Исторические загогулины. Загогулина первая. Некоторые соображения по поводу комментов (Продолжение).
Вторая большая группа моих оппонентов - это люди, предки или близкие которых были сосланы, потому что они были немцами. Много комментов написала victorieuse. Они самые интересные и самые удивительные. Автор пытается быть объективной и ей это удается. Она позволяет себе произносить такие слова как «не знаю», «мне трудно судить» и даже «Я вообще в этих перипетиях ничего не знаю». Она заступилась за нас, бедных и сказала, что сравнивать нас с крысами - это как-то нехорошо. «Причем здесь крысы?» Спасибо ей. И главное, она владеет информацией, которая для всех нас оказалась новой и очень интересной, никого равнодушным не оставила. Я говорю об интернировании немцев в России в Первую мировую войну. Меня этот факт не удивил. Такова международная практика. Немцы в ту войну интернировали русских. Среди интернированных в Германии оказался тогда писатель Константин Федин. Но одно дело знать вообще, а другое - получить свидетельство из первых рук, и там даже какой-то документ имеется. Документ нужно непременно найти, ему цены нет. И насчет «волны» мне очень интересно. Оказывается, психологи знают, что психологическая травма передается через поколения. Я не сталкивалась с этой «волной» в связи с военными переживаниями, но может быть к этому феномену относится тот факт (а с этим я сталкиваюсь часто), что советский период и вообще СССР наиболее люто ненавидят те, кто в это время вообще не жил или был маленьким ребенком. Таких случаев я знаю много. Голубчик, если вы можете рассказать о «волне» немного подробнее или можете сослаться на каких-то психологов и их работы, и если Вы на меня не смертельно обиделись, то напишите мне, пожалуйста, на личную почту.
В том, что были немцы - русские патриоты, а потом - советские патриоты, никто, и я в том числе, ни минуты не сомневается. И вклад немцев в развитие России весьма значителен. Достаточно вспомнить немецких сподвижников Петра I. И я вовсе не свожу «все» к бессознательному Юнга (это я перед victorious оправдываюсь, а больше не перед кем). Я просто хотела показать, что у национального чувства очень глубокие корни и пренебрегать этим нельзя. Я недавно столкнулась с совершенно потрясающим и неожиданным примером, подтверждающим это. Разведчик Абель (его все знают) был фанатичный коммунист и доказал это всей своей жизнью. Коммунист - значит интернационалист (члены партии Зюганова не в счет - не материалисты, в церкви со свечками стоят, не интернационалисты, сталинисты - какие они коммунисты?). Так вот, последние слова Абеля, которые он, умирая, сказал своей дочери, были такие: «Помни, что мы все-таки немцы». Я это узнала недавно. Я, как раз, интернационалистка, и мне нельзя нанести большего оскорбления, чем сказать, что я к каким-нибудь нациям отношусь хуже или луче, чем к другим, или что на мое отношение к какому-либо человеку влияет его национальная принадлежность. Но, слава Богу, этого никто не сказал. Все пишут: «как может человек, придерживающийся демократических убеждений…» и дальше идут мои грехи. Почему-то в демократических убеждениях никто мне не отказал, а я ведь их даже не заявляла. Решено, что я придерживаюсь демократических убеждений, но в них есть серьезный изъян. Спасибо за доверие, но вот только в них нет изъяна. Впрочем, это я так, о личном, как всегда некстати и невпопад. Вернемся к нашей теме. Я ничего не говорила о том, что «целые нации готовы были предать советскую родину». Ну просто ничего подобного я не сказала и ничего, что можно было бы так истолковать. Мои упреки в адрес молодого поколения к Вам лично victorieuse отношения не имеют, честно говоря, я Вас к этому поколению не отнесла. Я думала, что вы старше. Как женщину Вас это не должно задеть, я ведь Вас не видела, а судила только по тексту. Ваша объективность, рассудительность, способность сомневаться, стремление избегать крайностей - все это не характерно для моих юных оппонентов. Но и Вы в одном из Ваших комментов свалили в одну кучу интернирование немцев и раскулачивание.
