Пропущенные 15 лет. Окончание
В 1982 году в нашей жизни произошла большая перемена - мы купили телевизор. До тех пор мы жили без телевизора, принципиально не хотели его заводить. То, что мы видели по телевизору, бывая в гостях у друзей, нам не нравилось. Мы боялись, что, если заведем телевизор, он против нашей воли втянет нас в какую-то суету и пустоту, и просто дорожили тишиной. Но однажды Саша Родин принес к нам и поставил на письменный стол свой маленький телевизор. Сказал, что принес нам телевизор специально, чтобы мы могли посмотреть «Семнадцать мгновений весны», этот сериал повторяют, и посмотреть нам его необходимо. Весь народ смотрел этот сериал, он породил целое направление в фольклоре, анекдоты про Мюллера и Штирлица, и проч. Народ разговаривает цитатами из этого фильма, а мы его не видели и ничего этого не понимаем, оторвались от народа. Мы стали смотреть сериал и, поскольку телевизор стоял на столе, посмотрели еще кое-что. Увидели актеров, которых мы не знали, услышали певцов, которых мы прежде не слышали, нам стало ясно, что мы действительно много пропустили и выпали из культурного контекста. В связи с болезнью Игоря мы стали реже ходить в театры и концерты. Словом, мы сдались и купили телевизор. В первый же вечер, что мы купили телевизор, мы посмотрели фильм «Рафферти» с Олегом Борисовым в главной роли. Мы впервые увидели этого актера, он нам так понравился, что мы несколько дней только о нем и говорили. На следующий день была опера «Тоска», партию Каварадосси исполнял Владислав Пьявко, небольшой голос, но удовольствие мы получили. А потом был фильм-балет «Анюта» с Екатериной Максимовой - это был совершеннейший восторг. Мы, два сильно немолодых человека, радовались и удивлялись, как дикари, тому, что, оказывается, теперь можно не выходя из дома посмотреть фильм, спектакль, даже оперу и балет. Я стала много смотреть телевизор, получила возможность смотреть на человеческие лица. Я уже говорила, что самое интересное для меня - это человеческое лицо. Иногда в вагоне метро я видела какое-нибудь интересное лицо и смотрела на него не отрываясь - до тех пор, пока не встречалась с удивленным взглядом человека, на которого смотрю. А по телевизору я могла смотреть на лица сколько угодно. Я этого человека вижу, а он меня - нет, и можно смотреть не скрываясь. Вот я и смотрела. Мне неважно было, о чем передача, я просто людей разглядывала. Валя Тареева, застав меня за этим занятием, сказала, что никогда не видела, чтобы кто-нибудь так смотрел телевизор.
В 1982 году стала болеть мама. Я имею в виду не физические заболевания. Мама стала резко меняться, не хочу употреблять слово маразм, она, что ли, впадала в детство. Она уже ничего не могла делать и нуждалась в полном уходе. Я уже писала, что Игорь очень любил маму и возиться с ней ему было не в тягость. А поскольку он на работу не ходил, то вся нагрузка по уходу за мамой досталась ему. Но, повторяю, ему это было не в тягость. Я старалась в выходные дни освободить его от ухода за мамой, но он мне это не очень позволял. Я готовила, он спрашивал: «Что ты делаешь?» Я отвечала: «Пюре для мамы». Он говорил: «Ты считаешь, что это будет пюре?» Я спрашивала: «А ты что считаешь?» Он отвечал: «А я считаю, что это будет не пюре, а просто мятая картошка». Словом, пока я готовила, он сидел рядом и следил за мной. Я говорила: «Что ты смотришь мне на руки? Не обижу я ее, это моя родная мама». Он говорил: «Твоя родная? А моя какая? Да она мне роднее родной!» И это была правда. Он действительно любил мою маму больше, чем свою. Он все про нее знал и понимал, чего никто другой не понимал. Как-то в выходной мы пошли с ним погулять, мы хотели пройти на Никитский бульвар к дому декабриста Лунина - Игорь хотел мне его показать. Мы прошли Малый Москворецкий мост, набережную, Большой Каменный мост, вышли на Волхонку, подошли к Музею изящных искусств. В ограде музея сохранилась часть, одно звено металлической ограды, со времен создания музея, очень красивой. Мы некоторое время ее рассматривали, потом мы прошли вглубь квартала, где в дворцовом здании размещался институт марксизма-ленинизма. Мы никогда