Окрошка
Ленинградские дети болели почти непрерывно, с короткими передышками. Климат там такой был, подходящий, и стада инфекций свирепствовали в детских садах и школах. Ангина, скарлатина, краснуха, грипп, корь, ветрянка, гайморит, отит. Они сменяли друг дружку с завидным упорством, и как эту чехарду выдерживали родители, я не знаю. Годам к двенадцати всё это вдруг проходило, и мы в -25 градусов, когда объявляли, что школы закрываются из-за мороза, мчались на каток, да еще и ломали зубами каменное мороженое - и хоть бы что.
Но это будет потом, а сейчас мне девять лет. Судя по залитому солнцем подоконнику, стоит поздняя весна. В нашей квартире на втором этаже двора-колодца солнечные лучи дальше подоконника забраться не могут. Я валяюсь в кровати, несчастная, с высоченной температурой, в ухе стреляет, голова замотана отвратительным камфорным компрессом. Помните такие? В квадратике марли прорезается дырка для уха, марлю опускают в теплое камфорное масло на столовой ложке, надевают на ухо. Потом прижимают жестким квадратом компрессной бумаги, прикрывают большим куском ваты, а сверху наматывают километр бинта. Камфора воняет, чугунная голова ощущается чужой и лишней.
Папы нет, он в творческом доме художников в Переславле Залесском, и от него скрывают, что я болею, а то он немедленно сорвется домой, такое уже случалось.
Как-то папа поехал в Москву к своей любимой двоюродной сестре Ниссе, отдохнуть недельку. За ту ночь, что он ехал в поезде, я умудрилась заболеть. Папа пришел к сестре, обнял ее и тут же стал звонить в Ленинград, что добрался благополучно. Мама поговорила с ним, потом дала мне трубку, прошептав: «Не говори папе, что ты заболела, пусть он спокойно отдохнет!»
Я кивнула понимающе, взяла трубку. Сказала радостно:
- Папа, я не заболела! - И похвасталась: У меня температура 40!
Нисса рассказывала: папа повесил трубку, взял свой рюкзак, который минуту назад сбросил с плеча, и отправился в аэропорт.
Так что, когда папа звонит из Переславля, меня к телефону не подпускают, и от этого я чувствую себя несчастной вдвойне.
Звонок в дверь. К нам зашел папин друг со студенческих времен Юлик Клюге. Я слышу, как мама на кухне говорит ему огорченно:
- Температуру ничем не сбить, Танька даже книжек не читает и ничего не ест. Не знаю, что делать.
Юлик уходит и через какое-то время возвращается. Возится на кухне, а потом входит ко мне с хитрым видом: в руках у него глубокая тарелка, а в ней окрошка - невиданная еда! Мелко нарезанные первые огурчики, редиска, укроп, кусочки докторской колбасы. Всё это залито квасом и сметаной. Он смотался на рынок, накупил эту экзотику (в овощных магазинах ничего такого еще нет) и соорудил окрошку для меня.
И происходит чудо! Я набрасываюсь на окрошку и поедаю ее с какой-то дрожью счастья. За первой тарелкой следует вторая, ее я тоже уничтожаю. Температура падает до нормальной, в ухе перестает стрелять. На следующий день я совершенно здорова!
До сих пор не знаю, что тогда произошло. Но забыть такое невозможно.
Но это будет потом, а сейчас мне девять лет. Судя по залитому солнцем подоконнику, стоит поздняя весна. В нашей квартире на втором этаже двора-колодца солнечные лучи дальше подоконника забраться не могут. Я валяюсь в кровати, несчастная, с высоченной температурой, в ухе стреляет, голова замотана отвратительным камфорным компрессом. Помните такие? В квадратике марли прорезается дырка для уха, марлю опускают в теплое камфорное масло на столовой ложке, надевают на ухо. Потом прижимают жестким квадратом компрессной бумаги, прикрывают большим куском ваты, а сверху наматывают километр бинта. Камфора воняет, чугунная голова ощущается чужой и лишней.
Папы нет, он в творческом доме художников в Переславле Залесском, и от него скрывают, что я болею, а то он немедленно сорвется домой, такое уже случалось.
Как-то папа поехал в Москву к своей любимой двоюродной сестре Ниссе, отдохнуть недельку. За ту ночь, что он ехал в поезде, я умудрилась заболеть. Папа пришел к сестре, обнял ее и тут же стал звонить в Ленинград, что добрался благополучно. Мама поговорила с ним, потом дала мне трубку, прошептав: «Не говори папе, что ты заболела, пусть он спокойно отдохнет!»
Я кивнула понимающе, взяла трубку. Сказала радостно:
- Папа, я не заболела! - И похвасталась: У меня температура 40!
Нисса рассказывала: папа повесил трубку, взял свой рюкзак, который минуту назад сбросил с плеча, и отправился в аэропорт.
Так что, когда папа звонит из Переславля, меня к телефону не подпускают, и от этого я чувствую себя несчастной вдвойне.
Звонок в дверь. К нам зашел папин друг со студенческих времен Юлик Клюге. Я слышу, как мама на кухне говорит ему огорченно:
- Температуру ничем не сбить, Танька даже книжек не читает и ничего не ест. Не знаю, что делать.
Юлик уходит и через какое-то время возвращается. Возится на кухне, а потом входит ко мне с хитрым видом: в руках у него глубокая тарелка, а в ней окрошка - невиданная еда! Мелко нарезанные первые огурчики, редиска, укроп, кусочки докторской колбасы. Всё это залито квасом и сметаной. Он смотался на рынок, накупил эту экзотику (в овощных магазинах ничего такого еще нет) и соорудил окрошку для меня.
И происходит чудо! Я набрасываюсь на окрошку и поедаю ее с какой-то дрожью счастья. За первой тарелкой следует вторая, ее я тоже уничтожаю. Температура падает до нормальной, в ухе перестает стрелять. На следующий день я совершенно здорова!
До сих пор не знаю, что тогда произошло. Но забыть такое невозможно.