Моя загогулина - это интернирование советских немцев в Отечественную войну, и больше никаких репрессий я не касалась. Высылка прибалтов была явлением совершенно другого порядка, и цели были другие. Оккупировав страну, выслали тех, кто мог бы оказать сопротивление оккупантам и возглавить это сопротивление - классово-чуждых и интеллигенцию, последнюю всегда уничтожают, чтобы сломить дух нации. И немцы так поступали. Я считаю, договор с немцами 1939 года - пакт Молотова-Риббентропа - преступлением и ошибкой. Он не только неприемлем с нравственной и правовой точек зрения, но он принес много вреда нашей стране в преддверии будущей войны и много пользы нашим врагам - Германии. Осуждая этот договор, я, естественно, осуждаю и все с ним связанное, в том числе и высылку прибалтов. И вот, знаете, «на ловца и зверь бежит» - как раз сейчас, когда на нашем ЖЖ ведется эта полемика, у А. Архангельского в последней передаче обсуждался вопрос об этих договорах. И ученые, посвятившие жизнь изучению этого вопроса, очень убедительно доказали почему, как и насколько он был вреден нашей стране именно в военном отношении. Я на эту передачу буду еще ссылаться в связи с другими вопросами. (Интересно, не существует ли способа добыть текст этой передачи, мне он позарез нужен). В этой передаче говорилось и об интернировании японцев в Америке и в Канаде, мельком было что-то сказано и о немецкой диаспоре в США. Говорили мельком как о чем-то общеизвестном и понимали друг друга, а у меня не было возможности задать вопрос. Также мельком говорили и о роли Версальского Мирного договора. Возражавший мне в этом вопросе status_constr в доказательства своей правоты привел авторитарные режимы и авторитарных вождей в межвоенной Европе (кстати, почему вы Пилсудского не назвали, вы должны были его первым назвать). Так вот, представьте себе, участники передачи А. Архангельского связали и эти режимы с Версальским договором. Говорили об этом также мельком, как об общеизвестном и всем понятном. Я, как и мой уважаемый оппонент, совершенно не могу понять, как они связаны, но видно связаны, если столь компетентным ученым это известно. И насчет того, что Эйзенхауэр был немцем, а Рузвельт - голландцем, а вот их не только не интернировании, но даже… О голландцах говорить ни к чему, а вот Эйзенхауэр немцем не был. Дело в том, что такой нации - американцы - не существует в природе. В природе! А в социальном мире она очень даже существует. И те, кто к ней относится, уже не считаются ни немцами, ни голландцами. И какого черта, уважаемый оппонент, вы приводите какие-то высказывания в кавычках, вроде бы это цитаты и вроде бы из моего текста. И это всегда чудовищные банальности. Я этого не писала. Я ни Шиллера, ни Гете не упоминала. Хотя, когда я говорила о «великой нации», я действительно имела в виду только один критерий - вклад в мировую культуру. Но я легко, без всякого насилия над собой могу принять ваши замечания, признать великими абсолютно все нации. Но согласитесь, что каждая окажется великой по-своему. Шиллер как Шиллер, но я не могу согласиться с вами, что у нацистов не было никакого Гете и что к нацистам относился только «плебс». Это было бы слишком просто. Среди нацистов были и аристократы, представители старинных родов, и учёные и люди искусства. В концлагерях собирали из заключенных прекрасные оркестры, и нацистское руководство слушало Вагнера, Рихарда Штрауса и не только. Слушали с серьезными одухотворенными лицами. Это мне рассказывал человек, который играл в таком оркестре. Прекрасные были слушатели.
Мне не хотелось писать о поведении немцев на оккупированной территории. Писать это крайне тяжело и неприятно, к тому же я думала, что все это знают. Мне казалось, что не нужно быть историком Отечественной войны или немцем, чтобы знать о таком феномене как фольксдойчи (нем. Volksdeutsche). Оказалось не знают, и я не жалею, что написала. Знание правды, знание факта, как бы ни было это тяжело, не может принести вред никому. Я не сужу по поведению «двух-трех знакомых или полузнакомых» и это не «детские воспоминания». Когда началась война мне было 16 лет, и я была уже совершенно взрослой (в 12 лет я заявила маме, что перехожу в оппозицию к товарищу Сталину, и она приняла мое заявление всерьез), когда я вернулась в Киев мне было 19. Немцы, оккупировав какую-либо территорию, объявляли, что люди, являющиеся немцами по крови, могут зарегистрироваться как Фольксдойче. Эти люди будут пользоваться теми же правами, какими пользуются немцы из Германии. Я не знаю никого, кто бы не зарегистрировался. Я не осуждаю тех, кто зарегистрировался, и также относилась к этому моя мама. Может быть, они зарегистрировались не потому, что сочувствовали немцам, а потому что хотели получить лишний кусок хлеба. Речь шла о выживании и о голодных детях. У немцев-оккупантов была сложная и хорошо продуманная национальная политика. Так украинцы в расовом отношении считались почему-то выше русских. Странно думать, что, не живши в оккупирован Киеве, мы можем не знать чего-то, что там происходило. Мы не успели вернуться, как к нам бросились все наши друзья, знакомые, соседи, и конца не было рассказам о том, что было в оккупации. Кстати, немцы-оккупанты оказывали помощь жертвам сталинских репрессий, если они, конечно, не были евреями. Военные, которых тогда был полон город, с недоверием, с антипатией относились ко всем кто оставался в оккупации. Говорили: «Мы на фронте кровь проливали, погибали, а вы здесь на немцев работали». Это был упрек в адрес народа. На оккупированной территории оставался народ, не мог же весь народ уйти и освободить место для оккупантов. Наша семья такой точки зрения не разделяла. Люди работали не на немцев и не против немцев, они просто, как всю жизнь, работали, чтобы заработать на хлеб для себя и своих детей.