его толком не видели, а теперь мы его обошли и внимательно рассмотрели. И там, в глубине участка, стоял дом, в котором вроде бы жил комендант этого дворца. Обыкновенный двухэтажный дом, ничего особенного, но расположен он был очень удачно - среди деревьев, в тихом месте, хотя и в центре города. Нам с Игорем всегда хотелось иметь не квартиру, пусть даже самую хорошую, а свой дом. Игорь смог бы своими руками дом построить, он даже купил книгу «Как построить дом своими силами», но нам не удалось даже какой-нибудь участок в шесть соток получить где-нибудь за городом. И мы утешались или забавлялись тем, что, увидев в Москве небольшой подходящий для нас дом, мысленно его обживали. Так мы обжили дом коменданта. Оказавшись на задах музея, где мы прежде никогда не были, мы увидели здание какого-то НИИ, красивое и хорошо расположенное, окруженное большими старыми деревьями. Среди деревьев стояла удобная скамейка, мы сели на нее, провели некоторое время, рассматривая здание НИИ. Поблизости от него, к нашему величайшему изумлению, мы увидели мастерскую Веры Мухиной, совершенно фантастическое сооружение. Мы долго бродили вокруг него и представляли себе, как в этом чудовищном объеме скульптор-монументалист создает свои произведения высотой с многоэтажный дом. Но тут Игорь взглянул на часы и сказал: «Возвращаемся домой, бегом!» Я спросила, почему нужно срочно возвращаться, мы даже не дошли до имения Лунина, а это была наша цель. Игорь сказал, что мы отсутствуем уже два с половиной часа, а мама дома одна. Я сказала, что не вижу в этом ничего плохого, мама у себя дома, никакая опасность ей не грозит. Игорь сказал: «Опасности нет, а ей страшно». Я спросила, с чего он это взял. Как это, у себя дома в привычной обстановке ей страшно? Он сказал, что ей так страшно, как бывает страшно маленьким детям, когда они дома остаются одни. Хорошие родители это понимают и стараются детей одних не оставлять. Мы побежали домой.
Мы застали маму в ее комнате, она сидела в своем кресле, и вид у нее был встревоженный. Похоже, Игорь был прав. Как-то вечером у нас в гостях был Саша Родин со своей женой Людой, и мы сидели в холле на угловом диване. Мы с Игорем сидели с той стороны, что примыкала к двери маминой комнаты. Мы разговаривали, вдруг Игорь сказал: «Как ты думаешь, что сейчас делает мама?» Я сказала: «Думаю, лежит на своей тахте». Игорь отрицательно покачал головой. Я спросила: «Не лежит, сидит в кресле?» Игорь сказал: «Нет. Она стоит у двери, рукой взялась за ручку двери, хочет выйти к нам, но не решается». Я сказала: «Ну с чего ты это взял? Что ты выдумываешь?» Я встала, открыла мамину дверь и убедилась, что Игорь сказал правду. Я взяла маму за руку, сказала: «Мамочка, присоединяйся к нам», - и посадила ее между собой и Игорем. Мама сразу же сказала Саше: «Саша, откуда вы знаете, что чувствует старая женщина, которая случайно разбила чашку из дорогого сервиза? Как вы угадали, что она боится своих детей?» Речь шла о Сашином последнем рассказе, накануне мы прочли его вслух. В этом рассказе старая женщина разбила чашку из сервиза и испугалась, что дети, сын и невестка, будут на нее сердиться. Она взяла обломки чашки и стала ходить по магазинам в поисках такой же чашки. Чашку она нашла, очень обрадовалась, купила ее, принесла ее домой и тут увидела, что купленная ею чашка чуть-чуть отличается от разбитой. На разбитой чашке завитки на золотом ободке завивались справа налево, а на купленной чашке - слева направо. Она с новой чашкой вернулась в магазин и спросила у продавщицы, нельзя ли найти чашку, где завитки завиваются справа налево. Продавщица, которая каким-то образом поняла, почувствовала ситуацию, сказала: «Вы думаете, завитки слева направо их не устроят? А может, они даже и не заметят». Саша был очень доволен, что речь зашла о его рассказе и что маме его сюжет оказался очень близким. С мамой вообще было как-то не очень понятно - мне иногда казалось, что свой маразм она немного наигрывает, то она вроде ничего не понимает, а то вдруг разговаривает, как в старые добрые времена. Я как-то пришла с работы, все общество было на кухне, а мамы там не было.
