Юбилейное
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
Иосиф Бродский
Дорогие мои, по паспорту 30-го мая, а фактически 31-го (я родилась в ночь с 30-го на 31-е в час ночи) мне исполняется 98 лет. Такой отрезок времени даже невозможно себе представить. Я прожила почти целое столетие.
Четверостишие, которое я использовала в качестве эпиграфа, Бродский написал про себя и про меня тоже. Причём мне оно подходит больше, чем самому Бродскому. Бродский прожил всего 55 лет, а написал эти строчки ещё раньше, и непонятно, почему он свою жизнь назвал длинной. А вот моя жизнь действительно длинная. Я никогда не думала, что буду долго жить. Когда мне исполнилось 70 лет, мне почему-то было очень смешно. Я говорила себе: «Мне 70 лет…» и покатывалась со смеху. Мне казалось, я всех обманула, вокруг пальца обвела. Прожила целых 70 лет, несмотря на все препятствия. А препятствий было много. Считается, что долго живут люди, которые всю жизнь живут на одном месте в одинаковых условиях. Мы с вами когда-то говорили об этом, о том, что адаптация к новым условиям - это самая большая нагрузка для организма. Мой брат Феликс, психиатр, доктор наук, специально занимался адаптацией. Он ездил на Чукотку, изучал адаптацию к низким температурам, к полярной ночи и к полярному дню, когда круглые сутки на небе солнце. Результаты его исследований были пугающие. Такие же исследования проводил во Франции Реми Шовен, не на людях, а на крысах, я об этом тоже подробно рассказывала в своём блоге. Как я уже сказала, долго живут те, кто всё время живёт на одном месте в одинаковых условиях. А меня мотало по стране. Я родилась в Днепропетровске, когда мне было пять лет, меня перевезли в Москву, через три года папу направили на работу на Украину, в город Красноград, и мы с Феликсом и домработницей поехали с ним. Потом его перевели в Дергачи близ Харькова, потом в Киев. В Киеве мы жили шесть лет, так долго на одном месте мы никогда не жили. А потом началась война, и мы эвакуировались в Казахстан, в посёлок Приуральный Бурлинского района Западно-Казахстанской области. Это было перемещение не только на большое расстояние, но в другую природно-климатическую зону. И это была полная перемена и условий, и образа жизни. До войны я никогда не ходила босиком, а в Приуральном я ходила босиком от снега до снега. Единственной моей обувью были валенки, как поётся в песне, «не подшиты, стареньки», мама их выменяла на какую-то привезённую из Киева вещь. До войны я никогда не держала в руках ничего тяжелее ручки. В Приуральном был тяжёлый физический труд, голод, холод и болезни в отсутствие медицинской помощи. Обо всём этом в своём блоге я подробно рассказала. Осенью 1944 года я вернулась из эвакуации в Киев, а в 1945 году маму направили на работу в Западную Украину, в город Станислав, и я переехала туда. До 1960 года мой родительский дом был в Станиславе. В 1947 году я поступила в Московский университет, но на летние и зимние каникулы ездила в Станислав. В 1955 году я вышла замуж за москвича и получила московскую прописку, но не жила постоянно в Москве, а моталась между Москвой и Станиславом. Я уже рассказывала об этом. В 1956 году я родила дочь. В Зарядье, где мы жили в Москве, у нас была тёмная и сырая квартира, и дочь стала болеть. У неё диагностировали бронхоаденит, врач сказал мне, что это детский туберкулёз, и, что если я не увезу дочь из этой квартиры, она у меня погибнет. Увезти Лену мне было некуда, кроме Станислава. Я с ней уехала к маме. А в Москве у меня остался муж и незаконченный университет, я ещё диплома не получила. Поэтому я моталась между Москвой и Станиславом. Это к вопросу об адаптации. И вообще жизнь была трудной. Она у всех была нелёгкой, но не все были ЧСВН (членами семьи врага народа). Это были дополнительные трудности. И вот я думаю, чем же объясняется моё беспримерное долголетие. Я думаю, что целиком обязана им моему характеру. Я вам всё это сейчас попытаюсь объяснить, так сказать, поделюсь опытом. Может, вы возьмёте с меня пример и тоже проживёте долго. Я уже говорила, что я человек любящий, и всегда любила всех и всё, что меня окружает. А любовь очень полезная эмоция. Она вызывает ответную любовь, не людей, а то, что Борис Пастернак назвал «любовь пространства». Я никогда никого не ненавидела, не умею, не знаю, как это делается. Я могу ненавидеть кого-нибудь теоретически, например, своих идеологических противников, но когда я вижу объект своей ненависти во плоти, то я замечаю, что он не слишком здоров, понимаю, как он уязвим, как легко ему причинить боль, и как он, в сущности, несчастлив. И моя ненависть исчезает и заменяется жалостью. Жалость - это вообще моя основная эмоция. Мне всех жалко. Мой любимый английский писатель Грэм Грин написал: «Жалость - это бездонная, неутолимая страсть». Это про меня. А ещё, может быть, моему долголетию способствовало то, что я равнодушна к материальным условиям жизни. Я человек не требовательный, у меня очень скромные потребности.
