Мои Ложные Я (Исповедь нарцисса). Часть 2
Где-то в классе шестом я снова стал не собой. Специально. Придумал поехать в другой район города, где меня никто не знает, и при случае представиться там другим человеком. Придумал себе имя и фамилию, придумал какая у меня семья и где я учусь, придумал, что занимаюсь в ДОСААФ и нас там учат всяким трюкам, какие делают каскадеры. Я как раз прочитал об этом книгу. Но просто так с кем-то законтачить не получилось, поэтому я просто там шлялся по дворам и наблюдал за жителями.
Мой "брат"
Я не искал, чтобы мне кто-то приглянулся, мне просто нужен был повод чтобы законтачить. Так я увидел пацана с собакой. Он водил ее выгуливать на стадион. Породу я не знал, никогда раньше такой не видел, но запомнил, как она выглядит, и потом нашел все про нее в книгах.
Это был ризеншнауцер. Потом я подошел и сделал вид, что интересуюсь собакой. Сказал, что у меня была такая же, недавно умерла. Классная порода. Умная. Если нужно прет напролом и ничего не боится. Хороший защитник. Так и разговорились, познакомились.
Потом "совершенно случайно" нам оказалось по пути, я сказал, что живу у тетки в соседнем доме. Я больше слушал, чем говорил, собирал информацию, как уже давно привык делать, искал новый повод зацепиться.
Он упомянул про школу, я спросил, что проходят, соврал, что мы эту тему уже прошли и предложил решить ему домашку. Он от халявы не отказался. Так я оказался у него дома. И дальше делал все, чтобы ему хотелось со мной дружить. Я не хотел ему ничего плохого. Мне просто нужно было быть другим человеком, все равно перед кем. Мне нужно было "зеркало", чтобы отражало меня таким, как я хочу. Для меня это была единственная форма жизни. Я решал ему домашку, говорил с ним о ризеншнауцерах, слушал о его делах. И рассказывал о себе свою придуманную жизнь.
Но это было недолго. Мы учились в разные смены. Когда он приходил из школы, я должен был идти на уроки. Я начал прогуливать. В школе врал, что мне нужно обследоваться в поликлинике. Все поверили. У меня была куча справок и освобождений, так что ходить по врачам для меня было обычное дело. Прогуливал я не каждый день, расчитывал, чтобы и оценки мог получать и ни у кого не было ко мне вопросов.
Так могло продолжаться долго. Но оказалось, одна из учителей жила в том районе, и я наткнулся на нее, когда гулял с другом. Она назвала меня настоящим именем, спросила, что это я здесь делаю, когда я говорил, что хожу в поликлинику. В ту минуту мне хотелось ее убить. И это чувство вспыхнуло раньше, чем я осознал умом, что попался.
Когда я понял, что попался, быстро сообразил, как выкручиваться. Другу я тут же сочинил историю, что у меня есть брат. Что родители развелись, я живу с отцом, а брат остался с матерью. И что это учительница брата. Он поверил. А что сочинить учительнице я не нашел. Потом она пообщалась с матерью и последовали репрессии. Мать стала строго контролировать, когда я иду в школу и когда возвращаюсь, и кроме школы мне запрещалось куда-то выходить. Она попросила всех учителей отмечать у меня в дневнике, был ли я на уроке, время от времени звонила им и спрашивала, что я делаю в школе. Это был практически домашний арест. Я ее ненавидел, но вынужден был подчиняться. Так это все и закончилось.
Первая "любовь"
В девятом классе мне стало интересно, что такое любовь. Я заметил, что все почему-то ищут любовь, все хотят влюбиться. Помню, что я совершено не понимал, что это и зачем оно надо. И мне захотелось попробовать.
У меня был к этому времени знакомый парень из другой школы, и я мог по-приятельски приходить к нему в класс после уроков или на перемене. И я стал присматриваться к девчонкам из его класса, расспрашивать его о том, что в классе происходит, что он думает об одноклассниках. Детские игры в разведчика не прошли даром. Он рассказывал, а я отмечал, какая девчонка мне бы подошла. И так я выбрал одну и придумал себе сам, что я влюбился. Не было никакой идеализации. Я просто выбрал девчонку из его класса, не очень бойкую, вмеру забитую, чтобы наверняка была рада, что у нее появился я, и стал к ней присматриваться. Отмечал какие-то качества, которые обычно ценили люди. И придумал себе, что я её полюбил.
И я действительно что-то почувствовал. Может, конечно, мне нравился сам процесс, а не эта конкретная девочка, но я отметил, что быть влюблённым мне понравилось. Я придумал себе сценарий, как должно всё быть, и каким должен быть я.
Еще до этого я рассказывал знакомым, что у меня есть брат. Воспроизводил ту же легенду, что и в прошлый раз, что родители развелись, когда мы с братом были маленькими, я остался с матерью, а брата забрал отец и уехал в другой город. И вот теперь я сказал, что брат приезжает к матери, а я уезжаю к отцу. И через какое-то время я притворился своим братом и уже так специально сдружился с этим знакомым.
Я снова стал не собой, назвался другим именем, рассказывал о себе придуманную жизнь, и представился таким, каким я хотел быть. Потом я стал проявлять к той девчонке внимание. Стал демонстрировать поведение, которое, я точно знал, ей понравится. Например, заступился за пацана, которого в их классе принято было травить. Постепенно стал с ней заговаривать. Предложил подтянуть ее по математике. Ну и так уже получилось, что мы стали встречаться.