Я заглянула к ней в комнату, свет там не горел, мама сидела в своем кресле, я спросила: «Мамочка, что же ты сидишь одна, в потемках?» Мама сказала: «Я уже вышла из того возраста, когда в потемках сидят вдвоем». Как-то к нам пришла Ленина главная школьная подруга Галя, она была и моей подругой, и мы сидели на кухне втроем - мы с мамой и Галя. Галя была в плохом настроении, накануне она рассталась с человеком, которого любила. У Гали была дочь от первого мужа, с которым она развелась. Она вышла за него замуж без любви, потому что он ее очень любил, сказал, что, если она ему откажет, он покончит с собой. Она не очень поверила, но все же испугалась: а вдруг?.. Вышла замуж, он ей изменил, и, придравшись к этому, она тотчас развелась. Вот теперь она полюбила, любовь была взаимная, отношения - очень гармоничные, они понимали друг друга, и все же Галя решила разойтись, потому что, как ей показалось, он не сможет полюбить ее дочь как свою. Она оказалась перед выбором - и выбрала дочь. Но решение далось ей непросто, она страдала от разрыва. Я об этом ее романе вообще ничего не знала, а сейчас, сидя на кухне и переживая разрыв, она рассказала мне всю историю с начала до конца: как они познакомились, как полюбили друг друга, как им было хорошо вместе и как и почему они расстались. Рассказала, что он был за человек, а человек он был действительно интересный. Мама в разговоре не участвовала, сидела с отсутствующим видом, нам казалось, она не слушает и не слышит. А когда Галя ушла, мама сказала: «Какая печальная история…», - и обсудила ее со мной. Оказалось, она все слышала и Галины переживания приняла близко к сердцу.
Феликс, который лечил маму, сказал, что ей нужно побольше ходить, что сам процесс ходьбы ей важен, по комнатам много не находишь. Мы с Игорем водили маму гулять, в основном в сквер напротив «Ударника». В этом сквере бил фонтан мощными струями, я считаю, что этот фонтан самый красивый в Москве. Вообще, там было хорошо. Мы выходили на лестничную площадку, Игорь брал маму на руки и сбегал с ней по лестнице, через дорогу он тоже переносил ее на руках. Мы часа два гуляли и возвращались таким же образом. Таких прогулок в течение дня у нас было три: после завтрака, перед обедом и перед ужином. Естественно, когда шел сильный дождь, снег, метель - этот график сбивался. Лена любила бабушку и охотно возилась с ней, когда было время. Все наши и Ленины друзья также принимали в бабушке большое участие. У нас в семье как бы появился маленький ребенок и все его любили и баловали. У Вали Тареевой, сестры Игоря, были особые отношения с мамой. Валя немножко умела шить и обсуждала с мамой ее гардероб. Мама жаловалась Вале, что платья и особенно юбки ей стали широки. Валя говорила: «Давайте примерим. Я возьму домой и все это ушью». Как-то мама пожаловалась Вале, что у нее мало ночных рубашек. Валя полезла в шкаф, сосчитала рубашки и сказала: «Рубашек достаточно, но, может быть, они вам надоели? Пожалуй, я сошью вам парочку новых рубашек». Когда Валя со своим сыном Юрой, они обычно приходили вдвоем, вечером от нас уходили, мама долго прощалась с ними в передней и просила их ходить по улице осторожно. Мамино меню всегда обсуждалось всей семьей, подсчитывались калории. Когда появлялась первая клубника, очень дорогая, тогда не было как сейчас, сейчас клубника круглый год, причем одинаково невкусная, а тогда клубника была только в сезон, зато очень вкусная и ароматная, так вот, первую клубнику мы покупали только для мамы.