«Есть разница между рабочим и рабом» - несомненно. Но пишут, что в трудоармии говорили: «Тем, на передовой, еще труднее». Рабы так не говорят. Это говорили свободные люди, несмотря на охранников. Они делали под охраной то, что стали бы делать и без охраны, а это сильно меняет дело. Не только немцы были в трудоармии, и, главное, немцы были не только в трудоаримии, но и в колхозах в том же положении, что и остальные колхозники.
У меня такое ощущение, что современное поколение не представляет себе, что такое была жизнь в тылу. Непосильный труд, голод, холод, отсутствие медицинской помощи - таково было положение всех. Собирали урожай, и тут же приезжали военпреды и все собранное до последнего зерна забирали «для фронта». Оставляли только на семена. На трудодни ничего не давали. Даже самой маленькой гарантированной пайки заключенного мы не получали. У местного населения был скот и какая-то еда, связанная с этим. У беженцев, которых не выслали, а которые добровольно в эти места от немцев бежали, не было ничего. Смертность среди них, я думаю, была процентов, впрочем, у меня нет точных данных, скажу, смертность была очень высокой. Летом во время полевых работ давали немного хлеба и горячий кондёр (пшённый суп, густота которого зависела от имевшегося количества пшена, он мог быть почти водой, или даже почти кашей). Зимой пухли с голоду. Мы не понимали, что это изменение нашей внешности, называется пухнуть с голоду, нам местные объяснили, что с нами происходит. В доме стены были покрыты коркой льда. В лесу на другом берегу Урала можно было собирать сушняк (для этого тоже требовалось особое разрешение), но как его доволочить до дома. Лошадь нам не давали. Дали на скотном дворе одноконные сани, и мы с соседским парнем Долей, тоже беженцем, пошли в лес. По углам саней вертикально вбили палки, чтобы можно было нагрузить побольше. В лесу мы ходили по пояс в снегу. Конечно, Доля мог собрать больше, чем я. Он мог сломать сухое деревце, влезть на дерево и сломать сухую ветку, а я только со снега собирала. Поэтому мы решили, что будет справедливо, если везти буду я. Я впряглась в одноконные сани и потащила, справилась. Невозможно было только втащить сани на крутой обрывистый берег Урала. Но мы кое-как втащили их вдвоем. Мы провели в лесу весь день от темна до темна. А дома обнаружилось, что я отморозила ноги до самого верха, откуда они растут. Боль была жуткая как от ожога. Заживало долго и трудно. И на всю жизнь у меня остались ноги, покрытые тонкой нежно-розовой кожей. Никакой загар их не брал. Некоторым это нравилось. Мой брат очень смеялся, когда мы с ним в Крыму приходили на пляж, он говорил: «Сейчас ты откроешь свои поросячьи розовые ноги, и вокруг тебя соберутся поклонники». Так оно и было. Так что нет худа без добра. Я могла бы рассказать еще много «экзотического» о нашей жизни в эвакуации. Например, об эпидемии неизвестной инфекционной болезни, косившей целые сёла. Местные называли её просто «мор», и ещё зимой предсказывали, что весной он начнётся, и так и произошло. Но это не входит в тему. А как хочется рассказать!
Меня упрекают в противоречиях: с одной стороны, «она» (она - это я, имени отчества не заслужила) говорит, что слышала своими ушами крики из эшелона с высылаемыми немцами, с другой - что ей их переводили. Здесь нет противоречия. Я слышала голоса, бранные интонации, видела непристойные жесты в направлении нашего эшелона. А рядом сидел не переводчик, а моя мама, которая все равно, что я сама. Язык она знала в совершенстве, да для того, чтобы перевести примитивный текст, такого знания и не требовалось. Перевела она потихоньку только мне и брату. Мы были поражены. Сейчас это смешно звучит, но мы еще верили в «братание». Мы жили под лозунгом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», и надеялись, что когда немецкие солдаты-пролетарии сойдутся с советскими солдатами-пролетариями, они бросятся друг другу на шею, а оружие повернут против угнетателей. В Первую мировою войну случаи братания были. Поэтому нас так поразила позиция наших советских немцев. В Отечественную войну братания не было. Но один случай я непременно хочу рассказать. В Станиславе нашими соседями (через забор) была семья военного: Ася, Володя, потом у них мальчик родился. Мы с ними очень дружили. Уже когда разъехались по разным городам, ездили друг к другу в гости. Они были родом из станицы Летняя Ставка. Немцы у них в станицы были несколько месяцев. Так как дом Аси был лучший в станице, к ним стал на постой крупный немецкий чин, то ли генерал, то ли полковник. Вокруг него были адъютанты, вестовые, денщики и прочая обслуга. Один из них, пожилой человек, спокойно рассказал Асиной семье, что он коммунист (уцелел каким-то образом). Он делился с этой русской семьей генеральскими харчами, а однажды пришел очень веселый и что-то оживленно по-немецки говорил. Они поняли только «бутилка, бутилка», а потом разобрались, что бутылкой он называет то, что мы называли «котел». Он очень радовался, что их часть попала в окружение. Если бы таких было много, то и братание было бы возможно.
