РАССКАЗ ПРО ГРИШУ ЯВЛИНСКОГО
АВТОР - ДРУГ ИЗ МОСКВЫ
Дело было, аккурат, в закрывающий год миллениума. На улице стояла циничная погода, в Кремле лежал опухший вождь, а я сидел у залитого потёками дождя окна, и глядел на это безобразие. При этом решал сакраментальную проблему, которая ещё Чернышевского до ссылки довела. «Что делать», да…
Незадолго до того созерцания климата, я, от великого ума, добровольно, ушёл с очень высокого, «супер-топ», - как выражается офисный планктон, поста, в одной сырьевой компании. Пост был пиарообразный, и доставалась мне на нём только тень от крошек, но и тень была густая, и питала исправно. Теперь же, всё нужно было начинать сначала, но как дожить до этого самого начала, было не вполне ясно.
Всё решил звонок моего старого приятеля. Буквально через несколько часов я уже был принят на должность куратора по работе со СМИ в предвыборном штабе Явлинского.
Сам Григорий Алексеевич понравился мне не слишком. Причём с каждой последующей встречей нравился всё меньше и меньше. Абитуриент или Фил - именно так называли его в родном штабе, был из той породы интеллигентов, которые абсолютно уверены в своём всемогуществе на том простом основании, что ни хрена полезного и реального ни разу в жизни не сделали. Есть такая порода образованцев, про которую люди не интеллигентные говорят, что, дескать, «в темноте свою задницу руками не сыщут». Тем не менее, при всей своей расслабленности, Абитуриент был болезненно подозрителен, упрям, и зануден, как ноябрьский дождик. В дополнение ко всему этому букету достоинств, он был гомерически ленив. Даже те бумажки, которые ночами мы ваяли и шлифовали ему перед выступлениями и пресс-конференциями, он умудрялся впервые узреть только на трибуне. Ни разу я не видел, чтобы он что-то читал или писал. Бесконечные пустопорожние монологи с вечным рефреном «если бы сделали так, как говорил Я», «а Я предвидел», «Я знаю» и всё в таком роде, были единственным его занятием. Не считая вечной и многократной дрёмы в течение всего дня: он умудрялся спать, как мой кот в осенние дожди - через каждые два-три часа вялого бодрствования.
Но это - цветочки. Ягодками оказалось наличие вокруг нашего Абитуриента плотной группы черлидинга. Только не было там пляшущих старлеток с мохнатыми штучками. Нашего работодателя окружала толпа дам забальзаковского возраста. Причем через две минуты общения с ними, смысл диагноза «бурно протекающая шизофрения» становился ясен и без книжек Владимира Леви. Эта орда пожилых девушек, баб, бабищ и тёток без определённого образа жизни, лезла решительно во всё: от планирования и креатива - до размещения, ничего ни в чём не понимая, и внося в самое пустячное дело дикую неразбериху, густо замешанную на истериках и сварах. Как настоящее чудо рассматриваю я тот факт, что ни один из трудившихся в штабе, так и не стал серийным душегубом …
Впрочем, наш, уже третий, с начала кампании, состав штаба, проработал недолго. Примерно три недели.
Как-то вечером, в начале той, роковой, третьей, Абитуриент вылез из своего кабинетика, который у сотрудников именовался «норой». Чуть позади нашего Фила-Абитуриента, вкрадчивой походкой вагонных воров, двигались два молодца. Явлинский окинул нас взглядом снулой селёдки, и вяло выдавил:
- Вот… Гляньте… Ребята предложили замечательную идею…обсудите тут… Кажется, хороший плакат…
Он сделал приглашающий жест и юркнул в «нору» со скоростью заокеанского собрата, узревшего свою тень. Но перед тем, как навсегда уйти из нашей жизни, уже почти растворившись в сумраке норы как ухмылка Чеширского Кота, он обернулся и грустно поведал:
- Идея, между прочим, в десять тысяч долларов обошлась. Так что…
И исчез.
Волей-неволей, мы уставились на «ребят». Минуты две прошло во вдумчивом изучении друг-друга, после чего с нашей стороны послышалось:
- Ну что, гении, тащите ваш плакат…
Один из гениев, тот, что был побойчее даже на вид, всплеснул ручками и скороговоркой поведал нам, что «плаката, собственно, ещё нет… Есть идея, гениальная идея, которая выиграет всю кампанию…Я сейчас покажу, и вы сразу поймёте, сразу!».
Бойкий встал в полубалетную позу. По комнате, как перед открытием театрального занавеса, прошелестел последний обмен репликами, скрипнул стул и всё затихло. Кажется, даже лампы малость притухли…
И тут, в наступившем безмолвии, молодец начал делать жесты. К тому же, сопровождая их непристойными телодвижениями и комментируя эту малохудожественную гимнастику на том пошлом суржике, с помощью коего в мои юные годы объяснялись разве что малолетние днепропетровские бандиты. Воспроизвести это арго пыльного привоза я всё равно не смогу, так что просто, по мере сил, постараюсь передать содержание и эмоциональный порыв могутного выступления.
- Вот! - Взвизгнул молодец, - представьте себе плакат. Огромный такой плакат. Везде! На каждом углу! На каждом подъезде! По всей России! Огромный! Красочный!
Он сделал паузу, шумно прокашлялся и продолжил:
- Плакат! Синайская пустыня, - при этих словах на его подвижной роже возникло некое библейское выражение с оттенком миссионерства, - пустыня…по пустыне тащится отара этих задроченных русаков. Всякие! Пролы. Вояки. Даже менты! Задроченные! Морды - кислые. Идут!
Тут он согнулся и, шаркая ногами, походкой инвалида, страдающего от почечуйной болезни, продефилировал по комнате.
- Идут-бредут, а вокруг песок! Солнце восходит! Песок до горизонта! По нему толпа, огромная толпа! А впереди, - его голос поднялся до кобзоновских раскатов, - впереди, с посохом Моисея - наш Григорий Алексеевич! С гордо поднятой головой! Смотрит вдаль! Ведёт это стадо!
Гений сделал паузу, и окинул аудиторию взглядом. Оваций не последовало.
- Ведёт вперёд! - Малость понизив градус пафоса, продолжил гений, - а внизу, внизу плаката огромная надпись. Кровавыми буквами, дутыми! Как пакет с кровью! Вот такими буквами, - он развёл ладошки, демонстрируя косую сажень, - чёткими буквами: «Я доведу вас за четыре года!».
Гений креатива замер, и склонил главу в ожидании бурных восторгов.
Раздалась лишь тишина. Потом стал слышен звук, и из этого вышел конфуз: звук был хоровой, и насквозь матерный. Из «норы», как Фил за морковкой, на секунду высунулся Абитуриент, построил бровки домиком и тут же исчез. От этого действа в стиле комедии дель арте звук усилился. Под его аккомпанемент оба гения рысцой улизнули в «нору».
А звук всё крепчал… Сначала он заполнил кубатуру штаба, потом перетёк на лестницу, затем мерно выкатился из подъёзда, и, наконец, растворился в шуме вечернего Садового Кольца.
Немного погодя, набрав, кажется, пять с половиной процентов, растворился на просторах Евразии и Фил-Абитуриент. Говорят, вернулся в Карпатские горы. Искать не то черновики Скрижалей Завета, не то стоптанные сандалии Праотца Моисея.
Зря. Размерчик не его. Точно.