Сначала мне все это нравилось. Мы закончили девятый, я перешел в десятый, она пошла в техникум. Все это время мы очень хорошо общались. Но мне этого было мало. Мне нужна была моя придуманная жизнь. Не знаю, как описать это правильно, но мне нужны были какие-то события, которые я придумывал себе, и нужен был кто-то, перед кем я бы эти события разыгрывал и проживал. Так у меня появились «друзья», которых я придумал, и с которыми познакомил эту девчонку. Сначала я о них ей рассказывал, потом постарался изменить голос и позвонил ей от имени такого друга под каким-то предлогом…
Когда я прочитал в вашем блоге про сердца пятерых и про многоликую Елизовету, это напомнило мне то, что делал я сам. Не знаю, делают ли так другие нарциссы, психолог говорил, что такое не редкость. Я это делал потому, что это и была моя жизнь. Настоящей, той, которой живут все люди, у меня не было. Я был то своим другой Мишей, то Владом, то подругой Влада Мариной. В моем воображаемом мире происходили воображаемые события между воображаемыми людьми. И это была моя единственная жизнь. Мне это было необходимо. Я жил и чувствовал себя живым, пока у этой воображаемой жизни был зритель.
Когда я был Мариной, я писал этой девчонке письма, и она стала с Мариной подругами. С Мишей и Владом она тоже переписывалась и временами перезванивалась. Так у нас образовалась своя компания из придуманных моих друзей и этой девчонки. Не знаю, чего хотела психопатка из «сердца пятерых» или та Елизавета, я хотел просто сделать для себя реальной ту жизнь, которая была в моем воображении, оживить ее, чтобы чувствовать, как будто все эти события с моими друзьями действительно происходят, и так почувствовать себя живым. Ни смеяться над той девчонкой я не хотел, ни сделать ей что-то плохое даже не думал. Если говорить совсем откровенно, я даже не осознавал, что эта девочка живая. Она была мне нужна для моих целей, про нее саму я не думал.
Но я всегда знал, с самого начала, что все эти отношения не по настоящему. Знал, что я придумал этих друзей, эти отношения, придумал себе влюбиться. И когда эта девчонка постепенно стала относиться ко мне так, будто у нас это все всерьез, строила планы на будущее, и я понимал, что у нее на меня какие-то виды, меня это ставило в тупик. Я знал, что все это вроде игры, не навсегда. Ведь я даже именем другим назывался и рассказывал то, чего никогда со мной не было. Я был совсем другим человеком, не собой.
Я уже начал сожалеть, что ввязался в эту игру, и не знал, как теперь выпутаться. Отношения продолжались, но я уже думал о том, как мне с ней расстаться. Когда она стала замечать, что мое отношение к ней изменилось, начала плакать. Когда я пропадал, она писала письма Марине и «друзьям» и жаловалась. Сначала я под видом этих друзей пытался ее успокоить, но ей нужен был я, и на нее никакие слова не действовали, она все равно плакала. Я очень пожалел, что начал эти отношения. Они оборачивались для меня проблемой.
Думал, как бы так сделать, чтобы она сама меня бросила. Стал специально заигрывать с другой девчонкой из ее техникума. Думал, она обидится и бросит меня. Рассказывал от имени своего друга что-то о себе такое, чтобы она меня бросила. Но она начинала плакать, и я понимал, что выбрал неправильную тактику, и быстренько начинал уверять, что меня никакие другие девчонки не интересуют и как-то выкручивался. Мне было ее жалко, я не хотел, чтобы она плакала, и в то же время меня бесило, что она так в меня вцепилась.
Когда я сказал своему психологу, что мне было ее жалко, он поставил мне на вид, что это неправда. Поэтому я уточню, как это было. Я был сам придуманным. У этой моей придуманной личности были определенные качества. И доводить девчонку до слез в эти качества не вписывалось. Я не должен был быть таким. Поэтому я представлял, что мне должно быть ее жалко. Я действительно не хотел, чтобы она плакала, и думал, что мне ее жалко. Но вот что меня бесило, что она в меня так вцепилась - это были мои настоящие чувства. Только тогда я это не разделял, и мне казалось, что я чувствую и то и другое. Я жил в своем воображении и там мне было ее жалко. А наяву она меня бесила.
Я пытался придумать что-то другое, чтобы она меня все-таки бросила. Но все опять заканчивалось тем же, она плакала, я оказывался плохим и виноватым, и я не знал, как мне из этого выпутаться. Когда я потом с психологом это разбирал, он отметил, что меня с самого начала интересовали только мои чувства. Я не хотел никаких отношений и даже не думал, что любовь - это отношения, что там чувства двух людей и они друг с другом взаимодействуют. Я хотел только попробовать, что я почувствую. Девочка была для меня чем-то вроде тренажера, на котором я эти свои чувства опробую.
И я был не готов, что она окажется живая и будет сама что-то чувствовать. Я испугался этого. Я этого не учел и очень сожалел, что так получилось. Я действительно сожалел, потому что я оказался в очень неприятной для меня ситуации. Я не хотел ее мучить, не хотел ей ничего плохого, это не вязалось с моим представлением себя. Я даже не думал, что что-то плохое получится, и что ей будет плохо. Я просто о ней не думал вообще. И когда столкнулся с тем, что она живая, что ей от этого плохо, испугался и не знал, как из этого выпутаться. Временами я думал, что пусть оно продолжается, как есть, пусть я буду с ней и дальше встречаться, а временами меня это очень раздражало и злило, и я снова начинал искать, как так сделать, чтоб она от меня сама отстала.