Маму регулярно посещала врач, Валентина Павловна, из специальной поликлиники для старых большевиков, что-то вроде отделения Кремлевки. И лекарство для мамы мы покупали в этой поликлинике со скидкой 50%. Валентина Павловна хорошо относилась ко всем нам, видя, что мы любим ее пациентку. Однажды мама упала, после этого жаловалась на боль в паху, Валентина Павловна привела хирурга, он осмотрел маму, сказал, что там только ушиб и боль пройдет, но боль не проходила. Мы вызвали такси и отвезли маму на рентген. Оказалось, перелом правой лонной кости. Мы сказали об этом Валентине Павловне, Валентина Павловна спросила: «Вы вызывали скорую, с носилками?» Мы сказали, что носилки нам не понадобились, Игорь нес маму на руках. Валентина Павловна сказала: «Ну да, она ведь очень легкая». Как-то мама серьезно заболела воспалением легких, в больницу мы ее не положили, лечили дома. Был консилиум, врачи думали, что это уже конец, но мама выздоровела. Врач сказал: «Ну пусть живет, раз она такая живучая». Мы сказали: «Не «пусть живет», а пусть живет нам на радость! Она нам нужна!»
Мне кажется, я уже писала о последнем периоде жизни Игоря, его состояние ухудшалось, встал вопрос об операции на сердце. Сейчас все это шунтирование делают запросто, а тогда это только начиналось. Если помните, Ельцину, а это было через много лет после того, как Игоря не стало, операцию делали за рубежом. Нам в клинике сказали про возможность операции, но как-то с большим сомнением. Сказали, что если оперировать, то не сейчас, что прежде нужно провести какую-то общеукрепляющую терапию, и уже после этого можно думать об операции. Один из врачей сказал: «Может быть, в сентябре... Давайте в историю болезни так и напишем». Второй врач сказал: «Нет, мы не будем писать про сентябрь. Получится, мы предполагаем, что больной до сентября доживет». Эта его фраза меня совершенно поразила, я не могла поверить, что дела Игоря так плохи. Он прекрасно выглядел, был молодой, красивый, цвет лица - юная девушка позавидует. Он ни одного дня дома не был лежачим больным. Мне не пришлось за ним поухаживать. Наоборот, он ухаживал за всеми нами и оставался действующим главой семьи. Поскольку он сидел дома, а я ходила на работу, то он норовил подать мне завтрак в постель. Я протестовала - есть лежа неудобно, гораздо проще пройти несколько шагов до стола и позавтракать нормально за столом. Игорь настаивал. Он объяснил, что вроде бы Феликс сказал, что, когда человек в горизонтальном положении, сердцу работать легче, кровь гнать по горизонтали легче, чем по вертикали. И Игорь хотел, чтобы я лишние полчаса побыла в горизонтальном положении. Тем более, что мне предстоит тяжелая дорога на работу. Действительно, ездить на работу с Ордынки мне было гораздо труднее, чем с Войковской.
