(no subject)
Мне самой кажется, что я слишком много пишу о медицине, хотя в моей жизни полно всякого другого, более милого, личного и легкого для разговоров. Да и о медицине я пишу не в занимательном стиле "байки бывалого" или там "а вот еще был случай", и не в стиле полезного санпросвета, хотя обещала, а все какие-то смутные, абстрактные в худшем смысле брожения. Но вот почему-то по-другому не пишется, извините; хотя вот мой мимимишный ребенок спросил меня сегодня за ужином, куда садится солнце, поделиться этим я не могу, этот момент от меня неотделяем.
Потому расскажу вам снова из книжки Карин Йоханиссон.
Она обратила мое внимание на то, что когда-то главной задачей медицины был прогноз. Умрет или будет жить, конечно, но и не только. Например, врачу пришлось дать пациенту честное слово, что от такой головной боли ему не угрожает сумасшествие. От этого многое зависело, и кто мог правильно сказать, что случится, тот и был молодец.
Потом наступил период, когда самым главным стал диагноз. Когда придумали саму идею классификации болезней, стали давать им имена и потом еще уточняющие имена, имена по процессам, по органам, по развитию; самый лучший врач был тот, кто мог правильно узнать, от чего умирает пациент (самые артистичные потом красиво демонстрировали на вскрытии, что все так, как он и думал). Это еще довольно недавно было, все эти рассказы о великих диагностах, которые говорили, едва увидев пациента в дверях: здравствуйте, больной с митральным стенозом! Помнится, один преподаватель рассказывал, как в студенчестве от считал выпендрежниками тех старших коллег, кто якобы различал на глаз гемолитическую желтуху (лимонную) и механическую (шафранную), а потом еще подтверждал анализами - ясное дело, мол, с анализами любой знаток оттенков; теперь же он не понимает, зачем расточать время и деньги на анализы, и считает студентов, не распознающих оттенки взглядом, нерадивыми недоучками, тут же ничего общего, ну как лимон и шафран!
В наше же время самое интересное - что делать. Как поправить, убрать, замаскировать, скомпенсировать, улучшить качество жизни. Против какой именно болезни ты все это предпринимаешь, как именно она будет протекать - перестало быть так важно. Мы редко спрашиваем, разве что у онкологов "доктор, сколько я буду жить?" Ясно, что буду. Нам надо, чтобы нас починили. Ну, хоть подлатали, подклеили и подперли подпоркой.
Отдельно, уже не у КЙ, сама придумала - у медиков исчезает представление о "натуральной истории болезни". Невозможно пронаблюдать или узнать, как это бывает "на самом деле". Наши болезни стали дрессированными и домашними, их дикие предки сохранились только кое-где в джунглях. Мы вмешиваемся так рано и так много, что уже никто не помнит, и записей внятных не осталось почти, что будет, если не. Мы опять гадаем вместо того, чтобы знать. Понимания же - ну, того, о котором наука - у медицины и не было как следует никогда, кажется. Вообще мне смешно на то, как медицина пробует стать наукой. Увы, сначала не успела, а теперь уж и нет такой возможности. Лучше уж пусть будет честным ремеслом.
Потому расскажу вам снова из книжки Карин Йоханиссон.
Она обратила мое внимание на то, что когда-то главной задачей медицины был прогноз. Умрет или будет жить, конечно, но и не только. Например, врачу пришлось дать пациенту честное слово, что от такой головной боли ему не угрожает сумасшествие. От этого многое зависело, и кто мог правильно сказать, что случится, тот и был молодец.
Потом наступил период, когда самым главным стал диагноз. Когда придумали саму идею классификации болезней, стали давать им имена и потом еще уточняющие имена, имена по процессам, по органам, по развитию; самый лучший врач был тот, кто мог правильно узнать, от чего умирает пациент (самые артистичные потом красиво демонстрировали на вскрытии, что все так, как он и думал). Это еще довольно недавно было, все эти рассказы о великих диагностах, которые говорили, едва увидев пациента в дверях: здравствуйте, больной с митральным стенозом! Помнится, один преподаватель рассказывал, как в студенчестве от считал выпендрежниками тех старших коллег, кто якобы различал на глаз гемолитическую желтуху (лимонную) и механическую (шафранную), а потом еще подтверждал анализами - ясное дело, мол, с анализами любой знаток оттенков; теперь же он не понимает, зачем расточать время и деньги на анализы, и считает студентов, не распознающих оттенки взглядом, нерадивыми недоучками, тут же ничего общего, ну как лимон и шафран!
В наше же время самое интересное - что делать. Как поправить, убрать, замаскировать, скомпенсировать, улучшить качество жизни. Против какой именно болезни ты все это предпринимаешь, как именно она будет протекать - перестало быть так важно. Мы редко спрашиваем, разве что у онкологов "доктор, сколько я буду жить?" Ясно, что буду. Нам надо, чтобы нас починили. Ну, хоть подлатали, подклеили и подперли подпоркой.
Отдельно, уже не у КЙ, сама придумала - у медиков исчезает представление о "натуральной истории болезни". Невозможно пронаблюдать или узнать, как это бывает "на самом деле". Наши болезни стали дрессированными и домашними, их дикие предки сохранились только кое-где в джунглях. Мы вмешиваемся так рано и так много, что уже никто не помнит, и записей внятных не осталось почти, что будет, если не. Мы опять гадаем вместо того, чтобы знать. Понимания же - ну, того, о котором наука - у медицины и не было как следует никогда, кажется. Вообще мне смешно на то, как медицина пробует стать наукой. Увы, сначала не успела, а теперь уж и нет такой возможности. Лучше уж пусть будет честным ремеслом.