Решив писать об исторических «загогулинах» да еще, выбрав для первой «загогулины» такую больную тему, я ожидала возражений, но их тон и запальчивость превзошли мои ожидания. Читая и перечитывая комментарии, я поняла почему. Дело в том, что над всей той эпохой парит тень Сталина, и все, что происходило тогда, воспринимается как дело рук Сталина. Не будь Сталина и сталинизма, это бы не произошло. Но как раз то, о чем пишу я, произошло бы и без Сталина, происходило в странах, где не было ни Сталина, ни сталинских репрессий. Происходило в Первую мировую войну в Царской России (среди комментаторов оказался к счастью человек, чьих предков это коснулось и у которого есть об этом документы) и в Кайзеровской Германии; во вторую мировую войну - в Америке и в Канаде, и возможно еще в каких-либо странах во время других войн о чем мы не знаем. Я цитировала Женевскую конвенцию 1929 года, регулирующую интернировании гражданских лиц на территории страны-противника. Если не точно по букве, то по духу этого закона переселение немцев Поволжья относилось к данной конвенции.
А вот выселение татар из Крыма - преступление. Оно проходило на территории, уже освобожденной от немцев, и в другой ситуации. Наша армия наступала, и исход войны уже не вызывал сомнений. В таких условиях была возможность разобраться, кто из лиц татарской национальности в оккупации сотрудничал с немцами, а кто этого не делал. И наказать только виновных, а не выселять весь народ. Поэтому возникло правозащитное движение за возвращение татар в Крым. А такого движения в отношении немцев не было.
Мне не хочется повторяться, но приходится. Я хотела показать, что бывают такие исторически обстоятельства, когда демократические догмы неприменимы. В частности положение: «Коллективной вины не бывает, каждый отвечает за то, что он совершил лично». Но тогда недопустимо не только интернирование немцев, но и, в еще большей степени, бомбежка немецких городов. Вот уж где страшной смертью погибли невинные. Добро и зло понятия не только религиозные, они имеют конкретно-исторический аспект. А история - не накатанная гладкая санная дорога, она полна «загогулин».
Мне говорят, что «выражение симпатий в адрес немецкого народа совершенно не к месту», не имеет отношения к теме, мне кажется, что имеет. Война со стороны Германии велась под националистическими знаменами. Да и мы говорили «убить немца», а не фашиста, «уничтожить немецкий танк», «сбить немецкий самолет». И то, что сегодня немцы в Германии сумели пересмотреть отношение к националистической идее, в то время как в России она набирает все большую силу, мне кажется очень важным. Если немцы сумели признать историческую вину своего народа, если сегодняшние немцы, лично никакого отношения к войне не имевшие, стараются искупить эту вину действиями, а не только признать на словах, значит покаяние вообще возможно. Может быть, когда-нибудь и мы до этого дорастем.
По телевизору, это было довольно, давно показывали интервью Владимира Молчанова со старшим сыном Мартина Бормана - Адольфом Мартином. Эту передачу показывали два раза, и получилось так, что оба раза я оказывалась около телевизора и могла ее посмотреть. Если бы ее показывали каждую неделю, я бы каждую неделю смотрела. Я увидела Человека с большой буквы. Оказалось, что это очень редкое и душеподъёмное зрелище. Такого катарсиса мне испытывать не приходилось. Я заливалась слезами и таких слез я не проливали еще никогда. Я продолжала плакать и когда рассказывала об этом своей дочери, не могла остановиться. Мальчику было 14 лет, когда кончилась война. Весть застала его в лесу (Он и группа таких же мальчиков шли на Запад, чтобы остановить наступление союзников). Услышав весть, он упал без сознания. Его подобрал какой-то крестьянин. Он долго лежал больной в доме этого крестьянина, не знавшего, кого он подобрал, и слушал по радио Нюрнбергский процесс. Мальчик понял, кем был его отец, или иначе мальчик понял, чей он сын. Через что прошла душа этого ребенка, мы не можем себе вообразить, даже пытаться не стоит. Он решил искупить грехи своего отца, ведь христианство дает такую возможность, и вся его дальнейшая жизнь была посвящена этому. Он об этом не говорит, но из того, что он говорит, это очевидно. Он был монахом, миссионером в самых гиблых местах, а кем он стал в плане человеческом - это видно по его лицу, слышно по голосу - описать нельзя. Он все еще несет вину своего отца, он все еще ничтожный грешник, не искупивший своих грехов. Впрочем, это так лирическое отступление. Просто вспомнила и не удержалась, чтобы не рассказать то, что рассказать невозможно. Если бы эту передачу действительно показывали бы каждую неделю, мы, возможно, стали бы лучше. Вот вам еще один немец. Можете сравнить с дочерью Сталина.