Сейчас я стою на пороге перехода в другую жизнь, в вечную, готовлюсь к этому переходу и разбираюсь со своей земной жизнью. Вы это могли заметить, мои дорогие читатели, я и вас втягиваю в эти разборки.
Я помню мир совсем другим. Я хочу немного рассказать о мире моего детства. Я уже рассказывала об этом, мне кажется, пост назывался «Мелодии моего детства». Но я хочу его коротко повторить. В детстве я жила в Днепропетровске. Рано утром к нам во двор заходил угольщик и пел глубоким басом: «Голля, голля, голля». Он имел в виду уголья. Он торговал древесным углем для утюгов, тогда были такие утюги, в которые насыпали горящий древесный уголь. После него приходил жестянщик и протяжно пел высоким голосом: «Паять, починять вёдра, кастрюли!». Затем приходил стекольщик, его песенку я забыла. Потом приходил старьёвщик и пел: «Старьё берём, старьё берём…», к нему выбегали дети и приносили, что дома удалось ухватить, а он за это давал им конфеты. Потом приходил шарманщик. У его шарманки была одна песня: «Трансваль, Трансваль, страна моя, ты вся горишь в огне». В России почему-то остро переживали англо-бурскую войну, конечно, были на стороне буров. Эта песня запала мне в душу, и когда Советский Союз стал разваливаться, на окраинах страны начались локальные войны, и я пела про себя «Трансваль, Трансваль, страна моя, ты вся горишь в огне», и глотала слёзы. Теперь нет ни угольщиков, ни бродячих жестянщиков, ни стекольщиков, ни старьёвщиков, ни шарманщиков.
Как я уже сказала, я готовлюсь к переходу в другую жизнь, вечную, и думаю, на окончательном суде что я могу предъявить в оправдание своей жизни, какие достижения. Я думаю, главное достижение - это моя дочь. Она у меня образцово-показательная, была такой с раннего детства. Не просто слушалась взрослых, а и без распоряжения взрослых знала, что нужно делать и как себя вести. Она хорошо училась в школе, а после школы с первого захода самостоятельно поступила в медицинский институт, где конкурс был 22 человека на место. Мы думали, при таком конкурсе она не поступит, волновались. А она говорила: «Я не понимаю, почему вы волнуетесь. Я поступлю», и поступила. Хорошо училась в институте, и, когда кончала, три кафедры предложили ей поступить в аспирантуру. Но она не захотела в аспирантуру, хотела скорей начать лечить, и стала хорошим врачом. Я уже вам рассказывала, что Феликсу нужна была консультация нефролога, и Феликс спросил у своего домашнего врача, а домашний врач у него был из какой-то президентской сети медицинского обслуживания, так вот, Феликс спросил у него, к какому нефрологу ему обратиться. И тот ответил, что было бы лучше всего, если бы он смог найти выход на Елену Игоревну Тарееву. Феликс спросил, почему именно на неё, и услышал в ответ: «Потому что это лучший нефролог в городе». Когда я рассказала об этом Лене, она возмутилась, сказала, что это не так, что Лена Захарова не хуже её, а может быть, даже лучше, и Томилина. Но в любом случае выходит, что она одна из лучших. Кстати, Лена - мой лечащий врач. Я принимаю все препараты, которые она назначает, и соблюдаю назначенную ею диету. Она говорит, что если я буду что-нибудь нарушать, то она перестанет меня лечить, и я буду лечиться в поликлинике на общих основаниях. Услыхав про «общие основания», я сильно пугаюсь и клянусь не нарушать.
Мой духовник, мой замечательный Джованни, говорит, что если Бог не забирает меня к себе, держит меня на Земле, то, значит, в этом есть какой-то смысл.
Продолжение следует.