Немного светской хроники этой осени
1. Люди и фото
tapirr
Ходили с Анной Балакиревой , Ларисой и Сашей в Московский Дом Фотографии (его зачем-то переименовали в Мультимедия Арт-Музей.)
Интересная внутренняя структура здания (каждый этаж - балкон). Снаружи дом не кажется таким большим, но внутри огромное количество выставок, и все разные.
Ранний цвет. Российская империя. 1890-е - 1910-е годы посмотрели в последнюю очередь, даром, что она сразу на первом. Фотографии небольшие, и места на них, в основном, «туристические», интереснее были бы обычные улицы и закоулки (как у Прокудина-Горского, например)
А первой посмотрели войну в Испании. Не заинтересовало в принципе.
То же с фотографиями советских фотографов Второй Мировой войны. Всё эта «великая победа» уже из ушей лезет, но, тем не менее, что-то зацепило. То раненого везут на собачьей упряжке, то ещё что-то такое же не пропагандистское (какового 90 %), а мелко-жизненное, и этим интересное.
Херб Ритц, скорее, понравился (несмотря на «гламурность». Я вообще гламур люблю). Да, интереснее смотреть не на фото знаменитостей, а на «анонимную» красоту.
Советский Юрий Кривоносов - памятник (от слова «память») времени:
На Норильской выставке тоже есть за что зацепиться глазу:
Саша с Дашей отправились потом за провизией, а нам дали ключи. Но мы с девушками решили не отставать, и ответить тем же. Оказалось, что в переулке открылась «Лавка-Лавка» (название глуповатое). Раньше её там не было. Продукты от каких-то исключительных фермеров у них... Но это же Остоженка.
Испили вина.
2. Мы не из джаза
ad-balakireva
Мы сидели на огромных пуфах под деревом и слушали доносившуюся со сцены музыку. Это были всхлипывания, скрипы и бренчание в одном флаконе, это был настоящий джаз. Джазовый фестиваль в парке "Эрмитаж".
Мой друг рассказывал мне о музыке, которую он знает, а прежде даже любил. Только это был вовсе не джаз, а что-то изощренно классическое, полное дисгармонии, насыщенное интеллектом, как чеснок витаминами. Я с любопытством и завистью слушала, насколько он искушен. В музыке, разумеется.
"Но джаз это другое. Это не сразу, это новый космос, и я не могу назвать себя приближенным к нему", - завершил он.
Я кивала. Не сказать, что я могла что-то понять в звучащей какофонии. Но она была чудесным фоном нашей беседы. Наилучшим фоном для того, чтобы поговорить об экспериментальном театре и Саше Соколове. Я наслаждаюсь такими беседами тем больше, чем меньше в них задействована. Волна рассуждений о прекрасном уносит меня ввысь, к самому прекрасному. Я лежу на облачке умных мыслей моего собеседника и щурюсь на солнышке сытым хищником.
Мы расположились вдалеке от сцены, но прекрасно слышим происходящее на ней действо. Поклонники, сидящие стройными рядами на лавочках перед сценой, словно незаметным нам. Мы вдали от толпы, но вблизи действа. Мы говорим о современном искусстве, а фоном играет джаз. Иногда мы замолкаем и прислушиваемся к звучанию музыки. Постепенно я начинаю различать игру разных инструментов. Я слышу контрабас, пианино, ударные. Я путаю трубу и тромбон, но саксофон, кажется мне, уже обладает вполне понятным звучанием. А нет, это труба.
Народ прибывает. Счастье от того, что нам удалось захватить парковые пуфики увеличивается в разы. Люди мирны и может даже слишком спокойны. В парке много точек продажи еды, и люди активно интересуются вопросом что б здесь сожрать.
Мой друг расспрашивает меня:
- Почему у тебя в фейсбуке написано, что ты работаешь барабанщиком на радио?
- Не работаю, а работала, - важно поправляю я.
Но на самом деле, это не важно. Ветви высокого дубы прячут нас от излишнего солнца. Я продолжаю:
- Ты же знаешь, фейсбук все время спрашивает тебя, где ты работаешь. Как въедливая бабка-соседка во все сует свой несимпатичный нос. Я призналась ему, что раньше работала на радио. Но тогда он спросил кем. А когда попробовала закрыть эту тему, он предложил мне варианты возможных должностей. Я выбрала барабанщик, потому что барабанить приходилось много - когда языком, когда по темечку... Но я любила эту работу. Мне всегда нравится то, что я делаю... Или не делаю, - добавила я, и подумала, что это и есть джаз.
Когда "делать или не делать" это не выбор, а одинаково прекрасное решение.
Я работала на рок-радиостанции несколько лет. И в смысле музыкальных предпочтений была позором семьи. Наш музредактор однажды сказал мне: "Аня, я видела твой плей-лист вконтакте. Нам нужно серьезно поговорить...".
В джазе я не разбираюсь совсем. Я люблю менестрелей, Милен Фармер и прическу фронт-мена группы Placebo. Я всегда считала, что в музыке главное не музыка, а страсть, чувственность. Наш музредактор считал, что я озабоченная...
В это время на невидимой для нас джаз-сцене артисты сменяли друг друга. У каждого их них было свое неповторимое нотное ритмическое лицо, которое я совершенно не смогла бы идентифицировать или хотя бы принять за разные лица.
А я восторженно смотрела в лицо моего друга. Он был в приятно-розовой рубашке и благородно рыжем пиджаке. Его руки украшали два массивных кольца на левой и правой руках. Его живые умные голубые глаза наблюдали за мной из-под очков в стильной оправе. Он возлежал на пуфике барином, и слушать его было одно удовольствие. Мы вспоминали фильм "Такси-блюз".
- Какой у тебя эффектный зонт-трость, - сказала я.
Так и было - наконечник зонта представлял собой черную пластмассовую человеческую черепушку. Кусок челюсти у нее был отбит.
- О, я ношу его как древний монах, помнишь, у них было это - мементо море. Вот так и я, помню о смерти каждую минуту, ну а отбитый подбородок немного приминает пафос, - сказал мой друг.
- Сегодня не обещали дождь, - заметила я.
- Я где-то прочел остроумное замечание о том, что дождик любит джазовый фестиваль в Эрмитаже и обязательно его посещает, - улыбнулся мой друг.
