Уничтожение танками 133-й ТБр собственного мотострелкового взвода. "Мемуары" И.З. Посталовского
Выискивая материалы по 133-й танковой бригаде, случайно наткнулся на мемуары некоего Посталовского - бывшего танкиста из 133-й ТБр (Посталовский И.З. Мгновения войны. - Одесса: Эксилибрис, 2003; выложены в широком доступе, я скачивал отсюда - https://rutracker.cr/forum/viewtopic.php?t=3872586). Я не берусь оценивать их литературную составляющую, в словесный понос автора я старался не вчитываться, выискивая только факты истории 133-й Тбр.
Но не смотря на заявленную в предисловии ("Эта небольшая правдивая книга" и пр.) и в главе "Как создавалась эта книга" правду и только правду ("Того, кто начнет читать эту книгу, хочу заверить - тут изображена правда и только правда", "Художественный домысел писателя здесь просто неуместен и оскорбителен" и пр.), не смотря на то, что книга написана и издана в начале 2000-х, когда не считая печатных изданий в широком доступе в сети уже были выложены кипы исследований Сталинградской битвы, воспоминаний, документов 62-й и 64-й армий, большего бреда, чернухи и пустой литуратурщины я еще не видел среди мемуаров.
Нет, мемуарами это назвать сложно. Это просто плевок в сторону 133-й танковой бригады, в которой вроде как воевал автор.
Начнем с того, что фактов здесь нет вовсе. Почти все имена и фамилии взяты с потолка, по сути, единственного кого Посталовский запомнил, так это своего командира танковой роты Толстикова. Никого из упоминаемых Посталовским убитых бойцов 133-й ТБр мы не найдем на сайте "Мемориал", даже командир Толстикова и Посталовского комбат-2 Сергеев, которому автор приписал как минимум антисемитизм, назван Ивановым.
Несколько раз Посталовский описывает, как бригада выходит из окружения под Харьковом. Нет, вы только внимательно вдумайтесь в этот словесный понос, где автор смешал в кучу мнимый выход 133-й ТБр из "харьковского котла", получение танков КВ-1 и ввод в бой на следующий же день 133-й бригады - последней надежды всего Сталинградского фронта, отдельно выделив тут себя любимого:
" Глубокой ночью вновь прибывшие бронированные гиганты неуклюже соскальзывали с платформ на специально построенные недалеко от города эстакады и строились в боевые колонны. Сюда же спешно подвезли только что вышедших из кольца окружения, измотанных боями и израненных танкистов 133 бригады. Вышли они пешком, без танков и даже без автомашин. Раненых несли ночами, а днем устраивали ловушки для преследовавших их немцев. Когда танкисты пробились к своим, им тут же сказали: «Времени для отдыха нет, идите получать новые машины. Завтра - атака». Об этом наши измученные танкисты даже не мечтали. Тут же старые экипажи были пополнены теми, кто прибыл с “KB” из Челябинска. Среди них был и автор этой книги, восемнадцатилетний старшина, командир орудия. Почему его удостоили этой чести? Он хорошо стрелял из орудия и знал немецкий. Для войны это было не мало. На другой день перед немцами, к их удивлению, как из-под земли появились грозные «КВ». Рядом, на другом участке, стояла готовая к бою 158 бригада тяжелых танков. Обе эти бригады были отныне единственной надеждой нашего командования. "
Ну а в другой главе те же события описываются им еще хлеще, да, и теперь, оказывается, уже далеко не на следующий же день после получения танков бригада пошла в бой:
"Июнь 1942 года. Стало ясно - немцы нанесли нам под Харьковом страшное поражение. Тут они окружили и пленили сотни тысяч наших солдат. 133 тяжелая танковая бригада не избежала участи разгрома. И все же ей еще повезло - офицеры штаба во главе с комбригом не растерялись и организовали выход оставшихся экипажей и тылов из плотного кольца окружения. Танки, не имевшие горючего и снарядов, пришлось сжечь. Из всех, кто мог еще двигаться, были созданы боевые группы прорыва. Задача была одна - выйти, любой ценой выйти из огромного котла. И люди прорвались, без машин, но с верой в то, что еще не все потеряно. А это было в те роковые дни особенно важно. И нужно же было такому случиться - сразу же после прорыва их ожидал сюрприз. Представляете, 60 пахнущих еще краской, непробиваемых „КВ“, готовых тут же пойти в атаку. Мы стояли перед ними, перед измученными, грязными, оборванными, перемотанными окровавленными бинтами, но в танкошлемах. Сперва они стояли растерянные, не веря своим глазам. Потом эта толпа бросилась к нам. Люди целовали гусеницы наших „КВ“, нежно гладили броню и положив на нее головы, без стеснения ревели от счастья. Мы были платой за их бесконечные страдания, за их веру, веру в то, что их Россия, несмотря ни на что, еще жива и готова далее сражаться. Немцы еще сами не пришли в себя после ожесточенных боев с нашими окруженцами и невольно дали нам несколько дней покоя. Теперь они, судя по всему, и не очень спешили".