Психолог, конечно, меня спросил, почему бы мне было прямо не сказать ей, что хочу с ней расстаться. И понимал ли я, почему я не хочу сказать ей это прямо. Да, я понимал. Я не мог вынести обвинений, не мог вынести, что я плохой. Поэтому мне нужно было, чтобы это не я ее бросил, а она меня. И я не понимал, почему она так реагирует, почему ей это все так нужно. Я не понимал такой привязанности, ведь я сам такого никогда не чувствовал. Я не хотел умышленно делать ей плохо, но я просто о ней не думал. Когда я понял, что она почему-то не хочет меня бросать и только начинает каждый раз плакать, когда я к этому пытаюсь привести, я начал думать, что бы такое может случиться, какое стихийное бедствие, чтобы мы все-таки расстались, но чтобы как бы это не я ее бросил. Может, мне умереть? Или сесть в тюрьму? И я начал изучать уголовный кодекс.
Мне нужно было, чтобы это была наверняка посадочная статья, чтобы это было очень достоверно, что меня посадили. По-настоящему идти в тюрьму я не планировал, это должен был быть такой спектакль, чтобы только эта девчонка должна была думать, что меня посадили. И я выбрал грабеж. За кражу или хулиганку могли легко дать условно, а разбой или тяжкие телесные я бы сыграть не потянул. И я сначала представлял, что ограблю одну пенсионерку, когда она получит на почте пенсию. Но потом подумал, что с ней от расстройства может что-то серьезное случиться, у меня папа был сердечник и я знал, что такое может быть. Я не хотел никому по-настоящему делать ничего плохого.
Я выбрал в потерпевшие подростка, меня на год младше и слабее по комплекции, чтобы с ним справиться и при этом не бить. Это вышло случайно, я как раз думал, кого мне ограбить, чтобы это было без лишних жертв, и узнал, что этот парень собрался покупать велосипед. И я стал планировать, что когда он за велосипедом поедет, я отберу у него деньги. Представлял, что просто собью его с ног, повалю на землю и отберу, что мне нужно. Главное, чтобы это видела та девчонка.
Потом я позвоню ей от имени друга и скажу, что меня посадили. А деньги втихаря верну как-нибудь. Я даже представлял себе, что меня привезут в ментовку, позвонят моей матери, она прибежит, заберет меня домой и начнет улаживать эту неприятность. И эта девчонка увидит, что меня забрали менты, а я потом позвоню и скажу, что меня посадят. Дома мать, конечно, закатит истерику, что я так их с отцом опозорил, будет орать на меня несколько дней кряду, но зато у меня будет наконец-то отмаз, почему я не могу быть с той девчонкой вместе.
Этому спектаклю не суждено было случиться. У моего отца снова произошел сердечный приступ и он умер в больнице от инфаркта. Это меня отрезвило, привело в чувства. Я смотрел на отца в гробу и думал, вот человек умер, и это по-настоящему. И какое все мелкое и глупое по сравнению с настоящей смертью.
Мать спрашивала у бабушки из церкви, как правильно его похоронить, я услышал, что хорошо бы для покойного почитать псалтырь над телом. И я сказал, что я хочу это сделать. Я не знал, что такое псалтырь, как его читать и вообще, я никогда не был в церкви и был очень далек от всего этого. Но мне хотелось что-то сделать для отца, он был хорошим человеком. Мать была против, но я не стал ее слушать, а она не смогла настаивать, ведь смерть это очень серьезно, здесь неуместно прогибать свои запреты. Меня научили, как читать псалтырь, все мне объяснили и я стоял у гроба и читал. Это старославянский язык, многое было мне непонятно, но я читал и все. Я больше ничего не мог уже сделать для отца. Я ничего не чувствовал, это правда, просто стоял с пустым сердцем и читал псалтырь. Но я понимал умом, что отец умер, и я больше никогда ничего не смогу для него сделать, даже если захочу.
Потом, после похорон, сестра отца сказала, как я не боялся несколько часов простоять рядом с покойником. А я подумал, какую глупость она говорит. Вот еще одна вещь, которую я не понимаю. Как можно чего-то бояться или не бояться, когда это единственное, что ты можешь сделать. Не потому что я любил отца или мне было жаль его. Но я видел только это решение, других вариантов я просто не видел, для меня их не существовало.
После этого я вернулся в свою настоящую личность и сказал той девчонке, что мой брат уехал. Просто подошел и сказал. И ушел. Не стал слушать, что она говорит. Мне не хотелось больше играть. Я увидел, что все это мелко и глупо, какие-то игры в любовь.
Лучше без "любви"
После этого я долго не придумывал себе никакой любви. Вообще не искал отношений с женщинами. Это слишком накладно. Я знал, что всерьез мне эти отношения не нужны, я даже не понимаю, зачем они нужны женщинам. И когда женщины говорят о страданиях, я этого не понимаю. Что такого ужасного произошло, что они так страдают? Я правда этого не понимаю. Я не хочу обидеть женщин этими словами, или как у вас говорят, обесценить их чувства. Но я на самом деле не понимаю, что они чувствуют и почему называют это страданиями.
Если их не избили, не пытали и не калечили, а всего лишь не дают то, чего они хотят, о какой такой невероятной боли они говорят? Боль - это когда Тед Банди зверски истязал своих жертв до смерти. А тут всего лишь не захотели дать какие-то отношения, при чем тут боль? Зачем люди вообще этого так хотят, что когда им этого не дают, они чуть ли не умирают? Зачем эти любовные отношения всерьез?
Я еще понимаю, что когда влюблен, секс гораздо вкуснее. Но влюбленность проходит, зачем требовать этого навсегда? Я знал, что женщины рано или поздно начнут требовать от меня этого. И мне опять не захочется быть плохим, слушать оскорбления и претензии, я буду искать, как из этого выпутаться и сто раз пожалею, что в это ввязался. Этот геморрой не стоит того кайфа от любовных переживаний. И я решил больше в это не ввязываться.