Музыка на сцене затихла и началось то, что называют конферансом. Сквозь беседу, мы слушали того, кто зовется конферансье. Неожиданно мой друг притих и расхохотался:
- "Тарелки, - процитировал он человека со сцены, - это самое интимное у барабанщика"!! Анна, тебе, как истинному барабанщику, надо запомнить!! Ха-ха-ха!
Я тоже смеялась. Погода портилась на глазах. Коротко и резко прошел дождь. Мы ютились на пуфиках и выглядывали украдкой из под зонта с ручкой в виде черепушки. Соседние столики опустели, но с концертных лавок никто не ушел. Джаз играл под дождем. Солнце или дождь. Дождь или солнце. Тра-ля-ля. All that jazz.
- Что ты делала на радио? - спросил мой друг.
- Хм, - ответила я. Этим вопросом задавались все мои коллеги, вплоть до начальства.
- Я вела прямые эфиры и новости, - коротко сказала я.
- И как, получалось?
- Ха, еще бы! Однажды мне позвонил мой приятель со словами: "Слушал тебя в машине. Закрывай новости. Открывай свое эротическое шоу".
Мы засмеялись. Со сцены на плохом английском кто-то пропел женским голом: "sun is shining" или что-то в этом духе. И в самом деле, дождь кончился и солнце опять начало светить.
Мой друг рассказывал мне о своих опытах написания музыки, а потом спросил, хочу ли я пиццы. Он отправился за едой, а я любовалась на темнокожую девушку в кремовом шелковом платье, шагнувшую сюда из начала прошлого века. Ее лицо было обиженно надменным. Я фотографировала девушку, но ничего не получалось. Покосившись на меня, она победно улыбнулась. Она была прекрасна как свадебный торт. Мой приятель принес пиццу. Пицца всегда предпочтительнее сладкого.
На сцене тоже произошла смена блюд. Во-первых, душераздирающе засквозил саксофон. А потом появившаяся на сцене толстая страшная негритянка начала петь как бог. У нее как-то получилось меня в этом убедить. А может, дело было в атмосфере, которая уже сгущалась - вечер обещал быть томным.
Негритянка исполняла что-то блюзовое. Я и мой друг притихли, не веря собственному наслаждению странными звуками. Куски пиццы печально свисали с коробки. Это было прекрасно. Страшная негритянка опустошила меня как хлопковые поля. Это было как глоток воздуха с родной южной плантации. Я хотела сказать об этом моему другу, но не сказала. Потому что, во-первых, он уже воскликнул: "Как это прекрасно!" А во-вторых, я не знала, негритянка ли это. Я же не видела сцены и мне было лень оторвать от пуфика свой тощий белый зад. Но я верила, что это негритянка, с таким чувством, замешанном на страдании, она вытягивала ноты, с такой силой и красотой. Мой друг пригласил меня на танец. Я смутилась - не слишком ли я плохо танцую.
- Не слишком, - успокоил он. - Это же джаз, у всех всегда получается.
Он хорошо танцевал, но и я, оказывается, неплохо. Я все делаю неплохо, стоит только отменить правила.
Я положила левый локоть ему на плечо, чтобы подпереть ладонью мою впечатленную джазом голову.
Итак, вечерело.
Сцену осветили люминесцентно- фиолетовым. Мы танцевали почти не касаясь друг друга. Я краем глаза отслеживала наши вещи, лежавшие у пуфов на земле.
- Как описать все это? - восхищался мой друг. - Как объяснить джаз, не прибегая к образам с полями, грудями (полными воздуха) и к прочим избитым фразам??
Я, как уже известно, не знала как.
После танца мой друг попробовал научить меня делать книксен. Вот это у меня действительно не получилось.
Мой друг рассказал, что после парка музыканты переместятся в джаз-клуб на Новокузнецкой.
- Я подумал, может ты тоже захочешь, и заказал там столик...
Мы поехали на Новокузнецкую, продолжая болтать. Я рассказала ему как вела прямые эфиры на радио.
- Однажды пришел один господин из администрации. Он возглавлял департамент по малому бизнесу, или что-то в этом роде. Мы встретились, чтобы обсудить проведенный среди малых городских предприятий конкурс. За пять минут эфира господин в костюме рассказал мне все что знал. Про конкурс и вообще. И, замолчав, уставился на меня с каменно-казенным лицом. Я говорю: "Да что вы говорите? Как это чудесно!". Эту фразу из уст в уста, из поколения в поколение передавали ведущие прямых эфиров нашей радиостанции. Фраза означает, что ведущий в ужасе, потому что он не может придумать, что спросить у гостя. А это - "дырка" в эфире и, как следствие, в голове ведущего... Итак, "Как это чудесно, - сказала я. - Скажите, пожалуйста (это еще секунда, чтобы придумать тему беседы), а вот, например (я все еще не знала, о чем спрашивать), мне всегда было интересно (вдох) каков именно род занятий наших уважаемых бизнесменов! - сказала я и утерла пот со лба. - Вот, допустим (я заглянула в лист бумаги, на котором были перечислены победители городского конкурса) чем занимается фирма "Барабаны и комплектующие"?". Я победно перевела взгляд с листа на лицо чиновника. Лицо чиновника было белее листа бумаги. И вообще весь вид его художественно преобразился. Он махал руками как утопающий, картинно зажимал себе рот, хватался за горло и даже высовывал язык невинно-розового цвета. И дураку, в данном случае, мне, было понятно, что вопрос был некорректным. На самом деле, просто мой гость понятия не имел, чем занимаются эти барабаны. Он всего месяц как был у руля в департаменте. Любой бы еще не выучил. Не то, что мой гость... Пришлось мне, не снижая темпа, без паузы продолжать вопрос ответом: "Очевидно, что "Барабаны и комплектующие" занимаются... барабанами и комплектующими..." - вот так бесславно завершила я свой пассаж. И тут, от перенесенного стресса, у моего гостя развязался язык и он вспомнил какую-то статистику о том, что вообще представляет собой малый бизнес в городе. С тех пор перед эфирами я объявляла гостю, о чем будем говорить...
- Барабаны и комплектующие! - смеялся мой друг. - Отличная история от барабанщика!
В метро я предложила ему прекратить околополитические разговоры о чиновниках, чтобы не оскорбить присутствующих. Он уважительно на меня посмотрел.
