Надеяться, но не рассчитывать: белогвардейцы в Совдепии (1924). Драма по Булгакову
Услышим снова приказанье:
«Вперед, Дроздовцы, в добрый путь!»
И боевое нам заданье -
Свободу Родине вернуть.
Рождественские ехали в поезде в сторону Литвы с пачкой долларов (по 35 на каждого), советских рублей (около 15 на каждого), двумя пистолетами, четырьмя дорогими золотыми украшениями, двумя справками из безымянного московского домкома, что супруги Александр Яковлевич и Елизавета Петровна Кузнецовы действительно проживают в Москве, одной бумагой за подписью влиятельного московского лица, недавно вышедшей в Париже книжкой Зощенко, из рассказов которого они почерпнули немало сведений о "новой жизни", и бутылкой французского шампанского. Они были боевыми офицерами, а не шпионами, и им впервые предстояло попробовать себя в такого рода деятельности. И впервые им предстояло увидеть Россию такой, какой ее сделали...
- Итак, нам нужен человек по имени Неверов Константин Борисович. Запомнишь? Очевидно, он не будет жить под этим именем. Рост 160, волосы черные. Это все, что известно о его приметах. Насколько он в опасности - неизвестно. Поэтому все, что нам, видимо, остается делать - это ходить по улицам и смотреть, не будет ли похожего по описанию человека. Можно попробовать окликнуть его по имени - даже если он под конспиративным, он не сможет не среагировать на свое собственное.
- Еще бы. Поэтому мы с тобой поменяли только фамилию - поди привыкни к новому имени-отчеству...
- В Екатеринодаре был господин Аристов, который помогал белым выбираться, однако недавно двое из его организации были раскрыты, один убит, а второй в ОГПУ - поэтому оставлять письма на конспиративное имя Павла Борисова до востребования кажется мне опасным и бессмысленным. Еще известно, что в Анапе есть два рыбака - тоже из офицеров, которые перевозят желающих на корабли дальнего плавания. Больше ничего неизвестно.
- Что делать, если нас возьмет ОГПУ?
- Мы с тобой долго продержимся на пытках. Я выдержу не менее получаса, ты - вряд ли сильно меньше, после всего-то. Поэтому тактика такая: через некоторое время делаем вид, что раскалываемся, и начинаем гнать дезу. Через какое-то время они поймут, что мы им лапшу на уши вешаем. И начнут снова. И так по кругу - пока не озвереют и не расстреляют. Что нам в данном случае и нужно.
- Что делать, если мы попадем в перестрелку?
- Стрелять. Последний патрон оставить себе - нельзя к ним попадать.
- Так подожди. То ты говоришь, как вести себя на пытках, то говоришь, что нельзя к ним попадать. Ты знаешь, у меня плохо с чувством меры. Как я узнаю, пора уже стреляться или нет?
- Тогда так. Стреляться - только по моему приказу. Ясно?
- Так точно, ваше благородие, есть стреляться только по приказу!
...
Чета Кузнецовых прибыла в Краснодар 17 мая 1924 года и заселилась в местную гостиницу, в номер "люкс". Лизе, пока они ехали через полстраны, поминутно становилось дурно от увиденного (несмотря на то, сколько ей пришлось пройти до этого, и на то, что она была морально готова к такому по чужим рассказам), а в Краснодаре стало совсем нехорошо: пока они шли к гостинице, к ней подошел высокий светловолосый мужчина в потрепанном пиджаке, спросил:
- Лиза, ты?!..
Лиза обмерла: в потрепанном мужчине она узнала Женю...
Они договорились встретиться вечером.
...
Когда Рождественские заперлись изнутри, оборудовали все тайники в аскетичном советском люксе (доллары частью в чулки, частью под столешницу), обсудили, как будут делать баррикаду в случае, если ОГПУ начнет выбивать дверь, и распаковали примус - пришел Евгений. Кресла было всего два, так что Александр остался стоять.
- Чаю, брат? Расскажи же, как ты, где ты был все это время, где ты сейчас? А это мой супруг.
- Александр Кузнецов.
- Евгений, очень приятно. Я, сестра, тебя семь лет не видел! Ужасно много всего случилось. Работаю вот на заводе, мыло делаем. А сейчас я - там же, где и всегда.
Евгений достает из-за пазухи партбилет - член партии с 1905 года... Лиза удивленно присвистывает:
- И всего лишь рабочим? Брат, да ты меня удивляешь! С твоей-то головой, опытом и знаниями... А как ты вообще тут оказался?