После смерти отца я стал серьезней относиться к жизни. Я решил делать только то, что мне действительно нужно. Но... Я столкнулся с тем, что по-настоящему мне не нужно ничего. Я закончил школу, потому что мать хотела видеть своего сына с аттестатом. Мне это было безразлично. Учеба мне давалась хорошо, у меня хорошая память, я хорошо воспринимаю информацию, хорошо соображаю, но мне все это было не интересно и не нужно.
Мать хотела видеть меня врачом, но мне это было не нужно и я не стал поступать в мед. Я просто лежал на кровати сутками и мне ничего не было нужно. Мать сначала истерила, орала на меня, но потом заглохла, поняв, что мне безразличны ее крики. А я просто видел, что в ее криках нет ничего серьезного. По-настоящему она ничего у меня отнять не может. Ее крики меня не убьют. Ну, шум, неприятно, конечно, но это не смертельно. Пробовала она и включать игнор, как в детстве, воротила от меня морду несколько дней. Но я видел, что это не несет мне никакой опасности. И чего я в детстве этого так боялся? Глупый был дурачок. Теперь я просто игнорировал ее игнор.
Однажды мать подошла и без истерик спокойно сказала, что она тоже не вечная, она стареет, у нее куча болячек, и когда-нибудь ее тоже не станет, как отца. И мне надо подумать, на что я буду жить, когда обо мне некому будет заботиться. Лучше мне сейчас начать строить свою жизнь, пока она еще жива и может мне во многом помочь. Это было разумно. Я согласился с ее доводами.
Мать предложила мне поступить на юридический. У нее было много знакомых в этой сфере и мне могли хорошо помочь. Я согласился. Мне было всё равно, куда поступать, сам я не хотел никуда. Но когда я начал учиться, начал общаться со знакомыми матери из этой сферы, мне это понравилось. Во-первых, причастность к сфере правосудия дает определенные преимущества перед другими. Это знакомства, которыми не стоит пренебрегать. Это может обеспечить мне безопасность.
Во - вторых, суд - это довольно интересный процесс состязания, кто кого перехитрит и окажется умнее. Когда знакомый адвокат взял меня с собой на процесс, я понял, что это моя стихия. Я без труда видел, что делает каждый участник процесса, к чему он клонит, что он думает и чего он хочет. У меня в голове моментально выстраивалась линия защиты и что и как нужно говорить и делать, чтобы выиграть. И было довольно увлекательно все это просчитывать и делать ходы на опережение. Как игра в шахматы.
Но было одно большое но. Учеба в универе. Кроме того, что мне нравилось и было интересно, там давали и много такого, что мне было неинтересно совершенно. И это были просто мучительные часы отсидки на лекциях, которые для меня были равносильны тупой тарабарщине. Меня приводила в ярость необходимость учить и сдавать зачеты по предметам, которые мне неинтересны, и я считал их бесполезными, потому что никак не пригодятся мне в практической работе.
Очень скоро моя успеваемость разделилась на "отлично" и "лучше вам пересдать". Я пересдавал и с большим трудом еле-еле вползал на "удовлетворительно". Я с удовольствием изучал нюансы толкования уголовного кодекса, но такой предмет, как философия, доводил меня до бешенства. Я не представлял, как знание философии поможет мне хорошо вести свою игру в суде. Интересными же для меня были только две отрасли права - уголовное право и жилищное право. Все остальное тяготило меня неимоверно. Я шел на экзамен и думал, вот бы меня сбила машина и я спокойненько полежал бы на больничной койке и не напрягал бы мозг.
Было и еще кое-что, что мешало мне учиться. У меня ничего не получалось, когда я был собой. До того, как умер мой отец, я уже жил двойной жизнью. А после его смерти я снова стал просто собой и ко мне вернулись все эти отвратительные и очень болезненные ощущения, когда я боялся себя проявлять. Когда я поступил на юридический, я снова придумал себе альтернативное я, иначе я не сдал бы ни одного экзамена даже по любимому уголовному праву.
Но я не мог быть "другим я" только в своем воображении, мне необходимо было видеть отражение этого другого я от других. И я стал рассказывать некоторым одногрупникам, что у меня есть брат, и я учусь вместо него. Отстранившись от собственной личности я чувствовал себя свободным, и мог сделать гораздо больше и лучше. Но это меня подвело, до одного из преподов, который был знакомым моей матери, дошли слухи, что за меня учится какой-то брат. И он рассмеялся и сказал, что у меня нет никаких братьев, я единственный ребенок в семье.
Это дошло до тех, кому я рассказывал про брата, и меня объявили вруном. Для меня было бы легче, если бы меня убили. Я бросил учебу, закрылся в своей комнате и ни с кем не разговаривал. В голове крутилось только одно, что придумать, как сделать так, чтоб убедить всех, что я говорил правду. Но я не мог найти решения, хотя думал только об этом. Мне хотелось их всех убить. Я часами лежал на кровати и представлял, как я убиваю их одного за другим.
Я их ненавидел. А больше всех я ненавидел этого препода. Когда я представлял себе, как убиваю его, я орал на него в своем воображении "Кто просил тебя открывать твой поганый рот?!!!" И мне хотелось сделать ему так больно, как было плохо мне. Да, знаю, я перекладывал на него свою ответственность. Психолог сказал. Я это признаю, но мне безразлично. И тогда было безразлично. Если б я не боялся, что любимый уголовный кодекс предусматривает за это переезд в ужасные условия на долгие годы, я и наяву убил бы его именно так, как представлял.
Мать, как и ожидалось, начала истерику, что я бросил универ, но я был и так очень зол на всех. Я вылетел из комнаты, схватил стул и начал бить им об пол рядом с ней, пока стул не разлетелся в щепки. Мать испугалась и замолчала. Не трогала меня несколько дней. Молча подавала мне еду и уходила в свою комнату.
