий, кроме Семрука, познает свой огромный мир: поселок, тайга, Ангара. А потом учится видеть живопись, и пространство его духа и фантазии расширяется и крепнет.
Так же прекрасна история с живописцем Иконниковым, воссоздающим в бараке кистью мир Парижа и Ленинграда, по памяти, а еще пишет свою Сикстинскую капеллу на потолке, выданную тупому гэбисту за наглядную агитацию.
И, конечно, это не роман о «раскулачивании» и о людях, брошенных в нечеловеческие условия. Это, скорее, притча, достигающая в отдельных местах высокой поэтичности. И концовка ее - печальная и притчевая, но с крохотной надеждой на свет впереди для Юсуфа.
Спасибо, друзья, я давно не получала удовольствия от сегодняшней литературы, даже награжденный всякими премиями. А этот роман - талантливая проза, особая образность, свой язык, свой взгляд на мир.
При этом, роман очень неровный. Попробую рассказать о впечатлениях.
Первая часть - татарская деревня, жизнь в семье через видение и ощущения Зулейхи - самая мощная. Выписала масляными красками, где-то выпуклые пастозные мазки, где-то тончайшие лессировки. Ты физически ощущаешь весь этот мир, с его разнообразными предметами, их весом, тактильным к ним прикосновением, запахами, движением с ними и между ними.
Он зрим, красив и очень страшен: Зулейха, не знавшая ничего другого, гордится своим «хорошим мужем», при этом она в доме наподобие рабочей скотины, рабыни. С ней не говорят, ей отдают короткие приказания, унижают, бьют, а любовь мужа - изнасилование.
Дальше язык романа меняется. Та плотная живая реальность, что была вначале, заменяется условно-схематичным ее описанием с точечными вставками живых деталей, взятых очевидно из рассказов тех, кто это пережил. Но их не хватает, чтобы наполнить прозу плотью. Ритм монотонен, энергетика часто падает, буксует. То же и с персонажами: то какое-то лицо проступает выпукло, ярко (точная реплика, реакция), то снова уплощается, становится схемой.
И всё поселение Семрук на Ангаре мало реально. Как будто начато полотно, что-то набросано - проглядывают будущие домики, наброски людей, но ничего не дописано, огромные куски чистого холста.
Но всё можно простить за дивные страницы, где Юсуф, мальчик, ничего не знающий, кроме Семрука, познает свой огромный мир: поселок, тайга, Ангара. А потом учится видеть живопись, и пространство его духа и фантазии расширяется и крепнет.
Так же прекрасна история с живописцем Иконниковым, воссоздающим в бараке кистью мир Парижа и Ленинграда, по памяти, а еще пишет свою Сикстинскую капеллу на потолке, выданную тупому гэбисту за наглядную агитацию.
И, конечно, это не роман о «раскулачивании» и о людях, брошенных в нечеловеческие условия. Это, скорее, притча, достигающая в отдельных местах высокой поэтичности. И концовка ее - печальная и притчевая, но с крохотной надеждой на свет впереди для Юсуфа.