В джаз-клубе мы долго осматривались, мыли руки, надоедали официантам и дважды меняли столик. Наконец, уселись.
- Я решил, что сидеть у сцены - это уж слишком, - признался мой друг.
- А мне так понравилось!! Я даже волосы в носу у контрабаса пересчитала! - но мой друг был прав - за новым столиком было еще лучше.
Я огляделась. Публика была замечательная. Любители джаза хорошо одевались и умели манерно пить бело вино. Зал был идеально стилизован под эпоху Эллы Фицджеральд. Официант принес нам меню. Из-за соседнего столика доносилась изысканная просьба:
- Девушка, поменяйте нам тарелки!
Наконец, я видела сцену и всех действующих персонажей. Джазмены были неспешны, с прищуром, похожие на подросшую шпану с одесских улиц. Они играли сначала втроем, потом из-за столиков, отрываясь от рюмки, подымались другие музыканты. Они сменяли друг друга и добавляли инструментов. Мне больше всего нравился пианист, он также называл имена музыкантов, вскакивающих на сцену. Он был в пацанской кепке и речь его была интеллигентно-приблатненной. Слегка сгорбившись, он колдовал на клавишах что-то невообразимое. На его спине очень не хватало надписи: "Не стреляйте в пианиста, он играет как умеет". В середине сцены стоял обаятельный толстяк с контрабасом. Визуально эти двое с контрабасом заполонили собой все пространство. Но это джаз, здесь всегда и всем есть место. Так что справа за барабанами вполне себе умещался очень недовольный человек. Все жесты выдавали в нем подросшего уличного шпану. К джаз-банде присоединился гитарист, и почти сразу на сцену вышли тромбон и саксофонист. Потом пара парней по очереди выходили играть на трубе. Сцена меняла музыкантов, быстрее, чем римская армия коней. При этом мелодия, как битва, не останавливалась.
Я пыталась подобрать прилагательные к каждому инструменту. Получалось плохо. Тромбон был застенчивым. Трубы пронзительными. Саксофон... Саксофон имел удивительно красивый изгиб и красил каждого, кто прикладывался к нему губами.
Блатной пианист взял микрофон и объявил следующих музыкантов: Джейсон и Подымкин.
"Подымкин... - подумала я. - Подымкин... ".
Но тут на сцене возник Джейсон. Он был в узком дымчатом костюме с галстуком, высунутым от усталости как язык. Это был скромный воспитанный негр, и мне показалось, что он великолепно играл на трубе. Мой друг напротив заметил, что негр все портит. Не потому что он негр, разумеется, а из-за трубы, на которой он играл. Наша космополитичность была виртуозна. Но в общей насыщенности звуками это было несущественно. Музыканты играли что-то странное, что в совокупности нравилось мне все больше. Своими инструментами они они смеялись, подшучивали друг над другом, вели спор и диалог, а потом снова это была просто музыка.
тут должно быть фото
- Как тебе? - спросил мой друг.
- Очень нравится! - ответила я. - Но это единственная в моей жизни сцена, где не дали сыграть электрогитаре. При том, что вон она.
Это было так. Гитара была, её хозяин старался на ней не хуже других, но в общей массе звука она была неслышна.
На сцену пригласили нового барабанщика. Из-за соседнего с нами столика вскочил лысый брутальный парень и направился к сцене. Девушка, сопровождавшая его, мечтательно глядела вслед. Я вдруг поняла, что это она сказала официантке:
- Поменяйте нам тарелки!
Тарелки - самое интимное в жизни барабанщика, воистину.
Приблатненного пианиста сменил упомянутый Подымкин.
И тут я его вспомнила.
Несколько лет назад я познакомилась с ним в радиоэфире. Я смотрела на спину пианиста Подымкина и под звуки его какофонически совершенного джаза в памяти всплывали куски нашей беседы. Воспоминание было клиповым и нечетким. И вдруг в него стали вливаться другие гости, реплики и эмоции. Одновременно вспомнились все, с кем я делила радийный микрофон (с которого не единожды в самый строгий момент предательски сваливалась пипка)! Эфиры джазово звучали у меня в голове разными голосами. Они и сами были джазовыми - максимум импровизации, чувства, спонтанности... Мои собеседники - чиновники, общественники и городские сумасшедшие - заговорили все разом. Мое сердце сочло эту какофонию самой трогательной для себя музыкой. Я смотрела в спину пианиста Подымкина, который как умел играл что-то как будто знакомое.
Я повернулась к своему другу.
- Слушай, я знаю этого Подымкина! Я делала с ним интервью!
- Да ладно! - он отвлекся от сэндвича с курицей. - Ты должна к нему подойти.
- А что я ему скажу?
- Как что? Скажи, что он был у тебя на радио!
Мы продолжили есть и слушать джаз, который становился нам все понятнее и ближе. Когда Подымкина сменили за пианино, я все-таки подошла к нему:
- Здравствуйте, сказала я. - Вы, наверное, меня не помните. Я когда-то делала с вами интервью на радио.
- Здравствуйте. Я вас помню. Имя, конечно, не помню, но сам факт...
Мне было очень приятно. Мне захотелось немедленно написать моему радиосоведущему, что мировая слава все-таки нас настигла...
Глубоко в первом часу ночи мы с другом шли к метро. Кукольность Замоскворечья меня умиляла. Я благодарила своего друга за вечер:
- Теперь я точно сформулировала для себя, что такое джаз!
- Здорово! Скажи мне!
- Нет, ты не понял, я для себя сформулировала, а так - еще нет. Но мне кажется, если в рок-музыке, эксцентрично говоря, должен быть секс, то в джазе - юмор.
- И толстая негритянка! - подсказал мой друг.
Жизнь разбита на отрезки, которые знаменуются удачей. Она может быть любого размера. Например, была большая удача, когда меня взяли работать на радио. И не меньше - когда я оттуда уволилась. Это я к тому, что жизнь разбита на отрезки.
Мне как всегда очень повезло. Мы успели войти в метро
3. Как не надо есть курицу
ad-balakireva
Не прошло недели, как мой друг сказал:
- Нам необходимо продолжить исследование джаза на московской площадке! Не зря же у нас так хорошо покатило!