Потом подошла и предложила поступить в мед на фармацевта. Нужно же мне хоть какое-то образование, а химия и биология у меня всегда были на отлично, так что может учеба не будет меня слишком напрягать. На тот момент я подумал, что на фармацевтике я научусь изготавливать такие яды, что перетравлю всех, кто посмеет обо хоть слово не так сказать. Благодаря этой мысли у меня появился интерес поступить в мед, и я начал готовиться.
Нет, я знал, что никого травить не буду, уголовный кодекс предусматривал за это реальное лишение свободы, а к уголовникам я не хотел, я их боялся. Но мысли о том, что я могу это сделать меня успокаивали и давали мне уверенность в себе. Я как будто приобрел секретное оружие против всех. Я давно уже жил воображаемой жизнью, в которой реализовал все, что боялся сделать наяву или до чего еще не дорос. В этой воображаемой жизни я был, например, адвокатом по уголовным делам, и все судьи с прокурорами были моими хорошими знакомыми, очень меня уважали и выполняли все мои просьбы, когда я хотел кого-то наказать или проучить.
В реальности же я в то время совсем ни с кем не общался, не выходил из дома, лежал на кровати и мечтал, глядя в потолок. Кажется, это называется пробел величия. У меня он разрастался, как пропасть, с каждым днем.
(Окончание в следующем посте)
Мой "брат"
Я не искал, чтобы мне кто-то приглянулся, мне просто нужен был повод чтобы законтачить. Так я увидел пацана с собакой. Он водил ее выгуливать на стадион. Породу я не знал, никогда раньше такой не видел, но запомнил, как она выглядит, и потом нашел все про нее в книгах.
Это был ризеншнауцер. Потом я подошел и сделал вид, что интересуюсь собакой. Сказал, что у меня была такая же, недавно умерла. Классная порода. Умная. Если нужно прет напролом и ничего не боится. Хороший защитник. Так и разговорились, познакомились.
Потом "совершенно случайно" нам оказалось по пути, я сказал, что живу у тетки в соседнем доме. Я больше слушал, чем говорил, собирал информацию, как уже давно привык делать, искал новый повод зацепиться.
Он упомянул про школу, я спросил, что проходят, соврал, что мы эту тему уже прошли и предложил решить ему домашку. Он от халявы не отказался. Так я оказался у него дома. И дальше делал все, чтобы ему хотелось со мной дружить. Я не хотел ему ничего плохого. Мне просто нужно было быть другим человеком, все равно перед кем. Мне нужно было "зеркало", чтобы отражало меня таким, как я хочу. Для меня это была единственная форма жизни. Я решал ему домашку, говорил с ним о ризеншнауцерах, слушал о его делах. И рассказывал о себе свою придуманную жизнь.
Но это было недолго. Мы учились в разные смены. Когда он приходил из школы, я должен был идти на уроки. Я начал прогуливать. В школе врал, что мне нужно обследоваться в поликлинике. Все поверили. У меня была куча справок и освобождений, так что ходить по врачам для меня было обычное дело. Прогуливал я не каждый день, расчитывал, чтобы и оценки мог получать и ни у кого не было ко мне вопросов.
Так могло продолжаться долго. Но оказалось, одна из учителей жила в том районе, и я наткнулся на нее, когда гулял с другом. Она назвала меня настоящим именем, спросила, что это я здесь делаю, когда я говорил, что хожу в поликлинику. В ту минуту мне хотелось ее убить. И это чувство вспыхнуло раньше, чем я осознал умом, что попался.
Когда я понял, что попался, быстро сообразил, как выкручиваться. Другу я тут же сочинил историю, что у меня есть брат. Что родители развелись, я живу с отцом, а брат остался с матерью. И что это учительница брата. Он поверил. А что сочинить учительнице я не нашел. Потом она пообщалась с матерью и последовали репрессии. Мать стала строго контролировать, когда я иду в школу и когда возвращаюсь, и кроме школы мне запрещалось куда-то выходить. Она попросила всех учителей отмечать у меня в дневнике, был ли я на уроке, время от времени звонила им и спрашивала, что я делаю в школе. Это был практически домашний арест. Я ее ненавидел, но вынужден был подчиняться. Так это все и закончилось.
Первая "любовь"
В девятом классе мне стало интересно, что такое любовь. Я заметил, что все почему-то ищут любовь, все хотят влюбиться. Помню, что я совершено не понимал, что это и зачем оно надо. И мне захотелось попробовать.
У меня был к этому времени знакомый парень из другой школы, и я мог по-приятельски приходить к нему в класс после уроков или на перемене. И я стал присматриваться к девчонкам из его класса, расспрашивать его о том, что в классе происходит, что он думает об одноклассниках. Детские игры в разведчика не прошли даром. Он рассказывал, а я отмечал, какая девчонка мне бы подошла. И так я выбрал одну и придумал себе сам, что я влюбился. Не было никакой идеализации. Я просто выбрал девчонку из его класса, не очень бойкую, вмеру забитую, чтобы наверняка была рада, что у нее появился я, и стал к ней присматриваться. Отмечал какие-то качества, которые обычно ценили люди. И придумал себе, что я её полюбил.
И я действительно что-то почувствовал. Может, конечно, мне нравился сам процесс, а не эта конкретная девочка, но я отметил, что быть влюблённым мне понравилось. Я придумал себе сценарий, как должно всё быть, и каким должен быть я.
