"Ласковый и нежный зверь" Сергей Камышев. Окончание
...Но «отцвели сирень и тюльпаны, а с ними суждено было отцвести и восторгам любви».
В общем, Оленька бросает неотразимого бонвивана Камышева после пары встреч урывками.
«Она продолжала любить меня, но после того посещения, которое было описано в предыдущей главе, она была у меня еще не более двух раз, а встречаясь со мной вне моей квартиры, как-то странно вспыхивала и настойчиво уклонялась от ответов на мои вопросы.
На мои ласки она отвечала горячо, но ответы ее были так порывисты и пугливы, что от наших коротких рандеву оставалось в моей памяти одно только мучительное недоумение».
(...)
«Я видел, как граф тайком пожимал руку Ольге, всякий раз встречавшей его дружеской улыбкой, а провожавшей презрительной гримасой. Раз даже, желая показать, что между им и мною нет тайн, он поцеловал ее руку при мне.
- Какой болван! - прошептала она мне на ухо, вытирая свою руку.
- Послушай, Ольга! - сказал я по уходе графа. - Мне кажется, что тебе хочется что-то сказать мне. Хочется?
Я пытливо взглянул на ее лицо. Она вспыхнула и пугливо замигала глазами, как кошка, пойманная в воровстве.
- Ольга, - сказал я строго, - ты должна сказать мне! Я этого требую!
- Да, я хочу тебе кое-что сказать, - зашептала она, сжимая мне руку. - Я тебя люблю, жить без тебя не могу, но... не езди ко мне, милый мой! Не люби меня больше и говори мне «вы». Я не могу уж продолжать... Нельзя... И не показывай даже виду, что ты меня любишь».
Проигранные "ставки" Камышева
Ну дела! Камышева бросили! Ощущение пробела величия нарастает в нем, а вместе с ним растет и ярость. А «ничтожество» Карнеев, меж тем, оказывает знаки внимания другой женщине, которую Камышев считает полностью подвластной себе - Наде Калининой.
«Наденька Калинина удостоилась в этот вечер особенного графского внимания. Он вертелся возле нее весь вечер, рассказывал ей анекдоты, острил, кокетничал... а она, бледная, замученная, кривила свой рот в насильственную улыбку.
Мировой Калинин все время наблюдал за ними, поглаживал бороду и значительно кашлял. Ухаживанье графа было ему по нутру. У него зятем граф! Что может быть слаще этой мечты для уездного бонвивана? После того, как начались ухаживанья графа за его дочерью, он вырос в своих глазах на целый аршин. А какими величественными взглядами измерял он меня, как ехидно покашливал, когда беседовал со мною! «Ты вот, мол, поцеремонился, ушел, а мы - наплевать! - Теперь у нас граф есть!»
Во всем и во всех Камышев видит стремление «уесть» его, что-то ему «доказать», «указать свое место». И надо же, опять складывается так, что во всем его обходит «ничтожный» граф.
Раздираемый завистью и злобой, Камышев околачивается в усадьбе Карнеева, ища случая уязвить его и Ольгу.
«После обеда, гуляя в саду, я встретился с Ольгой. Увидев меня, она страшно покраснела и - странная женщина - засмеялась от счастья. Стыд на ее лице смешался с радостью, горе с счастьем. Поглядев на меня искоса, она разбежалась и, не говоря ни слова, повисла мне на шею.
- Я люблю тебя, - зашептала она, сжимая мою шею. - Я по тебе так соскучилась, что если бы ты не приехал, то я бы умерла.
Я обнял ее и молча повел к беседке. Через десять минут, расставаясь с нею, я вынул из кармана четвертной билет и подал ей. Она сделала большие глаза.
- Зачем это?
- Это я плачу тебе за сегодняшнюю любовь.
Ольга не поняла и продолжала глядеть на меня с удивлением.
- Есть, видишь ли, женщины, - пояснил я, - которые любят за деньги. Они продажные. Им следует платить деньги. Бери же! Если ты берешь у других, почему же не хочешь взять от меня? Я не желаю одолжений!
Как я ни был циничен, нанося это оскорбление, но Ольга не поняла меня. Она не знала еще жизни и не понимала, что значит «продажные» женщины».
Конечно, не обходится без лицемерных вздохов:
«Мысль о судьбе Урбенина была для меня всегда тяжела; теперь же, когда перед моими глазами гарцевала погубившая его женщина, эта мысль породила во мне целый ряд тяжелых мыслей... Что станется с ним и с его детьми?»