Если обобщить, то даты у Посталовского - чистая условность. Некий мнимый прорыв из кольца под Харьковом - июнь 42-го, получение танкового пополнения - конец июня, бои под разъездом 74-й км и в неких Сальских степях - июль...
Однако я не буду вдаваться в обсуждение правдивости описания каждой из глав книги, а предлагаю просто оценить наиболее интересную и шокирующую вот эту вот главу, где согласно красочному описанию автора танковая рота Толстикова в августе 1942 г. уничтожает целый взвод собственного же мотострелкового батальона(!)
Хотелось бы знать мнение других людей на сей счет, ведь у меня после прочтения этой главы окончательно окрепло мнение о книге Посталовского, что это крайне ублюдочная книга без намека на правду...
"Ночь войны
Июль 1942 года, район 74 разъезда
Эта ночь войны была непроницаемо темна. Лишь изредка на горизонте, там, где начинался овраг, время от времени взлетали осветительные ракеты. Они обозначали позиции немцев. Нам эти ракеты не мешали. А нашим тыловикам, осторожно ехавшим по степи с потушенными фарами в поисках своих частей, это ночное освещение было более чем кстати. И когда степь почему-то оставалась без подсветки, они тихо поругивали немцев за нерасторопность. Тыловиков нетерпеливо ожидала не только пехота, но и мы, танкисты. Ведь они везли нам еду, воду, а, главное, снаряды и солярку. Приезжали к нам также инженеры - мастера по ремонту танков. Мы с этими бронированными коробками побывали в таких переделках, что даже их мощные и, казалось бы, надежные двигатели перестали выдерживать тяготы войны. А оказаться на глазах у немцев в заглохшей машине... Не дай бог! Хуже не бывает.
Но вообще-то, за последние недели у нас установился строгий, какой-то размеренный фронтовой порядок жизни. На ночь „КВ“ каждой роты уходили на 1-1,5 километра в тыл. Мы все сосредотачивались в одном месте. Так было удобнее всем: приезжавшие инженеры устраняли неполадки, а офицеры штаба бригады, после нашего ужина проводили анализ боевого дня и ставили новые задачи. Иногда приезжало начальство из штаба армии. Но это только означало, что немцы попытаются завтра прорваться именно там, где мы стоим. Вся процедура ремонта, заправки, осмотра и анализа длилась до 11 часов вечера. Наши гости к этому времени уезжали. С 11.30 до 4.00 утра - сон экипажей, под охраной всегда сопровождающих нас автоматчиков. В 4.30 мы уже разъезжались на намеченные позиции. У каждой машины был свой участок. Мы спешили ознакомиться с ним на рассвете. В 5.30 прилетал обычно первый вестник начала нового дня войны - двухфюзеляжный разведчик “Фокке-Вульф“. Он деловито облетал каждую машину, забрасывая до тошноты однообразными и удивительно тупыми по содержанию листовками. В них нам предлагалось немедленно расправляться с коммунистами и, конечно, с евреями. Потом можно было идти сдаваться всесильному вермахту. Эти листовки мы брезгали использовать даже для махорочных самокруток.
Если „политинформация“ запаздывала, мы уже знали - немцы готовят какую-то пакость. Можно ожидать танковую атаку вне расписания или, вместо привычных „Мессершмиттов“, после 10.00 утра, налетят на нас более опасные пикирующие „Юнкерсы“. Нам говорили, что на них стали использоваться какие-то новые прицелы для бомбометания. В первом батальоне „Юнкерсы“ уже накрыли две машины.