Еще до этого я рассказывал знакомым, что у меня есть брат. Воспроизводил ту же легенду, что и в прошлый раз, что родители развелись, когда мы с братом были маленькими, я остался с матерью, а брата забрал отец и уехал в другой город. И вот теперь я сказал, что брат приезжает к матери, а я уезжаю к отцу. И через какое-то время я притворился своим братом и уже так специально сдружился с этим знакомым.
Я снова стал не собой, назвался другим именем, рассказывал о себе придуманную жизнь, и представился таким, каким я хотел быть. Потом я стал проявлять к той девчонке внимание. Стал демонстрировать поведение, которое, я точно знал, ей понравится. Например, заступился за пацана, которого в их классе принято было травить. Постепенно стал с ней заговаривать. Предложил подтянуть ее по математике. Ну и так уже получилось, что мы стали встречаться.
Сначала мне все это нравилось. Мы закончили девятый, я перешел в десятый, она пошла в техникум. Все это время мы очень хорошо общались. Но мне этого было мало. Мне нужна была моя придуманная жизнь. Не знаю, как описать это правильно, но мне нужны были какие-то события, которые я придумывал себе, и нужен был кто-то, перед кем я бы эти события разыгрывал и проживал. Так у меня появились «друзья», которых я придумал, и с которыми познакомил эту девчонку. Сначала я о них ей рассказывал, потом постарался изменить голос и позвонил ей от имени такого друга под каким-то предлогом…
Когда я прочитал в вашем блоге про сердца пятерых и про многоликую Елизовету, это напомнило мне то, что делал я сам. Не знаю, делают ли так другие нарциссы, психолог говорил, что такое не редкость. Я это делал потому, что это и была моя жизнь. Настоящей, той, которой живут все люди, у меня не было. Я был то своим другой Мишей, то Владом, то подругой Влада Мариной. В моем воображаемом мире происходили воображаемые события между воображаемыми людьми. И это была моя единственная жизнь. Мне это было необходимо. Я жил и чувствовал себя живым, пока у этой воображаемой жизни был зритель.
Когда я был Мариной, я писал этой девчонке письма, и она стала с Мариной подругами. С Мишей и Владом она тоже переписывалась и временами перезванивалась. Так у нас образовалась своя компания из придуманных моих друзей и этой девчонки. Не знаю, чего хотела психопатка из «сердца пятерых» или та Елизавета, я хотел просто сделать для себя реальной ту жизнь, которая была в моем воображении, оживить ее, чтобы чувствовать, как будто все эти события с моими друзьями действительно происходят, и так почувствовать себя живым. Ни смеяться над той девчонкой я не хотел, ни сделать ей что-то плохое даже не думал. Если говорить совсем откровенно, я даже не осознавал, что эта девочка живая. Она была мне нужна для моих целей, про нее саму я не думал.
Но я всегда знал, с самого начала, что все эти отношения не по настоящему. Знал, что я придумал этих друзей, эти отношения, придумал себе влюбиться. И когда эта девчонка постепенно стала относиться ко мне так, будто у нас это все всерьез, строила планы на будущее, и я понимал, что у нее на меня какие-то виды, меня это ставило в тупик. Я знал, что все это вроде игры, не навсегда. Ведь я даже именем другим назывался и рассказывал то, чего никогда со мной не было. Я был совсем другим человеком, не собой.
Я уже начал сожалеть, что ввязался в эту игру, и не знал, как теперь выпутаться. Отношения продолжались, но я уже думал о том, как мне с ней расстаться. Когда она стала замечать, что мое отношение к ней изменилось, начала плакать. Когда я пропадал, она писала письма Марине и «друзьям» и жаловалась. Сначала я под видом этих друзей пытался ее успокоить, но ей нужен был я, и на нее никакие слова не действовали, она все равно плакала. Я очень пожалел, что начал эти отношения. Они оборачивались для меня проблемой.
Думал, как бы так сделать, чтобы она сама меня бросила. Стал специально заигрывать с другой девчонкой из ее техникума. Думал, она обидится и бросит меня. Рассказывал от имени своего друга что-то о себе такое, чтобы она меня бросила. Но она начинала плакать, и я понимал, что выбрал неправильную тактику, и быстренько начинал уверять, что меня никакие другие девчонки не интересуют и как-то выкручивался. Мне было ее жалко, я не хотел, чтобы она плакала, и в то же время меня бесило, что она так в меня вцепилась.
Когда я сказал своему психологу, что мне было ее жалко, он поставил мне на вид, что это неправда. Поэтому я уточню, как это было. Я был сам придуманным. У этой моей придуманной личности были определенные качества. И доводить девчонку до слез в эти качества не вписывалось. Я не должен был быть таким. Поэтому я представлял, что мне должно быть ее жалко. Я действительно не хотел, чтобы она плакала, и думал, что мне ее жалко. Но вот что меня бесило, что она в меня так вцепилась - это были мои настоящие чувства. Только тогда я это не разделял, и мне казалось, что я чувствую и то и другое. Я жил в своем воображении и там мне было ее жалко. А наяву она меня бесила.
Я пытался придумать что-то другое, чтобы она меня все-таки бросила. Но все опять заканчивалось тем же, она плакала, я оказывался плохим и виноватым, и я не знал, как мне из этого выпутаться. Когда я потом с психологом это разбирал, он отметил, что меня с самого начала интересовали только мои чувства. Я не хотел никаких отношений и даже не думал, что любовь - это отношения, что там чувства двух людей и они друг с другом взаимодействуют. Я хотел только попробовать, что я почувствую. Девочка была для меня чем-то вроде тренажера, на котором я эти свои чувства опробую.