Мне кажется, я уже писала, как Игоря не стало. Утром Игорь спросил меня: «Ты куда-то собираешься?» Я сказала, что выйду только в булочную за хлебом. Он спросил: «Можно, я буду тебя сопровождать?» Я сказала, что, пожалуй, ему можно выйти. Сейчас я принесу воды, он выпьет дополнительную таблетку, и пойдем. Я вышла на кухню, и, когда вернулась в комнату с чашкой воды, Игорь был без сознания. Я вызвала скорую, приехали врач и фельдшер, фельдшер взглянул на Игоря и сказал: «Что же вы вызываете скорую, когда у вас покойник?» Я спросила: «Почему покойник? Он розовый и теплый». А врач стал набирать какое-то лекарство в большой шприц. Я подумала, что все-таки он собирается сделать Игорю укол, а он подошел ко мне и сказал: «Поднимите халат», - и вогнал в меня пять кубиков чего-то.
Мама пережила Игоря на два года. Когда его не стало, мама очень горевала, прямо-таки убивалась, и я думала, что в ее отчаянии есть эгоистическая составляющая. Я сказала: «Мама, ты не беспокойся, теперь я буду за тобой ухаживать». А мама сказала: «Ну что - ТЫ? Игорь умел ухаживать». И это была правда. Так, как Игорь умел любить и понимать тех, кого любил, и служить им, не умел никто.
А про то что было со мной, когда Игоря не стало, про свою многолетнюю тяжёлую депрессию я вам рассказывала.
В 1982 году стала болеть мама. Я имею в виду не физические заболевания. Мама стала резко меняться, не хочу употреблять слово маразм, она, что ли, впадала в детство. Она уже ничего не могла делать и нуждалась в полном уходе. Я уже писала, что Игорь очень любил маму и возиться с ней ему было не в тягость. А поскольку он на работу не ходил, то вся нагрузка по уходу за мамой досталась ему. Но, повторяю, ему это было не в тягость. Я старалась в выходные дни освободить его от ухода за мамой, но он мне это не очень позволял. Я готовила, он спрашивал: «Что ты делаешь?» Я отвечала: «Пюре для мамы». Он говорил: «Ты считаешь, что это будет пюре?» Я спрашивала: «А ты что считаешь?» Он отвечал: «А я считаю, что это будет не пюре, а просто мятая картошка». Словом, пока я готовила, он сидел рядом и следил за мной. Я говорила: «Что ты смотришь мне на руки? Не обижу я ее, это моя родная мама». Он говорил: «Твоя родная? А моя какая? Да она мне роднее родной!» И это была правда. Он действительно любил мою маму больше, чем свою. Он все про нее знал и понимал, чего никто другой не понимал. Как-то в выходной мы пошли с ним погулять, мы хотели пройти на Никитский бульвар к дому декабриста Лунина - Игорь хотел мне его показать. Мы прошли Малый Москворецкий мост, набережную, Большой Каменный мост, вышли на Волхонку, подошли к Музею изящных искусств. В ограде музея сохранилась часть, одно звено металлической ограды, со времен создания музея, очень красивой. Мы некоторое время ее рассматривали, потом мы прошли вглубь квартала, где в дворцовом здании размещался институт марксизма-ленинизма. Мы никогда его толком не видели, а теперь мы его обошли и внимательно рассмотрели. И там, в глубине участка, стоял дом, в котором вроде бы жил комендант этого дворца. Обыкновенный двухэтажный дом, ничего особенного, но расположен он был очень удачно - среди деревьев, в тихом месте, хотя и в центре города. Нам с Игорем всегда хотелось иметь не квартиру, пусть даже самую хорошую, а свой дом. Игорь смог бы своими руками дом построить, он даже купил книгу «Как построить дом своими силами», но нам не удалось даже какой-нибудь участок в шесть соток получить где-нибудь за городом. И мы утешались или забавлялись