- Воевал, сестра.
Лизу бросает в жар - благо в полутемной комнате это незаметно.
- Воевал? Ты же даже в Германскую не воевал? Ты, кажется, снабжением заведовал...
- А тут - воевал. На Южном фронте. С белой контрой.
Делается тихо-тихо. Напряжение звенит в воздухе (или это комары?). Лиза, как в замедленной прокрутке кинематографа, видит: вот Женя подносит ко рту чашку чая, прихлебывает, вот Саша, стоя у стола, доливает себе кипятку и ставит на стол чайник... Лиза уверена: вот этим будничным замедленным движением - рука уже свободна от чайника - Саша сейчас вытащит из-за пазухи револьвер. Что будет дальше, она не хочет даже думать. Потому что знает, что Саша в упор расстреливал таких, как Женя. А Женя, очевидно, в упор... и так далее. Лизе становится - нет, не страшно, а как-то удивительно пусто. Между ею и братом словно появляется трещина в полу, ей хочется провалиться сквозь землю, потому что так нельзя, так не может быть - брат и сестра, красный командир и белый офицер... И становится невыносимо неловко перед мужем, словно это ее вина.
- Сестра, почему ты молчишь? Я помню, в мои предыдущие приезды ты взахлеб рассказывала все, что проиошло со времени последнего письма, и еще немножко подробностей, которые в него не влезли... А теперь молчишь. Расскажи, как ты? Знаешь ли, что с родителями и Николаем?
Лиза с трудом убирает дрожь в голосе - кажется, прямо сейчас выстрелов не будет:
- Слишком много времени прошло - не знаю, с чего и начать. Как я понимаю, последнее, что ты обо мне знаешь - это как я ушла в женский батальон?
- Да! Я тогда не успел тебя увидеть, только написал очень.. эээ.. эмоциональное письмо. Ишь чего задумала! Ну куда тебя понесло?
- Понимаешь, я не могла тогда иначе. Нужен был толчок. Вся эта... позиционная война... Нет ничего хуже.
- Наверно, могу тебя понять. Но одобрить не могу. А потом? Ты воевала?
- Нет, брат. Одно дело - стрелять в немцев, а другое - в своих. Когда нас расформировали, я попробовала прорваться в Петроград. Это не вышло - ты помнишь, какой был ад: еды нет, все составы стоят... Вообще не понимаю, как я выжила. Я добралась тогда только до Москвы, там встретила Николая. Он сказал, что отправил родителей за границу, а сам ушел на юг... Потом мне приходили письма от незнакомых людей - видимо, его сослуживцев - что он погиб в бою...
- Видно, мы с ним на одном фронте воевали, только с разных сторон... Как хорошо, что я его не встретил! И хорошо, что родители уехали - они бы никогда не смогли смириться. Отец не смог бы точно.
Лиза запрокидывает голову, загоняя обратно непрошеные слезы. Нет, она не скажет брату, что он мог бы встретиться не только с Николаем. Как же это мучительно - скрывать самое главное от последнего брата...
- Ну а ты-то сама что?
- А я?.. Я - вовремя нашла... хорошего человека. Так и пережила трудные времена, - Лиза сквозь слезы с улыбкой кивает на мужа. Она не будет больше говорить, пусть он сам теперь рассказывает. Вдруг она чего не того сболтнет, потом расхлебывай.
- Я занимался предпринимательством - торговал. Сейчас вот тоже понемногу набираем обороты.
- А какими судьбами в Краснодаре?
- Хотим открыть тут небольшой магазинчик. А какой - надо походить, посмотреть, чего не хватает, на что будет спрос.
- А тут - потому что, знаешь, в Германскую мы попадали под газовые атаки... И сейчас у меня со здоровьем... бывает не все в порядке.
- Краснодар не такой сонный и провинциальный, как Анапа. И не настолько сезонный: там полгода есть жизнь, а полгода умираешь от скуки. После столицы сложно перестроиться.
Евгений кивает. Смотрит на часы, одним глотком допивает чай, встает.
- Спасибо за угощение, а мне пора на смену. Мыло нужно всем. Как сделаем - непременно позову.
Заперев дверь за Евгением, Лиза бросается на шею мужу.
- Но как же так?.. Так не может быть, не должно так...