И я был не готов, что она окажется живая и будет сама что-то чувствовать. Я испугался этого. Я этого не учел и очень сожалел, что так получилось. Я действительно сожалел, потому что я оказался в очень неприятной для меня ситуации. Я не хотел ее мучить, не хотел ей ничего плохого, это не вязалось с моим представлением себя. Я даже не думал, что что-то плохое получится, и что ей будет плохо. Я просто о ней не думал вообще. И когда столкнулся с тем, что она живая, что ей от этого плохо, испугался и не знал, как из этого выпутаться. Временами я думал, что пусть оно продолжается, как есть, пусть я буду с ней и дальше встречаться, а временами меня это очень раздражало и злило, и я снова начинал искать, как так сделать, чтоб она от меня сама отстала.
Психолог, конечно, меня спросил, почему бы мне было прямо не сказать ей, что хочу с ней расстаться. И понимал ли я, почему я не хочу сказать ей это прямо. Да, я понимал. Я не мог вынести обвинений, не мог вынести, что я плохой. Поэтому мне нужно было, чтобы это не я ее бросил, а она меня. И я не понимал, почему она так реагирует, почему ей это все так нужно. Я не понимал такой привязанности, ведь я сам такого никогда не чувствовал. Я не хотел умышленно делать ей плохо, но я просто о ней не думал. Когда я понял, что она почему-то не хочет меня бросать и только начинает каждый раз плакать, когда я к этому пытаюсь привести, я начал думать, что бы такое может случиться, какое стихийное бедствие, чтобы мы все-таки расстались, но чтобы как бы это не я ее бросил. Может, мне умереть? Или сесть в тюрьму? И я начал изучать уголовный кодекс.
Мне нужно было, чтобы это была наверняка посадочная статья, чтобы это было очень достоверно, что меня посадили. По-настоящему идти в тюрьму я не планировал, это должен был быть такой спектакль, чтобы только эта девчонка должна была думать, что меня посадили. И я выбрал грабеж. За кражу или хулиганку могли легко дать условно, а разбой или тяжкие телесные я бы сыграть не потянул. И я сначала представлял, что ограблю одну пенсионерку, когда она получит на почте пенсию. Но потом подумал, что с ней от расстройства может что-то серьезное случиться, у меня папа был сердечник и я знал, что такое может быть. Я не хотел никому по-настоящему делать ничего плохого.
Я выбрал в потерпевшие подростка, меня на год младше и слабее по комплекции, чтобы с ним справиться и при этом не бить. Это вышло случайно, я как раз думал, кого мне ограбить, чтобы это было без лишних жертв, и узнал, что этот парень собрался покупать велосипед. И я стал планировать, что когда он за велосипедом поедет, я отберу у него деньги. Представлял, что просто собью его с ног, повалю на землю и отберу, что мне нужно. Главное, чтобы это видела та девчонка.
Потом я позвоню ей от имени друга и скажу, что меня посадили. А деньги втихаря верну как-нибудь. Я даже представлял себе, что меня привезут в ментовку, позвонят моей матери, она прибежит, заберет меня домой и начнет улаживать эту неприятность. И эта девчонка увидит, что меня забрали менты, а я потом позвоню и скажу, что меня посадят. Дома мать, конечно, закатит истерику, что я так их с отцом опозорил, будет орать на меня несколько дней кряду, но зато у меня будет наконец-то отмаз, почему я не могу быть с той девчонкой вместе.
Этому спектаклю не суждено было случиться. У моего отца снова произошел сердечный приступ и он умер в больнице от инфаркта. Это меня отрезвило, привело в чувства. Я смотрел на отца в гробу и думал, вот человек умер, и это по-настоящему. И какое все мелкое и глупое по сравнению с настоящей смертью.
Мать спрашивала у бабушки из церкви, как правильно его похоронить, я услышал, что хорошо бы для покойного почитать псалтырь над телом. И я сказал, что я хочу это сделать. Я не знал, что такое псалтырь, как его читать и вообще, я никогда не был в церкви и был очень далек от всего этого. Но мне хотелось что-то сделать для отца, он был хорошим человеком. Мать была против, но я не стал ее слушать, а она не смогла настаивать, ведь смерть это очень серьезно, здесь неуместно прогибать свои запреты. Меня научили, как читать псалтырь, все мне объяснили и я стоял у гроба и читал. Это старославянский язык, многое было мне непонятно, но я читал и все. Я больше ничего не мог уже сделать для отца. Я ничего не чувствовал, это правда, просто стоял с пустым сердцем и читал псалтырь. Но я понимал умом, что отец умер, и я больше никогда ничего не смогу для него сделать, даже если захочу.
Потом, после похорон, сестра отца сказала, как я не боялся несколько часов простоять рядом с покойником. А я подумал, какую глупость она говорит. Вот еще одна вещь, которую я не понимаю. Как можно чего-то бояться или не бояться, когда это единственное, что ты можешь сделать. Не потому что я любил отца или мне было жаль его. Но я видел только это решение, других вариантов я просто не видел, для меня их не существовало.
После этого я вернулся в свою настоящую личность и сказал той девчонке, что мой брат уехал. Просто подошел и сказал. И ушел. Не стал слушать, что она говорит. Мне не хотелось больше играть. Я увидел, что все это мелко и глупо, какие-то игры в любовь.
Лучше без "любви"
После этого я долго не придумывал себе никакой любви. Вообще не искал отношений с женщинами. Это слишком накладно. Я знал, что всерьез мне эти отношения не нужны, я даже не понимаю, зачем они нужны женщинам. И когда женщины говорят о страданиях, я этого не понимаю. Что такого ужасного произошло, что они так страдают? Я правда этого не понимаю. Я не хочу обидеть женщин этими словами, или как у вас говорят, обесценить их чувства. Но я на самом деле не понимаю, что они чувствуют и почему называют это страданиями.
