Обыск
рассказывает _quidam в Мои воспоминания
НАШ ПЕРВЫЙ ОБЫСК
"Это было 22 июня 1982 г. В тот день я задержалась на работе. Я работала в режимном институте, куда вход был по пропускам. Рабочий день заканчивался в 17.00, но разрешалось задерживаться - правда, не более, чем на час. И этим я часто пользовалась, чтобы на машинке печатать свои переводы. В то время я переводила с английского книгу прот. И. Мейендорфа о таинстве брака.
Это был киевский НИИ связи, где разрабатывали всяческие приборы, часто для военных, а меня как математика взяли, чтобы я помогала разным начальникам писать диссертации, т.е. придавать им наукообразную форму с помощью математики. (Я умудрилась и себе написать диссертацию, но, правда, мою защиту отменили по указанию КГБ за 13 дней до назначенной даты - еще в 1974.) Все необходимые диссертации уже были написаны и защищены, и поэтому у меня было довольно много свободного времени, которое я могла использовать, как хотела, - в частности, для переводов. Итак, напечатав несколько страниц, в 18.00 я вышла из института. Но тут меня подстерегала большая неожиданность. Из машины, припаркованной возле здания, вышел человек и, подойдя ко мне и назвавшись офицером КГБ, сообщил, что у меня в доме проходит обыск, и предложил сесть в машину, чтобы быстрее доехать до дома. Я, конечно, растерялась, но, вспомнив советы из разных самиздатских руководств, спросила, есть ли у него ордер на мое задержание. Получив ответ: «Нет», я сказала, что не поеду с ним, а буду добираться домой своим ходом.
Идя по улице, я лихорадочно думала, что же мне делать. Может быть, уже обыскивают мой рабочий стол, в котором хранилось несколько тамиздатских книг? Да и в сумочке у меня лежала книжка Мейендорфа (притом чужая) на английском языке, которую, если найдут, - заберут. На остановке трамвая я вдруг увидела начальника соседней с нашей лаборатории, Семена В., которому когда-то давала читать «Архипелаг ГУЛАГ». (Потом я узнала, что его вызывали, куда следует, и он там об этом рассказал.) Я не знала, не едет ли за мной та машина с гэбистами, но все же решилась подойти к Семену и попросила его потихоньку взять у меня книгу. Сначала он отказался, потом предложил передать ему книгу в трамвае, что мы и сделали. На трамвае я доехала до Университета. Дальше надо было ехать на метро, на другую сторону Днепра. Следят за мной или не следят? Я решилась позвонить сотруднице, Люде О., которая жила в доме рядом с институтом.
Здесь надо бы рассказать о Люде. Как и все мои сотрудники, она была вполне советским человеком. У меня практически не было с ней ничего общего, хотя человек она была вполне симпатичный. Добрая, красавица, спортсменка. Случайно я узнала, что у нее дома есть Библия (что было нетипично). Она рассказала мне, что ее папа - староста Владимирского собора (номенклатурная должность по тем временам!). (Мои сотрудники уже узнали - кто с возмущением, а кто с удивлением, - что я хожу в церковь.) За год до описываемых событий к нам домой пришел украинский диссидент, врач Мыкола Плахотнюк, только что освободившийся из психушки (наши московские друзья переписывались с ним, посылали ему посылки). Он сказал, что едет к своей невесте в Черкассы, Валентине Черновол, сестре известного украинского диссидента, политзаключенного. И вот спустя неделю раздается звонок от Мыколы. Он рассказывает, что его сильно избили какие-то «хулиганы», у него переломаны ребра, и просит приехать за ним на машине, чтобы отвезти его в киевскую больницу. У нас машины не было. Но я знала, что есть машина у Люды. Я рассказала ей о Плахотнюке, попросила помочь; каким-то чудом нас согласился отпустить с работы наш начальник лаборатории, и мы с ней поехали в Черкассы. Люда, конечно, не поверила мне, что здорового человека могут держать в психушке. Но на обратном пути, когда мы везли Мыколу, он много всего рассказывал и был настолько обаятелен и остроумен, что Люда потом мне сказала: «Теперь я верю - он совершенно нормальный человек». И потом даже навещала Мыколу в больнице. Вот этой-то Люде мне пришло в голову позвонить - из автомата. Я попросила ее зайти в институт и, если там не будет обыска, взять из моего стола книгу о епископе Луке (Войно-Ясенецком) западного издания. К сожалению, я ничего не сказала ей ни о кипах машинописного текста моего перевода, ни о еще некоторых книгах, о которых просто забыла. Да я и не верила в успех этой операции. А Люда не поверила мне насчет обыска, но, т. к., по ее словам, у меня был очень взволнованный голос, она решила выполнить мою просьбу. Охранник не хотел ее впускать в институт (было уже после шести), тогда она сказала, что забыла на работе ключи от квартиры и не может попасть домой, и он ее пропустил. В комнате орудовали полотеры, что поначалу ее обескуражило, но потом она все-таки подошла к моему столу, нашла книгу и благополучно вынесла ее из института.