Все шло своим чередом. Днем нас убивали, ночью хоронили, через два-три дня писари в штабах писали стандартные похоронки, над которыми уже через две-три недели навзрыд выли вдовы и матери в далеких городах и селах. Установившийся ритм войны делал ее для нас хотя бы в своей повторяемости чем-то осмысленной. К ритму можно привыкнуть, он убаюкивает.
Так было до вчерашней ночи. Как обычно, тыловые службы и офицеры штаба, сделав свое дело, уехали к 11.00 вечера. Перед отъездом нам сообщили: в боевое охранение перед немецкими позициями заступил усиленный взвод из пополнения, прибывшего накануне в бригаду. Командиром и политруком сюда назначены наши бригадные офицеры - танкисты, потерявшие свои машины. Так что спать мы можем спокойно. Непосредственная охрана наших машин поручена, как обычно, группе автоматчиков.
Все началось в час ночи. Часовой непосредственной охраны заметил в тусклом свете далеких ракет фигуру человека. Он шел медленно, иногда опускаясь на землю. “Стой, кто идет? Пароль!“ Человек молчал. Потом он неожиданно упал. Часовой поднял тревогу. Подбежавшие солдаты увидели на земле человека в окровавленной и изорванной форме. С трудом они узнали в нем всем нам известного политрука. Тот потерял сознание. Немедленно был вызван командир нашей танковой роты капитан Толстиков. О нем мы знали и мало, и много. Мало - кем был до войны, а много - каким он был командиром. Прибыл он в нашу 133 бригаду с нами, с пополнением из Челябинска. За короткое время, с самого начала боев под Сталинградом, он сразу выделился среди других офицеров своей дерзостью в атаках. Порой его нетрадиционные действия ставили в тупик не только немцев, но и наших офицеров из штаба. Поговаривали, что сам комбриг собирается забрать его к себе. Но бригадное начальство явно не спешило с этим. На то, видимо, были свои причины. И главное, полагаю, было то, что наши сверхтяжелые и не очень поворотливые машины не годились для быстрой и подвижной тактики ведения боя, которую предлагал Толстиков. Так или иначе, но мы гордились своим командиром роты. Он был человеком необычным, личностью. А на этой жестокой и быстро текущей войне, человек часто погружался в такие непредсказуемые ситуации, что только люди, как Толстиков, могли подсказать выход. У каждой войны свое лицо, а Толстиков был как будто создан для этой. Забегая вперед скажу - ровно через год, уже на Курской дуге, он доказал это на сверхподвижных „Т - 34“, став Героем. Правда, потерял руку.
Но это было потом. А сейчас - август 1942, года бесконечных поражений и разочарований. Казалось, рушится весь мир, а не только Россия.
Толстиков подбежал к лежащему на земле политруку. Придя в себя и узнав капитана, он стал ему что-то шепотом говорить. Автоматчики никого к ним не подпускали. Через пять минут все экипажи стояли в строю, поднятые по тревоге. То, что мы затем услышали, было просто невероятным и не вмещалось в наше сознание. „Усиленный взвод боевого охранения открыто восстал, восстал против Родины, против нас. Политруку, исполосованному ножами, удалось отползти и скрыться в темноте. Утром этот сброд собирается выйти к немцам с белым флагом и сдаться. Что будем делать? Жду вашего мнения. Времени для консультации с бригадой нет. К тому же пользоваться рацией ночью нам категорически запрещено“. Голос Толстикова был глухим и прерывистым. Мы все чувствовали, что он потрясëн не менее, чем мы все. „До утра осталось два часа. Действовать нужно самостоятельно и немедленно. Говорите!“
Пораженные мы стояли молча. А потом заговорили все.
- Может, пошлем разведчиков, чтобы те уточнили обстановку и подтвердили слова политрука? Речь идет о жизни почти 40 человек.
- Не успеем, скоро рассвет. А утром, когда немцы увидят белый флаг, они все сделают, чтобы помешать нам. Не верить умирающему политруку нельзя.
- Надо немедля заводить машины и раздавить этих гадов.
- В темноте они могут улизнуть, действовать надо хитрее.
< >А если они уже послали своего гонца к немцам?
- Это вполне возможно. Но действовать немцы сумеют часа через два. Их надо опередить.
Все было ясно, и все замолчали. Мы ждали, что скажет Толстиков.
- У меня тоже есть план. Надо заставить немцев помочь нам расправиться с предателями. Думаю так. Мы заводим машины и разъезжаемся в линию на расстоянии 80-100 метров друг от друга. По сигналу мы начинаем быстрое движение в сторону боевого охранения. Одновременно открываем огонь по немцам.