Я согласилась. Мне все больше нравился этот формат, когда я ем, а мне поют.
В этот раз мы отправились в "Стейкс" на Таганке слушать джаз от некой Нани Евы и её группы и есть, соответственно, стейк.
Уж сколько раз твердили миру:
- Анечка! Не ешь на свиданиях и концертах! Ешь перед ними и сойдёшь за леди!!!
Но нет.
Я, как известно, не вижу смысла ни в одном культурном мероприятии, если нет еды.
Мой друг в элегантной белой рубашке рассказал, почему из всего много многообразия исполнителей выбрал Нани Еву, одну из немногих, исполняющих джаз на русском языке.
- Я послушал в ютубе, поёт здорово. Даже участвовала в проекте "Голос", уж не знаю, красит её это или компрометирует.
- Красит, конечно, - говорю я. - А истинная причина?
- Ну... Мне нравятся восточные женщины...
Я обрадовалась: обожаю невинные слабости. Как обладатель множества таковых, я считаю, что их наличие подчеркивает силу личности, состоятельность характера и отсутствие ханжества.
«Стейкс» находится в одном здании с театром на Таганке. Я была на Таганке только однажды. Пожилая актриса, как две капли воды похожая на Медею, проводила здесь мастер-класс по актерскому мастерству и называла нас, его участников, "Деточки". До сих пор вздрагиваю, когда вспоминаю.
«Стейкс» мне понравился. По словам моего друга, здесь читался эдакий стиль восьмидесятых, когда сидишь как на яру.
- Зря только они зал обоями снизу обклеили.
На сцену без опозданий вышли пианист, контрабасист и барабанщик. Потом к джаз-банде присоединилась скромная саксофонистка в элегантном платье.
Мой друг заказал гляссе. Я прилежно изучала меню, в надежде найти альтернативу хорошему куску плохо прожаренного мяса. За круглыми столиками сидел спокойный народ и пригублял белое из широких бокалов.
На сцену вышла сама Нани. Она была одета в черный шелковый комбинезон, свободным покроем обволакивающий низ и выгодно подчеркивающий верх. Верх звезды и без того был великолепен. Белоснежные голые плечи, яркие губы, заманчивая грудь, короткие черные волосы. Сгусток страстного томления, одним словом. Мой друг должен был остаться довольным.
В первом отделении звезда исполняла собственные песни, и были они очень неплохи: мелодичны, приятны и неприхотливы. Жаль только, что артистка считала нужным лично приветствовать публику и делиться с ней своими мыслями. Мысли были так чисты и наивны, что мы несколько раз начинали дрожать от неудержимого истеричного смеха.
Я уступила искушению и заказала куриные крылышки на гриле.
Мне принесли чашу, в которой плавала долька лимона. Я вспомнила, что по легенде первый космонавт Юрий Гагарин выпил такую на приеме у английской королевы. Выпил, в то время, как там нужно было мыть руки. Английская королева мгновенно поступила также, а следом - все ее снобы-подданные. На то она и английская королева.
Я решила пойти еще дальше и начала мучать лимон в воде сразу же. Чтобы никто не подумал, будто я не знаю, что из сей чаши воспитанные люди не пьют.
Победно, как покоритель космоса, я огляделась вокруг. Публика продолжала пригубливать вино, кто-то заказал шампанское, кто-то снизошел до десерта. Но есть мясо руками явно никто кроме меня не собирался.
Я смутилась. Может, я делаю что-то не так?
- Послушай, здесь же точно руки моют? - уточнила я у своего друга, кивнув на чашу с лимонной водой.
- Точно. Но после того, как мясо поедят. А не до.
- А.
Как мне не хватало английской королевы. Впрочем, ее было не надо. На сцене уже стояла женщина, которая справедливо себя звездой, и замечала лишь то, что публика хлопает недостаточно.
Звезда продолжала петь. Мы наслаждались атмосферой, песнями, и собственной беседой. Когда звезда говорила, части ее измышлений долетали до нашего столика:
- Наш новый альбом... Его тема, как бы это мрачно не звучало, тема смерти. Но тут ничего ужасного! Ведь, по большому счету, цель каждого из нас это тотальная трансформация... - и все в таком духе.
Мне принесли курицу. Мой друг предательски заказал стакан морса и с ухмылочкой поглядявал на меня. Я оставалась единственным человеком в зале, который пришел ради курицы, а не звезды.
Но вы бы видели эту курицу. Куриные ребрышки-гриль тонко дымились. Они были зажарены до аппетитной хрустящей корочки. В углу блюда красовался ярко-красный томатный соус. Я жадно подхватила ребрышко и обмакнула в него. И тут звезда сказала:
- Я хочу, чтобы каждый в этом зале закрыл глаза и почувствовал кожей нашу следующую песню под названием "Море"... Чтобы вы вдохнули морской бриз и представили себе корабль на горизонте...
Что поделать. Желание женщины закон. Пришлось мне отложить ребрышки и зажмуриться.
... Я закрыла глаза и увидела ярко-синие волны пустынного моря, мне было так хорошо и свободно. Я слушала шум прибоя и вдыхала его свежесть. Вдали закричали чайки. И, судя по навязчивому запаху прекрасного мяса, где-то вдалеке кто-то жарил шашлыки... И все - тут же я увидела шумный, полный галдящих отдыхающих черноморский пляж и очнулась в ужасе.
Потом я ела куриные крылышки как Карабас Барабас, обгладывая косточки, оглядываясь вокруг в поисках большого кувшина, куда можно было бы кидать объедки.
Звезда продолжала размышлять о том, что однажды ей подумалось, будто звезды (на небе), это не сами звезды, а лишь свет, который мы видим, поэтому следующая песня будет про память...
Мой друг трясся от смеха, слушая этот поэтичный пересказ учебника физики. Потом с умилением сказал:
- До чего ж она милая. До чего ж некоторым женщинам так идет быть глупенькими...
Я согласилась.
Крылышки кончились, пора было полоскать руки в чаше с лимоном. Я чувствовала себя вполне просвещенной. Обожаю хорошую музыку. И еду. Ничего с этим пока не могу поделать…
tapirr:
Надо ли пояснять, что всё было и говорилось не совсем так? Но сознание писателя - вещь прихотливая...
