Сны осени. Сон первый.
Она мне приснилась, попросила приехать. И я мчусь к ней на свидание ранним холодным октябрьским утром. Чуда не происходит - на вокзале меня встречает только лохматая одноухая дворняга. С ней то мы и променадим по вымершему Невскому - она облаивает звенящие мимо трамваи, я матерюсь сквозь стиснутые зубы и плюю в Неву. У Казанского сворачиваем налево - по скользкими крутым ступеням я спускаюсь в подвал - выпить коньяку, а она терпеливо ждет с наружи. Потом идем в Сад, проверить как дела у лебедей - она вспугнет их, и я не успею попрощаться. Дальше курс на Камчатку - проведать старых приятелей. И снова в центр. В пышечной, как обычно, длиннющая очередь - псина, шаля, погонит Рыжего, пока я грею душу кофе. И снова бежим - на встречу городу. Кружим и кружим. На Петруху, потом к заливу, и снова в центр. Кажется, что бестолково, а на самом деле она ведет меня каким то единственно верным маршрутом - как будто как и я, надеясь на случайную встречу. Когда начинает смеркаться, а случайность так и не случается, она предлагает мне пойти ва-банк. Так мы и оказались на Ваське. Наверное, она вела меня к столовке, в которой ее подкармливали. И так уж вышло, что столовка эта оказалась ровно напротив того самого дома, на 12-ой линии. И окна на третьем все так же выходят на проспект. Все те же синие шторы, и снежинка на форточке так и висит с прошлого Нового года. На подоконнике красная пожухлая герань в разбитом горшке - когда-то мы шутили, что это маяк для заплутавшего в штормах города мореплавателя. Рядом старая кружка в крупный горох, краешек у нее сколот. В кружке чай недельной давности, покрытый плотной бензольной пленкой. Впрочем, отсюда ни скола, ни пленки не видно, эти подробности услужливо дорисовывает подсознание. Я даже чувствую запах краски и растворителя. Но это тоже - подсознание. Форточка плотно прикрыта, и на самом деле на улице пахнет котлетами и жареной картошкой - из столовки, у распахнутой двери которой мы сейчас стоим. Рассказываю об этом псине. Она в ответку равнодушно чешет за единственным ухом - ее эти мелочи не волнуют, она не за этим меня сюда притащила. Заморосил мелкий дождь - осени становится скучно. Стоим под козырьком на углу, завороженно смотрим вверх - я в окно, собака - мне в глаза. Выкуриваю сигаретку, затем другую. Псина поскуливает - ей хочется внимания и котлет. В столовке она с удовольствием съедает и мою порцию тоже. Выходим, и прямо над нами загорается фонарь. В окне за синими шторами темно. Пора уходить. Но перед этим выкурим еще одну - может, кто-то выйдет из парадки - тогда одним скачком перемахнуть огромную лужу, проскользнуть в захлопывающуюся дверь, вихрем взлететь по лестнице, позвонить условным - три коротких, один длинный, и… за окном зажигается свет, мелькает до боли знакомое лицо - бледный холст, и глаза на нем - две огромные синие кляксы. Проклятие памяти бьет наотмашь, и мы срываемся бежать. Прочь. Подальше отсюда. Через весь город, не останавливаясь - прямиком на вокзал. И билет на ближайший в Москву. Только бы не успеть, только бы не успеть. Успеваю. Нервно курю одну, вторую - а осень тихо гладит по лицу теплой моросью и нежно шепчет "не уезжай". Запрыгиваю в вагон, долго не решаюсь взглянуть в окно. Наконец поднимаю глаза. Там какие-то люди, дождь, и моя несбывшаяся надежда, сгорбившись, притулилась на краешке лавки. Одноухая дворняга лает и машет мне хвостом на прощание. Поезд вот-вот тронется, и она двинется дальше, по своим собачьим делам. Отворачиваюсь, украдкой вытирая глаза - я никогда не научусь прощаться. Собака лает громче. За окном - две огромные синие кляксы на белом холсте, и ладошки, перепачканные краской, отчаянно стучат по стеклу. Поезд плавно трогается, а по перрону бегут двое - анемичная девушка с глазами - синими кляксами и перепачканными краской ладошками и рыжая одноухая дворняга с подпалинами на правом боку.