тем, что, увидев в Москве небольшой подходящий для нас дом, мысленно его обживали. Так мы обжили дом коменданта. Оказавшись на задах музея, где мы прежде никогда не были, мы увидели здание какого-то НИИ, красивое и хорошо расположенное, окруженное большими старыми деревьями. Среди деревьев стояла удобная скамейка, мы сели на нее, провели некоторое время, рассматривая здание НИИ. Поблизости от него, к нашему величайшему изумлению, мы увидели мастерскую Веры Мухиной, совершенно фантастическое сооружение. Мы долго бродили вокруг него и представляли себе, как в этом чудовищном объеме скульптор-монументалист создает свои произведения высотой с многоэтажный дом. Но тут Игорь взглянул на часы и сказал: «Возвращаемся домой, бегом!» Я спросила, почему нужно срочно возвращаться, мы даже не дошли до имения Лунина, а это была наша цель. Игорь сказал, что мы отсутствуем уже два с половиной часа, а мама дома одна. Я сказала, что не вижу в этом ничего плохого, мама у себя дома, никакая опасность ей не грозит. Игорь сказал: «Опасности нет, а ей страшно». Я спросила, с чего он это взял. Как это, у себя дома в привычной обстановке ей страшно? Он сказал, что ей так страшно, как бывает страшно маленьким детям, когда они дома остаются одни. Хорошие родители это понимают и стараются детей одних не оставлять. Мы побежали домой.
Мы застали маму в ее комнате, она сидела в своем кресле, и вид у нее был встревоженный. Похоже, Игорь был прав. Как-то вечером у нас в гостях был Саша Родин со своей женой Людой, и мы сидели в холле на угловом диване. Мы с Игорем сидели с той стороны, что примыкала к двери маминой комнаты. Мы разговаривали, вдруг Игорь сказал: «Как ты думаешь, что сейчас делает мама?» Я сказала: «Думаю, лежит на своей тахте». Игорь отрицательно покачал головой. Я спросила: «Не лежит, сидит в кресле?» Игорь сказал: «Нет. Она стоит у двери, рукой взялась за ручку двери, хочет выйти к нам, но не решается». Я сказала: «Ну с чего ты это взял? Что ты выдумываешь?» Я встала, открыла мамину дверь и убедилась, что Игорь сказал правду. Я взяла маму за руку, сказала: «Мамочка, присоединяйся к нам», - и посадила ее между собой и Игорем. Мама сразу же сказала Саше: «Саша, откуда вы знаете, что чувствует старая женщина, которая случайно разбила чашку из дорогого сервиза? Как вы угадали, что она боится своих детей?» Речь шла о Сашином последнем рассказе, накануне мы прочли его вслух. В этом рассказе старая женщина разбила чашку из сервиза и испугалась, что дети, сын и невестка, будут на нее сердиться. Она взяла обломки чашки и стала ходить по магазинам в поисках такой же чашки. Чашку она нашла, очень обрадовалась, купила ее, принесла ее домой и тут увидела, что купленная ею чашка чуть-чуть отличается от разбитой. На разбитой чашке завитки на золотом ободке завивались справа налево, а на купленной чашке - слева направо. Она с новой чашкой вернулась в магазин и спросила у продавщицы, нельзя ли найти чашку, где завитки завиваются справа налево. Продавщица, которая каким-то образом поняла, почувствовала ситуацию, сказала: «Вы думаете, завитки слева направо их не устроят? А может, они даже и не заметят». Саша был очень доволен, что речь зашла о его рассказе и что маме его сюжет оказался очень близким. С мамой вообще было как-то не очень понятно - мне иногда казалось, что свой маразм она немного наигрывает, то она вроде ничего не понимает, а то вдруг разговаривает, как в старые добрые времена. Я как-то пришла с работы, все общество было на кухне, а мамы там не было.