Я даже хотел назвать этот пост "Я и русская литература".
tapirr
Ходили с Анной Балакиревой , Ларисой и Сашей в Московский Дом Фотографии (его зачем-то переименовали в Мультимедия Арт-Музей.)
Интересная внутренняя структура здания (каждый этаж - балкон). Снаружи дом не кажется таким большим, но внутри огромное количество выставок, и все разные.
Ранний цвет. Российская империя. 1890-е - 1910-е годы посмотрели в последнюю очередь, даром, что она сразу на первом. Фотографии небольшие, и места на них, в основном, «туристические», интереснее были бы обычные улицы и закоулки (как у Прокудина-Горского, например)
А первой посмотрели войну в Испании. Не заинтересовало в принципе.
То же с фотографиями советских фотографов Второй Мировой войны. Всё эта «великая победа» уже из ушей лезет, но, тем не менее, что-то зацепило. То раненого везут на собачьей упряжке, то ещё что-то такое же не пропагандистское (какового 90 %), а мелко-жизненное, и этим интересное.
Херб Ритц, скорее, понравился (несмотря на «гламурность». Я вообще гламур люблю). Да, интереснее смотреть не на фото знаменитостей, а на «анонимную» красоту.
Советский Юрий Кривоносов - памятник (от слова «память») времени:
На Норильской выставке тоже есть за что зацепиться глазу:
Саша с Дашей отправились потом за провизией, а нам дали ключи. Но мы с девушками решили не отставать, и ответить тем же. Оказалось, что в переулке открылась «Лавка-Лавка» (название глуповатое). Раньше её там не было. Продукты от каких-то исключительных фермеров у них... Но это же Остоженка.
Испили вина.
2. Мы не из джаза
ad-balakireva
Мы сидели на огромных пуфах под деревом и слушали доносившуюся со сцены музыку. Это были всхлипывания, скрипы и бренчание в одном флаконе, это был настоящий джаз. Джазовый фестиваль в парке "Эрмитаж".
Мой друг рассказывал мне о музыке, которую он знает, а прежде даже любил. Только это был вовсе не джаз, а что-то изощренно классическое, полное дисгармонии, насыщенное интеллектом, как чеснок витаминами. Я с любопытством и завистью слушала, насколько он искушен. В музыке, разумеется.
"Но джаз это другое. Это не сразу, это новый космос, и я не могу назвать себя приближенным к нему", - завершил он.
Я кивала. Не сказать, что я могла что-то понять в звучащей какофонии. Но она была чудесным фоном нашей беседы. Наилучшим фоном для того, чтобы поговорить об экспериментальном театре и Саше Соколове. Я наслаждаюсь такими беседами тем больше, чем меньше в них задействована. Волна рассуждений о прекрасном уносит меня ввысь, к самому прекрасному. Я лежу на облачке умных мыслей моего собеседника и щурюсь на солнышке сытым хищником.
Мы расположились вдалеке от сцены, но прекрасно слышим происходящее на ней действо. Поклонники, сидящие стройными рядами на лавочках перед сценой, словно незаметным нам. Мы вдали от толпы, но вблизи действа. Мы говорим о современном искусстве, а фоном играет джаз. Иногда мы замолкаем и прислушиваемся к звучанию музыки. Постепенно я начинаю различать игру разных инструментов. Я слышу контрабас, пианино, ударные. Я путаю трубу и тромбон, но саксофон, кажется мне, уже обладает вполне понятным звучанием. А нет, это труба.
Народ прибывает. Счастье от того, что нам удалось захватить парковые пуфики увеличивается в разы. Люди мирны и может даже слишком спокойны. В парке много точек продажи еды, и люди активно интересуются вопросом что б здесь сожрать.
Мой друг расспрашивает меня:
- Почему у тебя в фейсбуке написано, что ты работаешь барабанщиком на радио?
- Не работаю, а работала, - важно поправляю я.
Но на самом деле, это не важно. Ветви высокого дубы прячут нас от излишнего солнца. Я продолжаю:
- Ты же знаешь, фейсбук все время спрашивает тебя, где ты работаешь. Как въедливая бабка-соседка во все сует свой несимпатичный нос. Я призналась ему, что раньше работала на радио. Но тогда он спросил кем. А когда попробовала закрыть эту тему, он предложил мне варианты возможных должностей. Я выбрала барабанщик, потому что барабанить приходилось много - когда языком, когда по темечку... Но я любила эту работу. Мне всегда нравится то, что я делаю... Или не делаю, - добавила я, и подумала, что это и есть джаз.
Когда "делать или не делать" это не выбор, а одинаково прекрасное решение.
Я работала на рок-радиостанции несколько лет. И в смысле музыкальных предпочтений была позором семьи. Наш музредактор однажды сказал мне: "Аня, я видела твой плей-лист вконтакте. Нам нужно серьезно поговорить...".
В джазе я не разбираюсь совсем. Я люблю менестрелей, Милен Фармер и прическу фронт-мена группы Placebo. Я всегда считала, что в музыке главное не музыка, а страсть, чувственность. Наш музредактор считал, что я озабоченная...
В это время на невидимой для нас джаз-сцене артисты сменяли друг друга. У каждого их них было свое неповторимое нотное ритмическое лицо, которое я совершенно не смогла бы идентифицировать или хотя бы принять за разные лица.
А я восторженно смотрела в лицо моего друга. Он был в приятно-розовой рубашке и благородно рыжем пиджаке. Его руки украшали два массивных кольца на левой и правой руках. Его живые умные голубые глаза наблюдали за мной из-под очков в стильной оправе. Он возлежал на пуфике барином, и слушать его было одно удовольствие. Мы вспоминали фильм "Такси-блюз".
- Какой у тебя эффектный зонт-трость, - сказала я.
Так и было - наконечник зонта представлял собой черную пластмассовую человеческую черепушку. Кусок челюсти у нее был отбит.
- О, я ношу его как древний монах, помнишь, у них было это - мементо море. Вот так и я, помню о смерти каждую минуту, ну а отбитый подбородок немного приминает пафос, - сказал мой друг.
- Сегодня не обещали дождь, - заметила я.
- Я где-то прочел остроумное замечание о том, что дождик любит джазовый фестиваль в Эрмитаже и обязательно его посещает, - улыбнулся мой друг.