И вот снова «на ловца и зверь бежит». Недавно по телевизору показали вечер, посвященный памяти И.Бабеля, кажется, он проходил в театре у Райхельгауза. На вечере присутствовал немецкий литературовед Рейнхард Крумм, он специалист по Бабелю, он рассказал, что в Германии в 20-30хх годах Бабель был самым популярным из русских писателей. Когда Нобелевскую премию дали и Бунину, немецкое литературное сообщество, считало что это несправедливо, что Бабель - более крупный художник. Крумм сказал, что Бабель ценен еще и тем, что только в его творчестве сохранился своеобразный мир, своеобразная культура еврейских местечек, добрый мир и интересный тем, что от него как бы тянутся нити к Библии. «Теперь, - сказал он, - этого мира больше не существует. Его уничтожили немецкие варвары. Мы пришли и уничтожили его».
В том, что были немцы - русские патриоты, а потом - советские патриоты, никто, и я в том числе, ни минуты не сомневается. И вклад немцев в развитие России весьма значителен. Достаточно вспомнить немецких сподвижников Петра I. И я вовсе не свожу «все» к бессознательному Юнга (это я перед victorious оправдываюсь, а больше не перед кем). Я просто хотела показать, что у национального чувства очень глубокие корни и пренебрегать этим нельзя. Я недавно столкнулась с совершенно потрясающим и неожиданным примером, подтверждающим это. Разведчик Абель (его все знают) был фанатичный коммунист и доказал это всей своей жизнью. Коммунист - значит интернационалист (члены партии Зюганова не в счет - не материалисты, в церкви со свечками стоят, не интернационалисты, сталинисты - какие они коммунисты?). Так вот, последние слова Абеля, которые он, умирая, сказал своей дочери, были такие: «Помни, что мы все-таки немцы». Я это узнала недавно. Я, как раз, интернационалистка, и мне нельзя нанести большего оскорбления, чем сказать, что я к каким-нибудь нациям отношусь хуже или луче, чем к другим, или что на мое отношение к какому-либо человеку влияет его национальная принадлежность. Но, слава Богу, этого никто не сказал. Все пишут: «как может человек, придерживающийся демократических убеждений…» и дальше идут мои грехи. Почему-то в демократических убеждениях никто мне не отказал, а я ведь их даже не заявляла. Решено, что я придерживаюсь демократических убеждений, но в них есть серьезный изъян. Спасибо за доверие, но вот только в них нет изъяна. Впрочем, это я так, о личном, как всегда некстати и невпопад. Вернемся к нашей теме. Я ничего не говорила о том, что «целые нации готовы были предать советскую родину». Ну просто ничего подобного я не сказала и ничего, что можно было бы так истолковать. Мои упреки в адрес молодого поколения к Вам лично victorieuse отношения не имеют, честно говоря, я Вас к этому поколению не отнесла. Я думала, что вы старше. Как женщину Вас это не должно задеть, я ведь Вас не видела, а судила только по тексту. Ваша объективность, рассудительность, способность сомневаться, стремление избегать крайностей - все это не характерно для моих юных оппонентов. Но и Вы в одном из Ваших комментов свалили в одну кучу интернирование немцев и раскулачивание.
Моя загогулина - это интернирование советских немцев в Отечественную войну, и больше никаких репрессий я не касалась. Высылка прибалтов была явлением совершенно другого порядка, и цели были другие. Оккупировав страну, выслали тех, кто мог бы оказать сопротивление оккупантам и возглавить это сопротивление - классово-чуждых и интеллигенцию, последнюю всегда уничтожают, чтобы сломить дух нации. И немцы так поступали. Я считаю, договор с немцами 1939 года - пакт Молотова-Риббентропа - преступлением и ошибкой. Он не только неприемлем с нравственной и правовой точек зрения, но он принес много вреда нашей стране в преддверии будущей войны и много пользы нашим врагам - Германии. Осуждая этот договор, я, естественно, осуждаю и все с ним связанное, в том числе и высылку прибалтов. И вот, знаете, «на ловца и зверь бежит» - как раз сейчас, когда на нашем ЖЖ ведется эта полемика, у А. Архангельского в последней передаче обсуждался вопрос об этих договорах. И ученые, посвятившие жизнь изучению этого вопроса, очень убедительно доказали почему, как и насколько он был вреден нашей стране именно в военном отношении. Я на эту передачу буду еще ссылаться в связи с другими вопросами. (Интересно, не существует ли способа добыть текст этой передачи, мне он позарез нужен). В этой передаче говорилось и об интернировании японцев в Америке и в Канаде, мельком было что-то сказано и о немецкой диаспоре в США. Говорили мельком как о чем-то общеизвестном и понимали друг друга, а у меня не было возможности задать вопрос. Также мельком говорили и о роли