Я заглянула к ней в комнату, свет там не горел, мама сидела в своем кресле, я спросила: «Мамочка, что же ты сидишь одна, в потемках?» Мама сказала: «Я уже вышла из того возраста, когда в потемках сидят вдвоем». Как-то к нам пришла Ленина главная школьная подруга Галя, она была и моей подругой, и мы сидели на кухне втроем - мы с мамой и Галя. Галя была в плохом настроении, накануне она рассталась с человеком, которого любила. У Гали была дочь от первого мужа, с которым она развелась. Она вышла за него замуж без любви, потому что он ее очень любил, сказал, что, если она ему откажет, он покончит с собой. Она не очень поверила, но все же испугалась: а вдруг?.. Вышла замуж, он ей изменил, и, придравшись к этому, она тотчас развелась. Вот теперь она полюбила, любовь была взаимная, отношения - очень гармоничные, они понимали друг друга, и все же Галя решила разойтись, потому что, как ей показалось, он не сможет полюбить ее дочь как свою. Она оказалась перед выбором - и выбрала дочь. Но решение далось ей непросто, она страдала от разрыва. Я об этом ее романе вообще ничего не знала, а сейчас, сидя на кухне и переживая разрыв, она рассказала мне всю историю с начала до конца: как они познакомились, как полюбили друг друга, как им было хорошо вместе и как и почему они расстались. Рассказала, что он был за человек, а человек он был действительно интересный. Мама в разговоре не участвовала, сидела с отсутствующим видом, нам казалось, она не слушает и не слышит. А когда Галя ушла, мама сказала: «Какая печальная история…», - и обсудила ее со мной. Оказалось, она все слышала и Галины переживания приняла близко к сердцу.
Феликс, который лечил маму, сказал, что ей нужно побольше ходить, что сам процесс ходьбы ей важен, по комнатам много не находишь. Мы с Игорем водили маму гулять, в основном в сквер напротив «Ударника». В этом сквере бил фонтан мощными струями, я считаю, что этот фонтан самый красивый в Москве. Вообще, там было хорошо. Мы выходили на лестничную площадку, Игорь брал маму на руки и сбегал с ней по лестнице, через дорогу он тоже переносил ее на руках. Мы часа два гуляли и возвращались таким же образом. Таких прогулок в течение дня у нас было три: после завтрака, перед обедом и перед ужином. Естественно, когда шел сильный дождь, снег, метель - этот график сбивался. Лена любила бабушку и охотно возилась с ней, когда было время. Все наши и Ленины друзья также принимали в бабушке большое участие. У нас в семье как бы появился маленький ребенок и все его любили и баловали. У Вали Тареевой, сестры Игоря, были особые отношения с мамой. Валя немножко умела шить и обсуждала с мамой ее гардероб. Мама жаловалась Вале, что платья и особенно юбки ей стали широки. Валя говорила: «Давайте примерим. Я возьму домой и все это ушью». Как-то мама пожаловалась Вале, что у нее мало ночных рубашек. Валя полезла в шкаф, сосчитала рубашки и сказала: «Рубашек достаточно, но, может быть, они вам надоели? Пожалуй, я сошью вам парочку новых рубашек». Когда Валя со своим сыном Юрой, они обычно приходили вдвоем, вечером от нас уходили, мама долго прощалась с ними в передней и просила их ходить по улице осторожно. Мамино меню всегда обсуждалось всей семьей, подсчитывались калории. Когда появлялась первая клубника, очень дорогая, тогда не было как сейчас, сейчас клубника круглый год, причем одинаково невкусная, а тогда клубника была только в сезон, зато очень вкусная и ароматная, так вот, первую клубнику мы покупали только для мамы.
Маму регулярно посещала врач, Валентина Павловна, из специальной поликлиники для старых большевиков, что-то вроде отделения Кремлевки. И лекарство для мамы мы покупали в этой поликлинике со скидкой 50%. Валентина Павловна хорошо относилась ко всем нам, видя, что мы любим ее пациентку. Однажды мама упала, после этого жаловалась на боль в паху, Валентина Павловна привела хирурга, он осмотрел маму, сказал, что там только ушиб и боль пройдет, но боль не проходила. Мы вызвали такси и отвезли маму на рентген. Оказалось, перелом правой лонной кости. Мы сказали об этом Валентине Павловне, Валентина Павловна спросила: «Вы вызывали скорую, с носилками?» Мы сказали, что носилки нам не понадобились, Игорь нес маму на руках. Валентина Павловна сказала: «Ну да, она ведь очень легкая». Как-то мама серьезно заболела воспалением легких, в больницу мы ее не положили, лечили дома. Был консилиум, врачи думали, что это уже конец, но мама выздоровела. Врач сказал: «Ну пусть живет, раз она такая живучая». Мы сказали: «Не «пусть живет», а пусть живет нам на радость! Она нам нужна!»
Мне кажется, я уже писала о последнем периоде жизни Игоря, его состояние ухудшалось, встал вопрос об операции на сердце. Сейчас все это шунтирование делают запросто, а тогда это только начиналось. Если помните, Ельцину, а это было через много лет после того, как Игоря не стало, операцию делали за рубежом. Нам в клинике сказали про возможность операции, но как-то с большим сомнением. Сказали, что если оперировать, то не сейчас, что прежде нужно провести какую-то общеукрепляющую терапию, и уже после этого можно думать об операции. Один из врачей сказал: «Может быть, в сентябре... Давайте в историю болезни так и напишем». Второй врач сказал: «Нет, мы не будем писать про сентябрь. Получится, мы предполагаем, что больной до сентября доживет». Эта его фраза меня совершенно поразила, я не могла поверить, что дела Игоря так плохи. Он прекрасно выглядел, был молодой, красивый, цвет лица - юная девушка позавидует. Он ни одного дня дома не был лежачим больным. Мне не пришлось за ним поухаживать. Наоборот, он ухаживал за всеми нами и оставался действующим главой семьи. Поскольку он сидел дома, а я ходила на работу, то он норовил подать мне завтрак в постель. Я протестовала - есть лежа неудобно, гораздо проще пройти несколько шагов до стола и позавтракать нормально за столом. Игорь настаивал. Он объяснил, что вроде бы Феликс сказал, что, когда человек в горизонтальном положении, сердцу работать легче, кровь гнать по горизонтали легче, чем по вертикали. И Игорь хотел, чтобы я лишние полчаса побыла в горизонтальном положении. Тем более, что мне предстоит тяжелая дорога на работу. Действительно, ездить на работу с Ордынки мне было гораздо труднее, чем с Войковской.
Мне кажется, я уже писала, как Игоря не стало. Утром Игорь спросил меня: «Ты куда-то собираешься?» Я сказала, что выйду только в булочную за хлебом. Он спросил: «Можно, я буду тебя сопровождать?» Я сказала, что, пожалуй, ему можно выйти. Сейчас я принесу воды, он выпьет дополнительную таблетку, и пойдем. Я вышла на кухню, и, когда вернулась в комнату с чашкой воды, Игорь был без сознания. Я вызвала скорую, приехали врач и фельдшер, фельдшер взглянул на Игоря и сказал: «Что же вы вызываете скорую, когда у вас покойник?» Я спросила: «Почему покойник? Он розовый и теплый». А врач стал набирать какое-то лекарство в большой шприц. Я подумала, что все-таки он собирается сделать Игорю укол, а он подошел ко мне и сказал: «Поднимите халат», - и вогнал в меня пять кубиков чего-то.
Мама пережила Игоря на два года. Когда его не стало, мама очень горевала, прямо-таки убивалась, и я думала, что в ее отчаянии есть эгоистическая составляющая. Я сказала: «Мама, ты не беспокойся, теперь я буду за тобой ухаживать». А мама сказала: «Ну что - ТЫ? Игорь умел ухаживать». И это была правда. Так, как Игорь умел любить и понимать тех, кого любил, и служить им, не умел никто.
А про то что было со мной, когда Игоря не стало, про свою многолетнюю тяжёлую депрессию я вам рассказывала.