Музыка на сцене затихла и началось то, что называют конферансом. Сквозь беседу, мы слушали того, кто зовется конферансье. Неожиданно мой друг притих и расхохотался:
- "Тарелки, - процитировал он человека со сцены, - это самое интимное у барабанщика"!! Анна, тебе, как истинному барабанщику, надо запомнить!! Ха-ха-ха!
Я тоже смеялась. Погода портилась на глазах. Коротко и резко прошел дождь. Мы ютились на пуфиках и выглядывали украдкой из под зонта с ручкой в виде черепушки. Соседние столики опустели, но с концертных лавок никто не ушел. Джаз играл под дождем. Солнце или дождь. Дождь или солнце. Тра-ля-ля. All that jazz.
- Что ты делала на радио? - спросил мой друг.
- Хм, - ответила я. Этим вопросом задавались все мои коллеги, вплоть до начальства.
- Я вела прямые эфиры и новости, - коротко сказала я.
- И как, получалось?
- Ха, еще бы! Однажды мне позвонил мой приятель со словами: "Слушал тебя в машине. Закрывай новости. Открывай свое эротическое шоу".
Мы засмеялись. Со сцены на плохом английском кто-то пропел женским голом: "sun is shining" или что-то в этом духе. И в самом деле, дождь кончился и солнце опять начало светить.
Мой друг рассказывал мне о своих опытах написания музыки, а потом спросил, хочу ли я пиццы. Он отправился за едой, а я любовалась на темнокожую девушку в кремовом шелковом платье, шагнувшую сюда из начала прошлого века. Ее лицо было обиженно надменным. Я фотографировала девушку, но ничего не получалось. Покосившись на меня, она победно улыбнулась. Она была прекрасна как свадебный торт. Мой приятель принес пиццу. Пицца всегда предпочтительнее сладкого.
На сцене тоже произошла смена блюд. Во-первых, душераздирающе засквозил саксофон. А потом появившаяся на сцене толстая страшная негритянка начала петь как бог. У нее как-то получилось меня в этом убедить. А может, дело было в атмосфере, которая уже сгущалась - вечер обещал быть томным.
Негритянка исполняла что-то блюзовое. Я и мой друг притихли, не веря собственному наслаждению странными звуками. Куски пиццы печально свисали с коробки. Это было прекрасно. Страшная негритянка опустошила меня как хлопковые поля. Это было как глоток воздуха с родной южной плантации. Я хотела сказать об этом моему другу, но не сказала. Потому что, во-первых, он уже воскликнул: "Как это прекрасно!" А во-вторых, я не знала, негритянка ли это. Я же не видела сцены и мне было лень оторвать от пуфика свой тощий белый зад. Но я верила, что это негритянка, с таким чувством, замешанном на страдании, она вытягивала ноты, с такой силой и красотой. Мой друг пригласил меня на танец. Я смутилась - не слишком ли я плохо танцую.
- Не слишком, - успокоил он. - Это же джаз, у всех всегда получается.
Он хорошо танцевал, но и я, оказывается, неплохо. Я все делаю неплохо, стоит только отменить правила.
Я положила левый локоть ему на плечо, чтобы подпереть ладонью мою впечатленную джазом голову.
Итак, вечерело.
Сцену осветили люминесцентно- фиолетовым. Мы танцевали почти не касаясь друг друга. Я краем глаза отслеживала наши вещи, лежавшие у пуфов на земле.
- Как описать все это? - восхищался мой друг. - Как объяснить джаз, не прибегая к образам с полями, грудями (полными воздуха) и к прочим избитым фразам??
Я, как уже известно, не знала как.
После танца мой друг попробовал научить меня делать книксен. Вот это у меня действительно не получилось.
Мой друг рассказал, что после парка музыканты переместятся в джаз-клуб на Новокузнецкой.
- Я подумал, может ты тоже захочешь, и заказал там столик...
Мы поехали на Новокузнецкую, продолжая болтать. Я рассказала ему как вела прямые эфиры на радио.
- Однажды пришел один господин из администрации. Он возглавлял департамент по малому бизнесу, или что-то в этом роде. Мы встретились, чтобы обсудить проведенный среди малых городских предприятий конкурс. За пять минут эфира господин в костюме рассказал мне все что знал. Про конкурс и вообще. И, замолчав, уставился на меня с каменно-казенным лицом. Я говорю: "Да что вы говорите? Как это чудесно!". Эту фразу из уст в уста, из поколения в поколение передавали ведущие прямых эфиров нашей радиостанции. Фраза означает, что ведущий в ужасе, потому что он не может придумать, что спросить у гостя. А это - "дырка" в эфире и, как следствие, в голове ведущего... Итак, "Как это чудесно, - сказала я. - Скажите, пожалуйста (это еще секунда, чтобы придумать тему беседы), а вот, например (я все еще не знала, о чем спрашивать), мне всегда было интересно (вдох) каков именно род занятий наших уважаемых бизнесменов! - сказала я и утерла пот со лба. - Вот, допустим (я заглянула в лист бумаги, на котором были перечислены победители городского конкурса) чем занимается фирма "Барабаны и комплектующие"?". Я победно перевела взгляд с листа на лицо чиновника. Лицо чиновника было белее листа бумаги. И вообще весь вид его художественно преобразился. Он махал руками как утопающий, картинно зажимал себе рот, хватался за горло и даже высовывал язык невинно-розового цвета. И дураку, в данном случае, мне, было понятно, что вопрос был некорректным. На самом деле, просто мой гость понятия не имел, чем занимаются эти барабаны. Он всего месяц как был у руля в департаменте. Любой бы еще не выучил. Не то, что мой гость... Пришлось мне, не снижая темпа, без паузы продолжать вопрос ответом: "Очевидно, что "Барабаны и комплектующие" занимаются... барабанами и комплектующими..." - вот так бесславно завершила я свой пассаж. И тут, от перенесенного стресса, у моего гостя развязался язык и он вспомнил какую-то статистику о том, что вообще представляет собой малый бизнес в городе. С тех пор перед эфирами я объявляла гостю, о чем будем говорить...
- Барабаны и комплектующие! - смеялся мой друг. - Отличная история от барабанщика!
В метро я предложила ему прекратить околополитические разговоры о чиновниках, чтобы не оскорбить присутствующих. Он уважительно на меня посмотрел.