- Ну успокойся... Благодари Бога, что мы с ним не встретились за все эти два года.
И достает продукты для ужина.
Едва Лиза успела разложить еду по тарелкам - раздался стук в дверь.
- Кто там?
- Евгений Петрович!
Надо же, какой непривычный у него стал голос и как странно слышать, что Женю зовут именно так.
- Мы только что закончили смену, и в магазине пока есть мыло...
- Эмм... Наверно, мы сначала поужинаем?
- Нет, я бы советовал сначала мыло - а то правда может кончиться.
- Дорогая, я сейчас вернусь. Спасибо вам. Запри дверь!
Надевает шляпу и выходит. Лиза с тоской смотрит на кашу с мясом, от которой идет пар. Женя по-прежнему стоит среди комнаты. Лиза понимает, что так делать просто невежливо, решает извиниться перед Сашей потом и предлагает:
- Брат, садись, что стоишь! Хочешь есть?
- Не откажусь!
Лиза с жалостью смотрит на брата. Совсем его не кормят эти его большевики, что ли? И не одевают, судя по всему - вон какой потрепанный пиджак? Еще и не мыли бы, кабы не работал на мыловаренном заводе? Елизавете даже немножко стыдно за свою жемчужную нитку на шее и кольца на пальцах.
Возвращается Саша с двумя кусками мыла. Лиза порывается его усадить, чувствуя неловкость, что оставила мужа без ужина, однако тот безапелляционно сажает ее обратно. Кажется, страшного больше не случится, первый лед растоплен. Теперь можно пробовать искать, о чем, после всего, что было, можно говорить с братом. Потому что это очень страшное ощущение - когда с братом не о чем говорить.
- А ты сам где живешь-то? Я слышала - есть такие... ммм.. квартиры общего быта, да?
- Коммуналки называются, да. У меня в ней трое соседей. Не чета московским - сама знаешь, что в бывших особняках по 19 семей жить могут с одной кухней...
Говорят об образовании, об упавшей планке и общей ликвидации безграмотности... Все это политические разговоры - чтобы не говорить о важном. Лиза вспоминает о детях с обеих сторон, попавших под войну, о рассказе Аверченко "Трава, примятая сапогом" (ну что же ты делаешь, он же только в Симферополе выходил и в Париже!), горячится по поводу разных нововведений Советской власти, прося Евгения объяснить их необходимость, распекает странную новую моду стричь коротко волосы - для нее стрижка волос означает только встречу с окопной грязью... Упоминает знакомого московского профессора с его "Разруха не в клозетах, а в головах". Вдруг спрашивает:
- И все так же холостяк? Жену не завел?
- Все по-прежнему. Это ты к вопросу об образовании о детях вспомнила? А сама-то еще не завела, за четыре-то года?
Лиза смущенно улыбается. Вступается Александр:
- Пока нет, но планируем. Надо же поднимать демографию после войны!
Лиза настроена найти-таки ниточку - нельзя оставаться с ощущением "не о чем говорить с братом". Они вспоминают о летних обществах на янтарном берегу холодного Балтийского моря, о кургаузе в Усть-Нарве и духовом оркестре, о смолянских балах и их встречах... Евгений с явным удовольствием вспоминает эти истории - судя по всему, они лежали глубоко последние лет семь...
Наконец Евгений извиняется перед Александром за то, что отвлек Лизу ("Да нет, это Вы меня извините, что мешал вашей родственной встрече!"), прощается и уходит, пообещав Лизе показать назавтра, как устроена коммуналка.
Александр тяжело опускается в кресло перед недоеденной тарелкой каши с мясом.
- Прости, родной! Я не могла не предложить... Она совсем остыла... Я сейчас погрею!
- Не стоит. После окопов съешь еще и не такое...
Кажется, гроза миновала. Кажется, никто никого пока не убьет. Кажется, еще есть ниточка-связь. Кажется, не все еще сожжено войной.
- Давай спать, дорогая. Не хочу больше сегодня никуда идти. Какая же ты у меня красавица!..
Развязывает галстук, снимает рубашку. Подходит к Лизе, смывающей макияж у зеркала, в одной сорочке, проводит ладонью по ее спине, крепко обнимает, шепча благодарности моде, отменившей корсеты. Лиза изо всех сил прижимается к нему. Пока он с нею - все в порядке. И пусть Совдепия останется за дверью.
С улицы доносятся пьяные крики и громкая музыка из кабаре за углом.