Как мы видим позднее, эта «обеспокоенность» судьбой Урбенина не помешала Камышеву подвести его под каторгу и лишить детей отца.
Убийство как «необыкновенное дело»
Камышев признает, что гневлив, и что ему трудно удерживать себя в руках:
«В минуты гнева я не умею себя сдерживать. Не знаю, что бы еще пришлось Ольге выслушать от меня, если бы она, повернувшись ко мне спиной, не отошла».
В то же время Камышев гордится своей способностью убить. Как и Раскольников, в отличие от «твари дрожащей» «право имеющий», Камышев считает убийство «необыкновенным делом», на которое, видимо, способен только «необыкновенный» человек.
...Обстоятельства убийства Ольги я разобрала в предыдущих постах. Напомню, что Камышев не планировал этого делать. Отправляясь за Ольгой в лес, он намеревался садировать ее словесно - «жалить», по его выражению. Но меткий пинок Ольги по распухшему изболевшемуся эго, подступивший мощной волной нарциссический стыд и как следствие неконтролируемый гнев…
Впрочем, Камышев быстро приходит в чувство и начинает путать следы. Так, он вытирает руки в крови об кафтан пьяного мужика, отсыпающегося поблизости. Этого свидетеля, который вдруг некстати начнет совмещать пазлы, Камышев задушит в СИЗО. Это спланированное убийство он свалит на Урбенина. Таким образом, он способен и на импульсивное, и на преднамеренное убийство.
...Большое спасибо, что напомнили мне про финты Камышева, направленные на запутывание следствия - а именно, искусственное затягивание расследования и давление на умирающую Ольгу.
«Я подошел к кровати... Глаза Ольги были обращены на меня.
- Где я? - спрашивала она.
- Ольга Николаевна! - начал я. - Вы узнаёте меня?
Ольга несколько секунд поглядела на меня и закрыла глаза.
- Да! - простонала она. - Да!
- Я судебный следователь. Имел честь быть с вами знаком и даже, если припомните, был шафером на вашей свадьбе...
- Это ты? - прошептала Ольга, протягивая вперед левую руку. - Сядь...
- Я следователь... - продолжал я. - Если помните, я присутствовал на охоте... Как вы себя чувствуете?
- Задавайте вопросы по существу! - шепнул мне земский врач. - Я не ручаюсь, что сознание будет продолжительно...
- Прошу, пожалуйста, не учить! - обиделся я. - Я знаю, что мне говорить... Ольга Николаевна, - продолжал я, обращаясь к Ольге, - вы потрудитесь припомнить события истекшего дня. Я помогу вам... В час дня вы сели на лошадь и поехали с компанией на охоту... Охота продолжалась часа четыре... Засим следует привал на опушке леса... Помните?
- И ты... и ты... убил.
- Кулика? После того, как я добил подстреленного кулика, вы поморщились и удалились от компании... Вы пошли в лес... Теперь потрудитесь собрать все свои силы, поработать памятью. В лесу во время прогулки вы потерпели нападение от неизвестного нам лица. Спрашиваю вас как судебный следователь, это кто был?
Ольга открыла глаза и поглядела на меня.
- Назовите нам имя этого человека! Здесь, кроме меня, трое...
Ольга отрицательно покачала головой.
- Вы должны назвать его, - продолжал я. - Он понесет тяжелую кару... Закон дорого взыщет за его зверство! Он пойдет в каторжные работы... Я жду.
Ольга улыбнулась и отрицательно покачала головой. Дальнейший допрос не привел ни к чему. Больше я не добился от Ольги ни одного слова, ни одного движения. В без четверти пять она скончалась».
Обычно этот отказ Ольги обличить Камышева трактуют как проявление ее любви и великодушия. Мол, умирая, она как бы отпускает любимому убийце его грех и не хочет, чтобы он понес тяжелое наказание.
Мне же думается так: умирать Ольга не собиралась. Скорее всего, она не понимала тяжести своего состояния. Какая же месть от Камышева может ее ждать, если она укажет на него? В том, что он способен на все, она уже убедилась. И сейчас, в беспомощном состоянии, она не способна защищаться, вздумай Камышев добить ее как опасного свидетеля. Поэтому самое верное - дать понять убийце, что она его не выдаст.
Подсчитаем - прослезимся
Так сколько же человек убил Камышев прямо или косвенно? Давайте считать.
Ольга - раз.
Кузьма - два.
Урбенин подведен под каторгу и погиб там. Без отца остались двое детей.
