В связи с комментариями. Продолжение
Я написала, что до войны я жила в Киеве, и что официально главным украинским поэтом тогда был Павло Тычина, и привела эпиграмму на Павла Тычину. А semenspokojnyj возразил мне, что главным украинским поэтом был Тарас Шевченко. От semenspokojnyj я такого высказывания не ожидала. Ведь очевидно, что я имела в виду поэтов - моих современников, а Тарас Шевченко жил почти сто лет назад.
Я написала, что мои читатели равнодушны к Пушкину. Читатели мне объяснили, что их просто в школе перекормили Пушкиным, заставляли учить наизусть от сих до сих, вообще, Пушкина было слишком много. Значит, они равнодушны к Пушкину из детского негативизма. Если бы им в школьные годы Пушкина читать запрещали, то они бы его, конечно, наизусть знали. А я, между прочим, к школе относилась иначе. Правда, «Евгения Онегина», как я уже говорила, я прочла и запомнила наизусть в семь лет, за три года до того, как пошла в школу. Папа меня отвёл в школу только в десять лет, сразу в третий класс. Он меня любил и жалел, не хотел, чтобы я вставала каждый день по будильнику в восемь часов и выходила из дома в любую погоду. К тому же, он сомневался, что я буду чувствовать себя комфортно с моими ровесниками-одноклассниками. У меня никогда не было детского общества, я общалась с родителями и их друзьями, и они общались со мной на равных.
Детей я боялась, я их не понимала и не знала, чего от них ждать. Когда я, наконец, пошла в школу, меня вызвали к доске, и я стала отвечать урок, класс начал смеяться. Учительница сказала: «Вы напрасно смеётесь, Березина говорит очень правильно, это настоящий тургеневский язык». Постепенно я перешла на современный язык, но когда я волнуюсь, возбуждена, сержусь, то перехожу на свой родной тургеневский язык. Ругаюсь я на этом языке. А к школе я привыкла и очень её полюбила. Я активно участвовала в жизни школы во всех её проявлениях. Была членом учкома, председателем совета пионерского отряда, и, как я уже рассказывала, меня даже выбрали делегатом на первый Всеукраинский слёт пионеров, где, как я уже рассказывала, я познакомилась с испанскими детьми. Может быть, я так полюбила школу потому, что у нас был прекрасный классный руководитель, её звали Нина Карловна. Мы с ней любили друг друга, но однажды я на неё рассердилась. Хотя это совершенно не в тему, я хочу этот случай рассказать. Когда мы проходили числительные, Нина Карловна задала нам написать сочинение, в котором должно было быть много числительных, не меньше пятнадцати, а лучше двадцать. Я считала, что это неправильное задание - невозможно в связный текст втиснуть двадцать числительных. Я написала смешной рассказ о том, как альпинисты во всём альпинистском снаряжении поднимались на Владимирскую Горку (это известное место в Киеве), а потом сорвались с этой горки и оказались в воде Днепра. Чтобы числительных было много, я всё время меняла количество альпинистов и высоту подъёма. Рассказ получился очень смешной. Я думала, что Нина Карловна рассердится на меня, но назавтра после того, как мы сдали сочинения, Нина Карловна пришла в класс и сказала: «Березина написала очень смешной рассказ. Сейчас я вам его прочту». Она стала читать, но всё время прерывалась. Потому что её разбирал смех. Она сказала: «Лина, прочти сама». Я не знала, радоваться мне или огорчаться оттого, что Нина Карловна не поняла, что своим рассказом я хотела высмеять её, на мой взгляд, неправильное классное задание. Прошу прощения, что отвлеклась от темы. Как начну вспоминать школу, остановиться не могу.
Но давайте немного почитаем «Евгения Онегина». Например, моё любимое место. Ленский и Онегин возвращаются из гостей от Лариных. Ленский возил его туда познакомить, полагается соседям нанести визит. И вот на обратном пути такой разговор:
- Ну что ж, Онегин? ты зеваешь.
-«Привычка, Ленский». - Но скучаешь
Ты как-то больше. - «Нет, равно.
Однако в поле уж темно;
Скорей! пошел, пошел, Андрюшка!
Какие глупые места!
А кстати: Ларина проста,
Но очень милая старушка;
Боюсь: брусничная вода
Мне не наделала б вреда.
Как-то здесь между строк чувствуется этот холодный вечер и то, что петербуржцу Онегину здесь не по себе, в этих «глупых местах». Вообще, слово «глупые» Онегин и люди его круга любили. Я приведу ещё одну цитату:
Скажи: которая Татьяна?»
- Да та, которая, грустна
И молчалива, как Светлана,
Вошла и села у окна. -
«Неужто ты влюблен в меньшую?»
- А что? - «Я выбрал бы другую,
Когда б я был, как ты, поэт.
В чертах у Ольги жизни нет.
Точь-в-точь в Вандиковой Мадоне:
Кругла, красна лицом она,
Как эта глупая луна
На этом глупом небосклоне».
Я думаю, Ван Дейк очень бы удивился, узнав, что в чертах его Мадонны нет жизни. Он как раз считал, что есть. Но самое замечательное, конечно, то, что и небосклон, и луна почему-то глупые. В то время для Онегина и людей его круга скучать, зевать и быть разочарованным считалось хорошим тоном.
Прямым Онегин Чильд-Гарольдом
Вдался в задумчивую лень:
Со сна садится в ванну со льдом…
И в другом месте про Онегина сказано:
…иль еще
Москвич в Гарольдовом плаще…
Вот Чайльд-Гарольд - это начало, это источник, откуда пошли разочарованные молодые люди. Они были образованны, умны, полны сил, но не было поприща для применения этих качеств. И у них не было идеи, ради которой они стали бы действовать самоотверженно. Правда, сам Байрон для себя выход нашёл. Он поехал в Грецию, где греки боролись за независимость от Османской империи. На собственные средства купил английский бриг, припасы, оружие и снарядил полтысячи солдат, с которыми отплыл в Грецию. Для того, чтобы это сделать, Байрон продал всё, что он имел в Англии. Если бы он не умер на этой войне, и война бы кончилась, то вернуться в Англию ему было бы не к чему.
Для Пушкина Байрон был кумиром. В стихотворении «К морю» Пушкин писал о Байроне, что он
Исчез, оплаканный свободой,
Оставя миру свой венец.
Шуми, взволнуйся непогодой:
Он был, о море, твой певец.
Твой образ был на нем означен,
Он духом создан был твоим:
Как ты, могущ, глубок и мрачен,
Как ты, ничем неукротим.
Мир опустел...
Вот без Байрона для Пушкина мир опустел.