В джаз-клубе мы долго осматривались, мыли руки, надоедали официантам и дважды меняли столик. Наконец, уселись.
- Я решил, что сидеть у сцены - это уж слишком, - признался мой друг.
- А мне так понравилось!! Я даже волосы в носу у контрабаса пересчитала! - но мой друг был прав - за новым столиком было еще лучше.
Я огляделась. Публика была замечательная. Любители джаза хорошо одевались и умели манерно пить бело вино. Зал был идеально стилизован под эпоху Эллы Фицджеральд. Официант принес нам меню. Из-за соседнего столика доносилась изысканная просьба:
- Девушка, поменяйте нам тарелки!
Наконец, я видела сцену и всех действующих персонажей. Джазмены были неспешны, с прищуром, похожие на подросшую шпану с одесских улиц. Они играли сначала втроем, потом из-за столиков, отрываясь от рюмки, подымались другие музыканты. Они сменяли друг друга и добавляли инструментов. Мне больше всего нравился пианист, он также называл имена музыкантов, вскакивающих на сцену. Он был в пацанской кепке и речь его была интеллигентно-приблатненной. Слегка сгорбившись, он колдовал на клавишах что-то невообразимое. На его спине очень не хватало надписи: "Не стреляйте в пианиста, он играет как умеет". В середине сцены стоял обаятельный толстяк с контрабасом. Визуально эти двое с контрабасом заполонили собой все пространство. Но это джаз, здесь всегда и всем есть место. Так что справа за барабанами вполне себе умещался очень недовольный человек. Все жесты выдавали в нем подросшего уличного шпану. К джаз-банде присоединился гитарист, и почти сразу на сцену вышли тромбон и саксофонист. Потом пара парней по очереди выходили играть на трубе. Сцена меняла музыкантов, быстрее, чем римская армия коней. При этом мелодия, как битва, не останавливалась.
Click to viewЯ пыталась подобрать прилагательные к каждому инструменту. Получалось плохо. Тромбон был застенчивым. Трубы пронзительными. Саксофон... Саксофон имел удивительно красивый изгиб и красил каждого, кто прикладывался к нему губами.
Блатной пианист взял микрофон и объявил следующих музыкантов: Джейсон и Подымкин.
"Подымкин... - подумала я. - Подымкин... ".
Но тут на сцене возник Джейсон. Он был в узком дымчатом костюме с галстуком, высунутым от усталости как язык. Это был скромный воспитанный негр, и мне показалось, что он великолепно играл на трубе. Мой друг напротив заметил, что негр все портит. Не потому что он негр, разумеется, а из-за трубы, на которой он играл. Наша космополитичность была виртуозна. Но в общей насыщенности звуками это было несущественно. Музыканты играли что-то странное, что в совокупности нравилось мне все больше. Своими инструментами они они смеялись, подшучивали друг над другом, вели спор и диалог, а потом снова это была просто музыка.
тут должно быть фото
- Как тебе? - спросил мой друг.
- Очень нравится! - ответила я. - Но это единственная в моей жизни сцена, где не дали сыграть электрогитаре. При том, что вон она.
Это было так. Гитара была, её хозяин старался на ней не хуже других, но в общей массе звука она была неслышна.
На сцену пригласили нового барабанщика. Из-за соседнего с нами столика вскочил лысый брутальный парень и направился к сцене. Девушка, сопровождавшая его, мечтательно глядела вслед. Я вдруг поняла, что это она сказала официантке:
- Поменяйте нам тарелки!
Тарелки - самое интимное в жизни барабанщика, воистину.
Приблатненного пианиста сменил упомянутый Подымкин.
И тут я его вспомнила.
Несколько лет назад я познакомилась с ним в радиоэфире. Я смотрела на спину пианиста Подымкина и под звуки его какофонически совершенного джаза в памяти всплывали куски нашей беседы. Воспоминание было клиповым и нечетким. И вдруг в него стали вливаться другие гости, реплики и эмоции. Одновременно вспомнились все, с кем я делила радийный микрофон (с которого не единожды в самый строгий момент предательски сваливалась пипка)! Эфиры джазово звучали у меня в голове разными голосами. Они и сами были джазовыми - максимум импровизации, чувства, спонтанности... Мои собеседники - чиновники, общественники и городские сумасшедшие - заговорили все разом. Мое сердце сочло эту какофонию самой трогательной для себя музыкой. Я смотрела в спину пианиста Подымкина, который как умел играл что-то как будто знакомое.
Я повернулась к своему другу.
- Слушай, я знаю этого Подымкина! Я делала с ним интервью!
- Да ладно! - он отвлекся от сэндвича с курицей. - Ты должна к нему подойти.
- А что я ему скажу?
- Как что? Скажи, что он был у тебя на радио!
Мы продолжили есть и слушать джаз, который становился нам все понятнее и ближе. Когда Подымкина сменили за пианино, я все-таки подошла к нему:
- Здравствуйте, сказала я. - Вы, наверное, меня не помните. Я когда-то делала с вами интервью на радио.
- Здравствуйте. Я вас помню. Имя, конечно, не помню, но сам факт...
Мне было очень приятно. Мне захотелось немедленно написать моему радиосоведущему, что мировая слава все-таки нас настигла...
Глубоко в первом часу ночи мы с другом шли к метро. Кукольность Замоскворечья меня умиляла. Я благодарила своего друга за вечер:
- Теперь я точно сформулировала для себя, что такое джаз!
- Здорово! Скажи мне!
- Нет, ты не понял, я для себя сформулировала, а так - еще нет. Но мне кажется, если в рок-музыке, эксцентрично говоря, должен быть секс, то в джазе - юмор.
- И толстая негритянка! - подсказал мой друг.
Жизнь разбита на отрезки, которые знаменуются удачей. Она может быть любого размера. Например, была большая удача, когда меня взяли работать на радио. И не меньше - когда я оттуда уволилась. Это я к тому, что жизнь разбита на отрезки.
Мне как всегда очень повезло. Мы успели войти в метро
3. Как не надо есть курицу
ad-balakireva
Не прошло недели, как мой друг сказал:
- Нам необходимо продолжить исследование джаза на московской площадке! Не зря же у нас так хорошо покатило!