Разбита жизнь Нади Калининой.
Утрачены надежды на счастье с любимой девушкой у доктора Вознесенского.
А сколько плохого сделано просто по ходу пьесы! Например, Камышев выслеживает, куда прячет деньги Франц, садовник графа Карнеева и опустошает тайник, сваливая эту и другие кражи в доме Карнеева на старую служанку Сычиху.
А пропавшие из дома Карнеева деньги и драгоценности, о чем сообщает в письме Камышеву цыганка Тина? В повести как-то «не докручен» этот момент, но меня терзают смутные сомненья, что это дело рук Камышева, которое он спихнул на Пшехоцкого.
А убитый в ярости попугай?..
А чуть не прибитый веслом мужик Карнеева?..
...И вот с трагических событий проходит восемь лет, но Камышеву эта история не дает покоя. Сожаление? Раскаяние? Как бы не так. Его распирает от самодовольства, как ловко он ушел от наказания и подвел под каторгу невиновного, да вот беда: никто так и не знает, как он, Камышев, дьявольски хитер, ловок и вообще, крут!
И он придумывает оригинальный способ и нарцресурс получить, и прямого признания избежать. Он пишет повесть и приносит ее редактору журнала. Догадается или нет? Эта игра в «найди меня» волнующе щекочет психопатические нервы.
«Все восемь лет я чувствовал себя мучеником. Не совесть меня мучила, нет! Совесть - само собой... да и я не обращаю на нее внимания: она прекрасно заглушается рассуждениями на тему о ее растяжимости. Когда рассудок не работает, я заглушаю ее вином и женщинами. У женщин я имею прежний успех - это à propos.
Мучило же меня другое: всё время мне казалось странным, что люди глядят на меня, как на обыкновенного человека; ни одна живая душа ни разу за все восемь лет пытливо не взглянула на меня; мне казалось странным, что мне не нужно прятаться; во мне сидит страшная тайна, и вдруг я хожу по улицам, бываю на обедах, любезничаю с женщинами! Для человека преступного такое положение неестественно и мучительно.
Я не мучился бы, если бы мне приходилось прятаться и скрытничать. Психоз, батенька! В конце концов на меня напал какой-то задор... Мне вдруг захотелось излиться чем-нибудь: начхать всем на головы, выпалить во всех своей тайной... сделать что-нибудь этакое... особенное...
И теперь словно легче стало, - усмехнулся Камышев, - вы глядите на меня теперь как на необыкновенного, как на человека с тайной, - и я чувствую себя в положении естественном…»
И последний штрих - Камышев «уничтожил» и графа Карнеева. Тот разорился и теперь служит у Камышева кучером. Наконец-то «прихвостень-собутыльник» Камышев «возвысился» над богатым и знатным человеком...
«- Кстати: не хотите ли поглядеть графа Карнеева? Вон он, на извозчике сидит!
Я подошел к окну и взглянул в него... На извозчике, затылком к нам, сидела маленькая, согбенная фигурка в поношенной шляпе и с полинявшим воротником. Трудно было узнать в ней участника драмы!»
А фантазия Камышева по-прежнему генерирует гаденькие планы.
«- Узнал я, что здесь, в Москве, в номерах Андреева, живет сын Урбенина, - сказал Камышев. - Хочу устроить так, чтобы граф принял от него подачку... Пусть хоть один будет наказан!»
Но сколько бы ни хорохорился Камышев, сколько бы ни восхищался собственным коварством и умением обтяпывать делишки, а жизнь-то его пуста и безрадостна… Вот сейчас сорвал толику нарцресурса в виде отвращения редактора, разгадавшего его тайну. И ненавистный-то граф у него в прислугах, так что он его наконец «сделал». И женщины по-прежнему без ума. Но что-то все не то и не так...
«Для тех же, кто дает волю своим жалким, опошляющим душу страстям в святые дни весны и молодости, нет названия на человеческом языке. За пулей следует могильный покой, за погубленной молодостью следуют годы скорби и мучительных воспоминаний. Кто профанировал свою весну, тот понимает теперешнее состояние моей души.
Я еще не стар, не сед, но я уже не живу. Психиатры рассказывают, что один солдат, раненный при Ватерлоо, сошел с ума и впоследствии уверял всех и сам в то верил, что он убит при Ватерлоо, а что то, что теперь считают за него, есть только его тень, отражение прошлого. Нечто похожее на эту полусмерть переживаю теперь и я…»