- Не по немцам, а по предателям.
- Я не оговорился - по немцам. Мы имитируем ночную атаку. Фрицы, как вы знаете, этого не любят. Они, конечно, откроют ответный огонь. Он будет направлен в основном, против боевого охранения, к которому мы будем двигаться на большой скорости. Они всегда пытаются отрезать пехоту от танков. В районе окопов охранения мы переносим огонь - в упор расстреливая предателей. Стрелять шрапнелью и утюжить окопы. Они мелкие. Думаю, что в этой заварухе немцы помогут нам и в другом - они максимально осветят местность. Это неизбежно. А мы им за подсветку спасибо скажем. Приказ - за пределы окопов не выходить. Лишь моя машина обходит слева окопы и становится между ними и немцами. Это на всякий случай, чтобы никто из предателей не удрал. По сигналу все отходят задним ходом. Ясно? Выполняйте!
Все получилось так, как наметил наш капитан. Особенно постарались немцы со своими осветительными ракетами. Стало светло, будто не было ночи. Люди из охранения скоро поняли, что попались в ловушку. Часть из них, наверное, организаторы мятежа, бросились в сторону немцев в надежде найти у них защиту. А часть, с поднятыми руками пошли навстречу нашим „КВ“. Но ни у тех, ни у других уже не было никаких шансов. Первых в упор расстреливали сами же немцы, принимая за атакующих. Машина Толстикова добивала их. Те же солдаты из охранения, которые шли к нам, надеялись, наверное, на пощаду. Мы их расстреливали и давили потому, что действовать иначе никак не могли - малодушие и предательство были в те дни равноценны.
Вижу в прибор, как несколько солдат из охранения метнулись в сторону нашего „КВ“. Они безоружны, руки подняты. „Саша, дави их, дави!“ - истерически кричит наш командир, как будто своим криком хочет заставить замолчать свою совесть, которая думает иначе.
- Может живыми возьмем?
- Нет, нет ... Это приказ!
Мина разрывается перед самым носом „КВ“. Двигатель стал задыхаться . Мелькнула мысль: „Этого еще не хватало!“ Но все обошлось. Рассеивается дым - на земле метрах в шести корчатся два солдата. А один с поднятыми руками продолжает бежать прямо на нашу машину. Отчетливо вижу его широко раскрытые глаза и что-то кричащий рот. Машина неуклонно движется вперëд. Пятидесятитонная громада наезжает на солдата и на тех, кто корчится на земле. Все молчат, лишь слышен рëв двигателя. Командир о чем-то спрашивает водителя. Тот молчит. Вскоре машина, как и договаривались, начала отходить назад и, наконец, остановилась. У меня вдруг мелькнула мысль о наших гусеницах. Как их теперь очистить от остатков человеческого мяса и перемолотых костей? Если этого сейчас не сделать, то через день-два в машине не выдержать: сладковато-удушливый смрад доконает нас. Так было неделю назад, когда мы смяли немецкое орудие вместе со всей прислугой. Очищать траки гусениц помогало нам целое отделение солдат, которых прислал нам пехотный комбат. А теперь? Замечаю, что снова стало темно. Немцы понемногу успокаиваются. Но мы все сидим как прибитые. Одно дело убивать немцев, а другое дело - своих. Теперь на нашей совести сироты, вдовы и безутешные матери. Новое горе поселилось где-то в убогих домишках России. И все это с нашей помощью. Что бы нам ни говорили, мы сделали это сами, своими руками. Будь же все проклято!
Немцы окончательно успокоились только с рассветом. Они, кажется, ничего не поняли. Белый флаг, который предназначался для них, лежал теперь вдавленный в окопчик вместе с тем, что называлось раньше человеком. Немецкий штабист запишет, наверное, в боевой дневник о неудаче очередной бездарной атаки русских, о том, что они оставили десятки убитых, и что это новая победа немецкого оружия.
Политрук умер к полудню в машине Толстикова. Приехавшие к нам вечером контрразведчики долго и дотошно расспрашивали нас об этой истории. Потом они приказали все забыть. Мы дали подписку о неразглашении. Так должна была сгинуть еще одна страница этой вечно незнакомой и вечно ужасной войны. Я этого не хочу. Потому и написал."