А я тем временем, не придумав, что бы я еще могла сделать, поехала на метро домой - ведь там был мой муж, которому без меня, наверное, было не очень уютно находиться в квартире вместе с представителями ГБ. Фактически обыск был уже окончен. Ждали только меня. Мы старались не хранить дома особенно опасных книжек, вроде Солхеницына или Н.Я.Мандельштам (хранили их у друзей), но все же нашлось довольно много религиозного там- и самиздата. Среди прочего забрали книгу о. Александра Меня «Сын Человеческий», Левитина-Краснова, книги об оптинских старцах, множество бумажек, исписанных моим мужем Павлом. Спустя 4 года эти бумажки фигурировали на суде в качестве обвинения его в «клеветнических измышлениях». Самым неприятным было то, что у Павла в сумке нашли 2 письма, нелегально переданных из лагеря. Ордер был выписан на мое имя. Проводили его по делу арестованного в Москве Валерия Сендерова, с которым мы тогда даже не были знакомы. Вообще-то, как я потом узнала, на меня собирались завести дело как на руководителя религиозной антисоветской группы - но не потянули, все-таки не сталинские времена.
И тут я сглупила. По привычке «качать права» сказала, что они не имели права проводить в этой квартире обыск, т. к. я здесь не прописана. «Тогда поедем по месту вашей прописки». И очередная глупость с моей стороны - я согласилась, от усталости и перенапряжения. А надо было отказываться, тем более что время было уже позднее. И я села в их машину, и меня повезли в мою комнату в коммуналке на ул. Ивана Франка. И здесь нашли и забрали несколько книжек на английском, в частности «Письма Светланы Аллилуевой», какие-то старые бумаги Павла. «А теперь поедем к вам на работу». И снова ошибка с моей стороны - надо было всячески отпираться, было уже 10 часов вечера, - а я согласилась. На работе нас встретил наш секретарь парторганизации, вызванный, по-видимому, в качестве понятого. Я с облегчением отметила, что книги про еп. Луку в моем столе не оказалось (Людина работа!), но они забрали мой напечатанный на машинке перевод и еще книжечку на английском одного поляка-эмигранта, которую я переводила ранее - к моему большому сожалению, перевод этот позже пропал окончательно и бесповоротно! Спустя какое-то время подъехал Павел, и мы, довольно-таки подавленные, отправились домой. По-моему, мы отказались подписывать протокол обыска, мотивируя это тем, что они не имели права проводить у нас обыск по делу Сендерова, т. к. мы к этому делу не имеем никакого отношения.
А с утра следующего дня началась свистопляска у меня на работе. Гэбистам не нужен был мой перевод, и они передали его нашему секретарю парторганизации, с которым, кстати, у меня были неплохие отношения - время от времени мы вместе покуривали в коридорах института, он казался «своим» парнем. И вот он и институтское начальство стали шантажировать меня тем, что я не имела права печатать свою работу на институтской машинке и что за это они могут меня уволить «по статье», и требовали, чтобы я ушла из института «по собственному желанию». Но в мои планы это совершенно не входило, мы как раз собирались в отпуск, уже был разработан маршрут (по «святым местам») - а мне не только не дают отпуска, но ежедневно вызывают к начальнику института и всячески на меня давят. Самое интересное разыгралось в моей лаборатории. Начальник лаборатории созвал собрание, на котором называл меня «врагом народа» и предложил просить вышестоящее начальство уволить меня из лаборатории и ходатайствовать о лишении меня советского гражданства. Надо сказать, что делал он это с большого перепугу. На самом деле он был неплохим человеком, у нас были почти дружеские отношения, мы несколько лет подряд вместе ездили в горы кататься на лыжах (у нас в институте была целая компания горнолыжников). Но, будучи начальником лаборатории, он, в отличие от многих других, не имел ученой степени и к тому же был еврей, а посему боялся, что его из-за меня уволят. Я потом подошла к нему и сказала, что наступит время, когда ему будет стыдно об этом вспоминать - так, собственно, и случилось. В общем, я не поддавалась давлению и говорила, что сама я не уйду. «Если хотите, увольняйте сами, хоть по статье!» Не знаю почему, но меня не уволили. Только вынесли выговор и лишили квартальной премии. И дней через 10 мы с Павлом, как и планировали, хотя и с некоторой задержкой, отправились в очередное путешествие.
Спустя полгода к нам пришли со вторым обыском, но об этом я напишу в другой раз. А когда я вспоминаю об этом первом обыске, у меня в голове все время вертятся строчки из известной песни:
Двадцать второго июня, / ровно в четыре часа,/ Киев бомбили, нам объявили, / что началася война.
Микола Григорович Плахотнюк:
А вот образец самиздата:
