Любимое от "Кыси"
/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\
Если мясо чёрного зайца как следует вымочить, да проварить в семи водах, да на недельку-другую на солнышко выставить, да упарить в печи, - оно, глядишь, и не ядовитое. Понятно, если самочка попадётся.
Сам мечтал, как пройдёт посередь улицы - весь из себя чванный такой,борода кверху, огневой горшок за собой на верёвке тащит - только искры из дырок сыплются.
Тятенька эти разговоры страсть как не любил, выбежит во двор и ну дрова рубить: хэкк! хрясь! хэкк! хрясь!
не смотри на меня аки козёл, исподлобья, взглядом тухлым…
попривыкли, просто «арбат» соскоблят и новое вырежут: «Здеся живёт Пахом» или матерное. Матерное интересно вырезать. Никогда не скушно.
У Бенедикта вот никаких Последствий отродясь не было. <…> Борода золотая, на голове волосья потемней и вьются. Тож на животе. На титьках тож. Пуп - где и должон быть, в аккурат посерёдке. Срамной уд тоже посерёдке, пониже. Хороший. Как всё равно гриб лесной. Только без пятнушек. Хоть сейчас достань да любому покажи.
А у Варвары Лукинишны тоже беда: страшна, голубушка, хоть глаза закрывай.
Всю пакостину извели, в курятнике берёзовым дымом помахали, чтоб снова не завелось нехорошего, и Гогу Юродивого приводили, чтоб заговор наложил: на четыре угла, на четыре двора, с-под моря зелёного, с-под дуба палёного, с-под камня горючего, с-под козла вонючего; тай, тай, налетай, направо дую, налево плюю, айн, цвай, драй. Заговор крепкий, проверенный, должно держаться.
А шарик этот жёлтый, что в яйце завёлся, он на сковороде обжарил и съел. Ей-богу, съел!!! И ничего ему не было.
- Вы что это, Никита Иваныч?
- МЁТ ем.
- Какой МЁТ?
- А вот что пчёлы собирают.
- Ну да. Пчела гадит, а мы ешь за ней?!
Будто бы на Муркиной Горке МОЗЕЙ был в Прежнее Время, и будто бы там в земле камни голые закопаны, срамные. На манер мужиков и баб обтёсаны, беспортошные: и титьки у них, и всё.
В Столовой Избе нородищу!.. Бенедикт Варвару Лукинишну с мисками к прилавку подтолкнул, чтоб в хвост встала, а то ещё народу набежит, - а сам кинулся к столам и два места оттёр. И ложицы положил: тут, мол, занято. И ногой перегородил, чтоб не совались. И локти пошире расставил. И лицо набычился: помогает.
Так. Опять мышинный супчик. Государственная еда, конечно, не чета домашней. И вроде мыше те же, а вкус, конечно, не тот. Жидковато. Зато червырей в супчик бабахнуто - скулы свернёшь. Вот червырей не жалеют. Пересаливают супчик. А так ложкой повозишь-повозишь - один хвостик мышиный. Ну, глазки. Рёбрышки.
А у неё, бедняги, гребень петушиный из глаза так и прёт.
А у Бенедикта красть нечего. Запасов не держит, что поймал, то и съел.
Бал-бал-бал да бал-бал-бал - да и всё тут, да и ничего не разберёшь. А почему они так говорят, почуму по-нашему не хотят - кто ж их знает. Может, назло. А может, привычка такая вредная, это тоже бывает.
Вот, думаешь, баба: ну зачем она, баба? Щёки, живот, глазами мыргает, говорит себе чего-то. Головой вертит, губами шлёпает, а внутри у ей что? Темнота мясная, кости скрипучие, кишки колечком, а больше и нет ничего. смеётся, пужается, брови хмурит - а есть ли у ей и вправду чувства какие? Мысли? А ну как она притворяется бабой, а сама оборотень болотный? <…> а вот ежели встать, подойти да проверить: пальцы рогульгой расставить да ей в глаза-то тыкнуть? Что будет? Вяк! - и упадет, верно?
Колобок из головы нейдёт, страшная такая история. Как он всё пел, пел… Всё катился, катился… На сметане мешон, на окошке стужон… Вот тебе и стужон.
…и съеден мимолётный друг-колобок…
Да и что мы про жизнь знаем? Ежели подумать? Кто ей велел быть, жизни-то? Отчего солнце по небу катится, отчего мышь шебуршит, деревья к верху тянутся, русалка в реке плещет, ветер цветами пахнет, человек человека по голове палкой бьёт? Отчего другой раз и бить неохота, а тянет словено уйти куда, летом, без дорог, без путей, туда, на восход на восход солнца, где травы светлые по плечи,где синие реки играют, а над реками мухи золотые толкутся, неведомы деревья ветви до воды свесили, а на тех ветвях, слышь, белым-белая Княжья Птица Паулин. А глаза у той Птицы Паулин а пол-лица,а рот человечий, красный. А красоты она такой, Княжья Птица-то, что нет ей от самой себя покою: тулово белым резным пером укрыто, а хвост на семь аршин, как сеть плетёная висит, как марь кружевная. Птица Паулин голову всё повёртывает, саму себя всё осматривает и всю себя, ненаглядную, целует. И никому из людей от той белой птицы отродясь никакого вреда не бывало, нет и не будет. Аминь.
/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\
Татьяна ТОЛСТАЯ
Если мясо чёрного зайца как следует вымочить, да проварить в семи водах, да на недельку-другую на солнышко выставить, да упарить в печи, - оно, глядишь, и не ядовитое. Понятно, если самочка попадётся.
Сам мечтал, как пройдёт посередь улицы - весь из себя чванный такой,борода кверху, огневой горшок за собой на верёвке тащит - только искры из дырок сыплются.
Тятенька эти разговоры страсть как не любил, выбежит во двор и ну дрова рубить: хэкк! хрясь! хэкк! хрясь!
не смотри на меня аки козёл, исподлобья, взглядом тухлым…
попривыкли, просто «арбат» соскоблят и новое вырежут: «Здеся живёт Пахом» или матерное. Матерное интересно вырезать. Никогда не скушно.
У Бенедикта вот никаких Последствий отродясь не было. <…> Борода золотая, на голове волосья потемней и вьются. Тож на животе. На титьках тож. Пуп - где и должон быть, в аккурат посерёдке. Срамной уд тоже посерёдке, пониже. Хороший. Как всё равно гриб лесной. Только без пятнушек. Хоть сейчас достань да любому покажи.
А у Варвары Лукинишны тоже беда: страшна, голубушка, хоть глаза закрывай.
Всю пакостину извели, в курятнике берёзовым дымом помахали, чтоб снова не завелось нехорошего, и Гогу Юродивого приводили, чтоб заговор наложил: на четыре угла, на четыре двора, с-под моря зелёного, с-под дуба палёного, с-под камня горючего, с-под козла вонючего; тай, тай, налетай, направо дую, налево плюю, айн, цвай, драй. Заговор крепкий, проверенный, должно держаться.
А шарик этот жёлтый, что в яйце завёлся, он на сковороде обжарил и съел. Ей-богу, съел!!! И ничего ему не было.
- Вы что это, Никита Иваныч?
- МЁТ ем.
- Какой МЁТ?
- А вот что пчёлы собирают.
- Ну да. Пчела гадит, а мы ешь за ней?!
Будто бы на Муркиной Горке МОЗЕЙ был в Прежнее Время, и будто бы там в земле камни голые закопаны, срамные. На манер мужиков и баб обтёсаны, беспортошные: и титьки у них, и всё.
В Столовой Избе нородищу!.. Бенедикт Варвару Лукинишну с мисками к прилавку подтолкнул, чтоб в хвост встала, а то ещё народу набежит, - а сам кинулся к столам и два места оттёр. И ложицы положил: тут, мол, занято. И ногой перегородил, чтоб не совались. И локти пошире расставил. И лицо набычился: помогает.
Так. Опять мышинный супчик. Государственная еда, конечно, не чета домашней. И вроде мыше те же, а вкус, конечно, не тот. Жидковато. Зато червырей в супчик бабахнуто - скулы свернёшь. Вот червырей не жалеют. Пересаливают супчик. А так ложкой повозишь-повозишь - один хвостик мышиный. Ну, глазки. Рёбрышки.
А у неё, бедняги, гребень петушиный из глаза так и прёт.
А у Бенедикта красть нечего. Запасов не держит, что поймал, то и съел.
Бал-бал-бал да бал-бал-бал - да и всё тут, да и ничего не разберёшь. А почему они так говорят, почуму по-нашему не хотят - кто ж их знает. Может, назло. А может, привычка такая вредная, это тоже бывает.
Вот, думаешь, баба: ну зачем она, баба? Щёки, живот, глазами мыргает, говорит себе чего-то. Головой вертит, губами шлёпает, а внутри у ей что? Темнота мясная, кости скрипучие, кишки колечком, а больше и нет ничего. смеётся, пужается, брови хмурит - а есть ли у ей и вправду чувства какие? Мысли? А ну как она притворяется бабой, а сама оборотень болотный? <…> а вот ежели встать, подойти да проверить: пальцы рогульгой расставить да ей в глаза-то тыкнуть? Что будет? Вяк! - и упадет, верно?
Колобок из головы нейдёт, страшная такая история. Как он всё пел, пел… Всё катился, катился… На сметане мешон, на окошке стужон… Вот тебе и стужон.
…и съеден мимолётный друг-колобок…
Да и что мы про жизнь знаем? Ежели подумать? Кто ей велел быть, жизни-то? Отчего солнце по небу катится, отчего мышь шебуршит, деревья к верху тянутся, русалка в реке плещет, ветер цветами пахнет, человек человека по голове палкой бьёт? Отчего другой раз и бить неохота, а тянет словено уйти куда, летом, без дорог, без путей, туда, на восход на восход солнца, где травы светлые по плечи,где синие реки играют, а над реками мухи золотые толкутся, неведомы деревья ветви до воды свесили, а на тех ветвях, слышь, белым-белая Княжья Птица Паулин. А глаза у той Птицы Паулин а пол-лица,а рот человечий, красный. А красоты она такой, Княжья Птица-то, что нет ей от самой себя покою: тулово белым резным пером укрыто, а хвост на семь аршин, как сеть плетёная висит, как марь кружевная. Птица Паулин голову всё повёртывает, саму себя всё осматривает и всю себя, ненаглядную, целует. И никому из людей от той белой птицы отродясь никакого вреда не бывало, нет и не будет. Аминь.
/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\'/.\
Татьяна ТОЛСТАЯ