Я согласилась. Мне все больше нравился этот формат, когда я ем, а мне поют.
В этот раз мы отправились в "Стейкс" на Таганке слушать джаз от некой Нани Евы и её группы и есть, соответственно, стейк.
Уж сколько раз твердили миру:
- Анечка! Не ешь на свиданиях и концертах! Ешь перед ними и сойдёшь за леди!!!
Но нет.
Я, как известно, не вижу смысла ни в одном культурном мероприятии, если нет еды.
Мой друг в элегантной белой рубашке рассказал, почему из всего много многообразия исполнителей выбрал Нани Еву, одну из немногих, исполняющих джаз на русском языке.
- Я послушал в ютубе, поёт здорово. Даже участвовала в проекте "Голос", уж не знаю, красит её это или компрометирует.
- Красит, конечно, - говорю я. - А истинная причина?
- Ну... Мне нравятся восточные женщины...
Я обрадовалась: обожаю невинные слабости. Как обладатель множества таковых, я считаю, что их наличие подчеркивает силу личности, состоятельность характера и отсутствие ханжества.
«Стейкс» находится в одном здании с театром на Таганке. Я была на Таганке только однажды. Пожилая актриса, как две капли воды похожая на Медею, проводила здесь мастер-класс по актерскому мастерству и называла нас, его участников, "Деточки". До сих пор вздрагиваю, когда вспоминаю.
«Стейкс» мне понравился. По словам моего друга, здесь читался эдакий стиль восьмидесятых, когда сидишь как на яру.
- Зря только они зал обоями снизу обклеили.
На сцену без опозданий вышли пианист, контрабасист и барабанщик. Потом к джаз-банде присоединилась скромная саксофонистка в элегантном платье.
Мой друг заказал гляссе. Я прилежно изучала меню, в надежде найти альтернативу хорошему куску плохо прожаренного мяса. За круглыми столиками сидел спокойный народ и пригублял белое из широких бокалов.
На сцену вышла сама Нани. Она была одета в черный шелковый комбинезон, свободным покроем обволакивающий низ и выгодно подчеркивающий верх. Верх звезды и без того был великолепен. Белоснежные голые плечи, яркие губы, заманчивая грудь, короткие черные волосы. Сгусток страстного томления, одним словом. Мой друг должен был остаться довольным.
В первом отделении звезда исполняла собственные песни, и были они очень неплохи: мелодичны, приятны и неприхотливы. Жаль только, что артистка считала нужным лично приветствовать публику и делиться с ней своими мыслями. Мысли были так чисты и наивны, что мы несколько раз начинали дрожать от неудержимого истеричного смеха.
Я уступила искушению и заказала куриные крылышки на гриле.
Мне принесли чашу, в которой плавала долька лимона. Я вспомнила, что по легенде первый космонавт Юрий Гагарин выпил такую на приеме у английской королевы. Выпил, в то время, как там нужно было мыть руки. Английская королева мгновенно поступила также, а следом - все ее снобы-подданные. На то она и английская королева.
Я решила пойти еще дальше и начала мучать лимон в воде сразу же. Чтобы никто не подумал, будто я не знаю, что из сей чаши воспитанные люди не пьют.
Победно, как покоритель космоса, я огляделась вокруг. Публика продолжала пригубливать вино, кто-то заказал шампанское, кто-то снизошел до десерта. Но есть мясо руками явно никто кроме меня не собирался.
Я смутилась. Может, я делаю что-то не так?
- Послушай, здесь же точно руки моют? - уточнила я у своего друга, кивнув на чашу с лимонной водой.
- Точно. Но после того, как мясо поедят. А не до.
- А.
Как мне не хватало английской королевы. Впрочем, ее было не надо. На сцене уже стояла женщина, которая справедливо себя звездой, и замечала лишь то, что публика хлопает недостаточно.
Звезда продолжала петь. Мы наслаждались атмосферой, песнями, и собственной беседой. Когда звезда говорила, части ее измышлений долетали до нашего столика:
- Наш новый альбом... Его тема, как бы это мрачно не звучало, тема смерти. Но тут ничего ужасного! Ведь, по большому счету, цель каждого из нас это тотальная трансформация... - и все в таком духе.
Мне принесли курицу. Мой друг предательски заказал стакан морса и с ухмылочкой поглядявал на меня. Я оставалась единственным человеком в зале, который пришел ради курицы, а не звезды.
Но вы бы видели эту курицу. Куриные ребрышки-гриль тонко дымились. Они были зажарены до аппетитной хрустящей корочки. В углу блюда красовался ярко-красный томатный соус. Я жадно подхватила ребрышко и обмакнула в него. И тут звезда сказала:
- Я хочу, чтобы каждый в этом зале закрыл глаза и почувствовал кожей нашу следующую песню под названием "Море"... Чтобы вы вдохнули морской бриз и представили себе корабль на горизонте...
Что поделать. Желание женщины закон. Пришлось мне отложить ребрышки и зажмуриться.
... Я закрыла глаза и увидела ярко-синие волны пустынного моря, мне было так хорошо и свободно. Я слушала шум прибоя и вдыхала его свежесть. Вдали закричали чайки. И, судя по навязчивому запаху прекрасного мяса, где-то вдалеке кто-то жарил шашлыки... И все - тут же я увидела шумный, полный галдящих отдыхающих черноморский пляж и очнулась в ужасе.
Потом я ела куриные крылышки как Карабас Барабас, обгладывая косточки, оглядываясь вокруг в поисках большого кувшина, куда можно было бы кидать объедки.
Звезда продолжала размышлять о том, что однажды ей подумалось, будто звезды (на небе), это не сами звезды, а лишь свет, который мы видим, поэтому следующая песня будет про память...
Мой друг трясся от смеха, слушая этот поэтичный пересказ учебника физики. Потом с умилением сказал:
- До чего ж она милая. До чего ж некоторым женщинам так идет быть глупенькими...
Я согласилась.
Крылышки кончились, пора было полоскать руки в чаше с лимоном. Я чувствовала себя вполне просвещенной. Обожаю хорошую музыку. И еду. Ничего с этим пока не могу поделать…
tapirr:
Надо ли пояснять, что всё было и говорилось не совсем так? Но сознание писателя - вещь прихотливая...
Я даже хотел назвать этот пост "Я и русская литература".