Версальского Мирного договора. Возражавший мне в этом вопросе status_constr в доказательства своей правоты привел авторитарные режимы и авторитарных вождей в межвоенной Европе (кстати, почему вы Пилсудского не назвали, вы должны были его первым назвать). Так вот, представьте себе, участники передачи А. Архангельского связали и эти режимы с Версальским договором. Говорили об этом также мельком, как об общеизвестном и всем понятном. Я, как и мой уважаемый оппонент, совершенно не могу понять, как они связаны, но видно связаны, если столь компетентным ученым это известно. И насчет того, что Эйзенхауэр был немцем, а Рузвельт - голландцем, а вот их не только не интернировании, но даже… О голландцах говорить ни к чему, а вот Эйзенхауэр немцем не был. Дело в том, что такой нации - американцы - не существует в природе. В природе! А в социальном мире она очень даже существует. И те, кто к ней относится, уже не считаются ни немцами, ни голландцами. И какого черта, уважаемый оппонент, вы приводите какие-то высказывания в кавычках, вроде бы это цитаты и вроде бы из моего текста. И это всегда чудовищные банальности. Я этого не писала. Я ни Шиллера, ни Гете не упоминала. Хотя, когда я говорила о «великой нации», я действительно имела в виду только один критерий - вклад в мировую культуру. Но я легко, без всякого насилия над собой могу принять ваши замечания, признать великими абсолютно все нации. Но согласитесь, что каждая окажется великой по-своему. Шиллер как Шиллер, но я не могу согласиться с вами, что у нацистов не было никакого Гете и что к нацистам относился только «плебс». Это было бы слишком просто. Среди нацистов были и аристократы, представители старинных родов, и учёные и люди искусства. В концлагерях собирали из заключенных прекрасные оркестры, и нацистское руководство слушало Вагнера, Рихарда Штрауса и не только. Слушали с серьезными одухотворенными лицами. Это мне рассказывал человек, который играл в таком оркестре. Прекрасные были слушатели.
Мне не хотелось писать о поведении немцев на оккупированной территории. Писать это крайне тяжело и неприятно, к тому же я думала, что все это знают. Мне казалось, что не нужно быть историком Отечественной войны или немцем, чтобы знать о таком феномене как фольксдойчи (нем. Volksdeutsche). Оказалось не знают, и я не жалею, что написала. Знание правды, знание факта, как бы ни было это тяжело, не может принести вред никому. Я не сужу по поведению «двух-трех знакомых или полузнакомых» и это не «детские воспоминания». Когда началась война мне было 16 лет, и я была уже совершенно взрослой (в 12 лет я заявила маме, что перехожу в оппозицию к товарищу Сталину, и она приняла мое заявление всерьез), когда я вернулась в Киев мне было 19. Немцы, оккупировав какую-либо территорию, объявляли, что люди, являющиеся немцами по крови, могут зарегистрироваться как Фольксдойче. Эти люди будут пользоваться теми же правами, какими пользуются немцы из Германии. Я не знаю никого, кто бы не зарегистрировался. Я не осуждаю тех, кто зарегистрировался, и также относилась к этому моя мама. Может быть, они зарегистрировались не потому, что сочувствовали немцам, а потому что хотели получить лишний кусок хлеба. Речь шла о выживании и о голодных детях. У немцев-оккупантов была сложная и хорошо продуманная национальная политика. Так украинцы в расовом отношении считались почему-то выше русских. Странно думать, что, не живши в оккупирован Киеве, мы можем не знать чего-то, что там происходило. Мы не успели вернуться, как к нам бросились все наши друзья, знакомые, соседи, и конца не было рассказам о том, что было в оккупации. Кстати, немцы-оккупанты оказывали помощь жертвам сталинских репрессий, если они, конечно, не были евреями. Военные, которых тогда был полон город, с недоверием, с антипатией относились ко всем кто оставался в оккупации. Говорили: «Мы на фронте кровь проливали, погибали, а вы здесь на немцев работали». Это был упрек в адрес народа. На оккупированной территории оставался народ, не мог же весь народ уйти и освободить место для оккупантов. Наша семья такой точки зрения не разделяла. Люди работали не на немцев и не против немцев, они просто, как всю жизнь, работали, чтобы заработать на хлеб для себя и своих детей.
«Есть разница между рабочим и рабом» - несомненно. Но пишут, что в трудоармии говорили: «Тем, на передовой, еще труднее». Рабы так не говорят. Это говорили свободные люди, несмотря на охранников. Они делали под охраной то, что стали бы делать и без охраны, а это сильно меняет дело. Не только немцы были в трудоармии, и, главное, немцы были не только в трудоаримии, но и в колхозах в том же положении, что и остальные колхозники.
У меня такое ощущение, что современное поколение не представляет себе, что такое была жизнь в тылу. Непосильный труд, голод, холод, отсутствие медицинской помощи - таково было положение всех. Собирали урожай, и тут же приезжали военпреды и все собранное до последнего зерна забирали «для фронта». Оставляли только на семена. На трудодни ничего не давали. Даже самой маленькой гарантированной пайки заключенного мы не получали. У местного населения был скот и какая-то еда, связанная с этим. У беженцев, которых не выслали, а которые добровольно в эти места от немцев бежали, не было ничего. Смертность среди них, я думаю, была процентов, впрочем, у меня нет точных данных, скажу, смертность была очень высокой. Летом во время полевых работ давали немного хлеба и горячий кондёр (пшённый суп, густота которого зависела от имевшегося количества пшена, он мог быть почти водой, или даже почти кашей). Зимой пухли с голоду. Мы не понимали, что это изменение нашей внешности, называется пухнуть с голоду, нам местные объяснили, что с нами происходит. В доме стены были покрыты коркой льда. В лесу на другом берегу Урала можно было собирать сушняк (для этого тоже требовалось особое разрешение), но как его доволочить до дома. Лошадь нам не давали. Дали на скотном дворе одноконные сани, и мы с соседским парнем Долей, тоже беженцем, пошли в лес. По углам саней вертикально вбили палки, чтобы можно было нагрузить побольше. В лесу мы ходили по пояс в снегу. Конечно, Доля мог собрать больше, чем я. Он мог сломать сухое деревце, влезть на дерево и сломать сухую ветку, а я только со снега собирала. Поэтому мы решили, что будет справедливо, если везти буду я. Я впряглась в одноконные сани и потащила, справилась. Невозможно было только втащить сани на крутой обрывистый берег Урала. Но мы кое-как втащили их вдвоем. Мы провели в лесу весь день от темна до темна. А дома обнаружилось, что я отморозила ноги до самого верха, откуда они растут. Боль была жуткая как от ожога. Заживало долго и трудно. И на всю жизнь у меня остались ноги, покрытые тонкой нежно-розовой кожей. Никакой загар их не брал. Некоторым это нравилось. Мой брат очень смеялся, когда мы с ним в Крыму приходили на пляж, он говорил: «Сейчас ты откроешь свои поросячьи розовые ноги, и вокруг тебя соберутся поклонники». Так оно и было. Так что нет худа без добра. Я могла бы рассказать еще много «экзотического» о нашей жизни в эвакуации. Например, об эпидемии неизвестной инфекционной болезни, косившей целые сёла. Местные называли её просто «мор», и ещё зимой предсказывали, что весной он начнётся, и так и произошло. Но это не входит в тему. А как хочется рассказать!
Меня упрекают в противоречиях: с одной стороны, «она» (она - это я, имени отчества не заслужила) говорит, что слышала своими ушами крики из эшелона с высылаемыми немцами, с другой - что ей их переводили. Здесь нет противоречия. Я слышала голоса, бранные интонации, видела непристойные жесты в направлении нашего эшелона. А рядом сидел не переводчик, а моя мама, которая все равно, что я сама. Язык она знала в совершенстве, да для того, чтобы перевести примитивный текст, такого знания и не требовалось. Перевела она потихоньку только мне и брату. Мы были поражены. Сейчас это смешно звучит, но мы еще верили в «братание». Мы жили под лозунгом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», и надеялись, что когда немецкие солдаты-пролетарии сойдутся с советскими солдатами-пролетариями, они бросятся друг другу на шею, а оружие повернут против угнетателей. В Первую мировою войну случаи братания были. Поэтому нас так поразила позиция наших советских немцев. В Отечественную войну братания не было. Но один случай я непременно хочу рассказать. В Станиславе нашими соседями (через забор) была семья военного: Ася, Володя, потом у них мальчик родился. Мы с ними очень дружили. Уже когда разъехались по разным городам, ездили друг к другу в гости. Они были родом из станицы Летняя Ставка. Немцы у них в станицы были несколько месяцев. Так как дом Аси был лучший в станице, к ним стал на постой крупный немецкий чин, то ли генерал, то ли полковник. Вокруг него были адъютанты, вестовые, денщики и прочая обслуга. Один из них, пожилой человек, спокойно рассказал Асиной семье, что он коммунист (уцелел каким-то образом). Он делился с этой русской семьей генеральскими харчами, а однажды пришел очень веселый и что-то оживленно по-немецки говорил. Они поняли только «бутилка, бутилка», а потом разобрались, что бутылкой он называет то, что мы называли «котел». Он очень радовался, что их часть попала в окружение. Если бы таких было много, то и братание было бы возможно.
Решив писать об исторических «загогулинах» да еще, выбрав для первой «загогулины» такую больную тему, я ожидала возражений, но их тон и запальчивость превзошли мои ожидания. Читая и перечитывая комментарии, я поняла почему. Дело в том, что над всей той эпохой парит тень Сталина, и все, что происходило тогда, воспринимается как дело рук Сталина. Не будь Сталина и сталинизма, это бы не произошло. Но как раз то, о чем пишу я, произошло бы и без Сталина, происходило в странах, где не было ни Сталина, ни сталинских репрессий. Происходило в Первую мировую войну в Царской России (среди комментаторов оказался к счастью человек, чьих предков это коснулось и у которого есть об этом документы) и в Кайзеровской Германии; во вторую мировую войну - в Америке и в Канаде, и возможно еще в каких-либо странах во время других войн о чем мы не знаем. Я цитировала Женевскую конвенцию 1929 года, регулирующую интернировании гражданских лиц на территории страны-противника. Если не точно по букве, то по духу этого закона переселение немцев Поволжья относилось к данной конвенции.
А вот выселение татар из Крыма - преступление. Оно проходило на территории, уже освобожденной от немцев, и в другой ситуации. Наша армия наступала, и исход войны уже не вызывал сомнений. В таких условиях была возможность разобраться, кто из лиц татарской национальности в оккупации сотрудничал с немцами, а кто этого не делал. И наказать только виновных, а не выселять весь народ. Поэтому возникло правозащитное движение за возвращение татар в Крым. А такого движения в отношении немцев не было.
Мне не хочется повторяться, но приходится. Я хотела показать, что бывают такие исторически обстоятельства, когда демократические догмы неприменимы. В частности положение: «Коллективной вины не бывает, каждый отвечает за то, что он совершил лично». Но тогда недопустимо не только интернирование немцев, но и, в еще большей степени, бомбежка немецких городов. Вот уж где страшной смертью погибли невинные. Добро и зло понятия не только религиозные, они имеют конкретно-исторический аспект. А история - не накатанная гладкая санная дорога, она полна «загогулин».
Мне говорят, что «выражение симпатий в адрес немецкого народа совершенно не к месту», не имеет отношения к теме, мне кажется, что имеет. Война со стороны Германии велась под националистическими знаменами. Да и мы говорили «убить немца», а не фашиста, «уничтожить немецкий танк», «сбить немецкий самолет». И то, что сегодня немцы в Германии сумели пересмотреть отношение к националистической идее, в то время как в России она набирает все большую силу, мне кажется очень важным. Если немцы сумели признать историческую вину своего народа, если сегодняшние немцы, лично никакого отношения к войне не имевшие, стараются искупить эту вину действиями, а не только признать на словах, значит покаяние вообще возможно. Может быть, когда-нибудь и мы до этого дорастем.
По телевизору, это было довольно, давно показывали интервью Владимира Молчанова со старшим сыном Мартина Бормана - Адольфом Мартином. Эту передачу показывали два раза, и получилось так, что оба раза я оказывалась около телевизора и могла ее посмотреть. Если бы ее показывали каждую неделю, я бы каждую неделю смотрела. Я увидела Человека с большой буквы. Оказалось, что это очень редкое и душеподъёмное зрелище. Такого катарсиса мне испытывать не приходилось. Я заливалась слезами и таких слез я не проливали еще никогда. Я продолжала плакать и когда рассказывала об этом своей дочери, не могла остановиться. Мальчику было 14 лет, когда кончилась война. Весть застала его в лесу (Он и группа таких же мальчиков шли на Запад, чтобы остановить наступление союзников). Услышав весть, он упал без сознания. Его подобрал какой-то крестьянин. Он долго лежал больной в доме этого крестьянина, не знавшего, кого он подобрал, и слушал по радио Нюрнбергский процесс. Мальчик понял, кем был его отец, или иначе мальчик понял, чей он сын. Через что прошла душа этого ребенка, мы не можем себе вообразить, даже пытаться не стоит. Он решил искупить грехи своего отца, ведь христианство дает такую возможность, и вся его дальнейшая жизнь была посвящена этому. Он об этом не говорит, но из того, что он говорит, это очевидно. Он был монахом, миссионером в самых гиблых местах, а кем он стал в плане человеческом - это видно по его лицу, слышно по голосу - описать нельзя. Он все еще несет вину своего отца, он все еще ничтожный грешник, не искупивший своих грехов. Впрочем, это так лирическое отступление. Просто вспомнила и не удержалась, чтобы не рассказать то, что рассказать невозможно. Если бы эту передачу действительно показывали бы каждую неделю, мы, возможно, стали бы лучше. Вот вам еще один немец. Можете сравнить с дочерью Сталина.
И вот снова «на ловца и зверь бежит». Недавно по телевизору показали вечер, посвященный памяти И.Бабеля, кажется, он проходил в театре у Райхельгауза. На вечере присутствовал немецкий литературовед Рейнхард Крумм, он специалист по Бабелю, он рассказал, что в Германии в 20-30хх годах Бабель был самым популярным из русских писателей. Когда Нобелевскую премию дали и Бунину, немецкое литературное сообщество, считало что это несправедливо, что Бабель - более крупный художник. Крумм сказал, что Бабель ценен еще и тем, что только в его творчестве сохранился своеобразный мир, своеобразная культура еврейских местечек, добрый мир и интересный тем, что от него как бы тянутся нити к Библии. «Теперь, - сказал он, - этого мира больше не существует. Его уничтожили немецкие варвары. Мы пришли и уничтожили его».