Если их не избили, не пытали и не калечили, а всего лишь не дают то, чего они хотят, о какой такой невероятной боли они говорят? Боль - это когда Тед Банди зверски истязал своих жертв до смерти. А тут всего лишь не захотели дать какие-то отношения, при чем тут боль? Зачем люди вообще этого так хотят, что когда им этого не дают, они чуть ли не умирают? Зачем эти любовные отношения всерьез?
Я еще понимаю, что когда влюблен, секс гораздо вкуснее. Но влюбленность проходит, зачем требовать этого навсегда? Я знал, что женщины рано или поздно начнут требовать от меня этого. И мне опять не захочется быть плохим, слушать оскорбления и претензии, я буду искать, как из этого выпутаться и сто раз пожалею, что в это ввязался. Этот геморрой не стоит того кайфа от любовных переживаний. И я решил больше в это не ввязываться.
После смерти отца я стал серьезней относиться к жизни. Я решил делать только то, что мне действительно нужно. Но... Я столкнулся с тем, что по-настоящему мне не нужно ничего. Я закончил школу, потому что мать хотела видеть своего сына с аттестатом. Мне это было безразлично. Учеба мне давалась хорошо, у меня хорошая память, я хорошо воспринимаю информацию, хорошо соображаю, но мне все это было не интересно и не нужно.
Мать хотела видеть меня врачом, но мне это было не нужно и я не стал поступать в мед. Я просто лежал на кровати сутками и мне ничего не было нужно. Мать сначала истерила, орала на меня, но потом заглохла, поняв, что мне безразличны ее крики. А я просто видел, что в ее криках нет ничего серьезного. По-настоящему она ничего у меня отнять не может. Ее крики меня не убьют. Ну, шум, неприятно, конечно, но это не смертельно. Пробовала она и включать игнор, как в детстве, воротила от меня морду несколько дней. Но я видел, что это не несет мне никакой опасности. И чего я в детстве этого так боялся? Глупый был дурачок. Теперь я просто игнорировал ее игнор.
Однажды мать подошла и без истерик спокойно сказала, что она тоже не вечная, она стареет, у нее куча болячек, и когда-нибудь ее тоже не станет, как отца. И мне надо подумать, на что я буду жить, когда обо мне некому будет заботиться. Лучше мне сейчас начать строить свою жизнь, пока она еще жива и может мне во многом помочь. Это было разумно. Я согласился с ее доводами.
Мать предложила мне поступить на юридический. У нее было много знакомых в этой сфере и мне могли хорошо помочь. Я согласился. Мне было всё равно, куда поступать, сам я не хотел никуда. Но когда я начал учиться, начал общаться со знакомыми матери из этой сферы, мне это понравилось. Во-первых, причастность к сфере правосудия дает определенные преимущества перед другими. Это знакомства, которыми не стоит пренебрегать. Это может обеспечить мне безопасность.
Во - вторых, суд - это довольно интересный процесс состязания, кто кого перехитрит и окажется умнее. Когда знакомый адвокат взял меня с собой на процесс, я понял, что это моя стихия. Я без труда видел, что делает каждый участник процесса, к чему он клонит, что он думает и чего он хочет. У меня в голове моментально выстраивалась линия защиты и что и как нужно говорить и делать, чтобы выиграть. И было довольно увлекательно все это просчитывать и делать ходы на опережение. Как игра в шахматы.
Но было одно большое но. Учеба в универе. Кроме того, что мне нравилось и было интересно, там давали и много такого, что мне было неинтересно совершенно. И это были просто мучительные часы отсидки на лекциях, которые для меня были равносильны тупой тарабарщине. Меня приводила в ярость необходимость учить и сдавать зачеты по предметам, которые мне неинтересны, и я считал их бесполезными, потому что никак не пригодятся мне в практической работе.
Очень скоро моя успеваемость разделилась на "отлично" и "лучше вам пересдать". Я пересдавал и с большим трудом еле-еле вползал на "удовлетворительно". Я с удовольствием изучал нюансы толкования уголовного кодекса, но такой предмет, как философия, доводил меня до бешенства. Я не представлял, как знание философии поможет мне хорошо вести свою игру в суде. Интересными же для меня были только две отрасли права - уголовное право и жилищное право. Все остальное тяготило меня неимоверно. Я шел на экзамен и думал, вот бы меня сбила машина и я спокойненько полежал бы на больничной койке и не напрягал бы мозг.
Было и еще кое-что, что мешало мне учиться. У меня ничего не получалось, когда я был собой. До того, как умер мой отец, я уже жил двойной жизнью. А после его смерти я снова стал просто собой и ко мне вернулись все эти отвратительные и очень болезненные ощущения, когда я боялся себя проявлять. Когда я поступил на юридический, я снова придумал себе альтернативное я, иначе я не сдал бы ни одного экзамена даже по любимому уголовному праву.
Но я не мог быть "другим я" только в своем воображении, мне необходимо было видеть отражение этого другого я от других. И я стал рассказывать некоторым одногрупникам, что у меня есть брат, и я учусь вместо него. Отстранившись от собственной личности я чувствовал себя свободным, и мог сделать гораздо больше и лучше. Но это меня подвело, до одного из преподов, который был знакомым моей матери, дошли слухи, что за меня учится какой-то брат. И он рассмеялся и сказал, что у меня нет никаких братьев, я единственный ребенок в семье.
Это дошло до тех, кому я рассказывал про брата, и меня объявили вруном. Для меня было бы легче, если бы меня убили. Я бросил учебу, закрылся в своей комнате и ни с кем не разговаривал. В голове крутилось только одно, что придумать, как сделать так, чтоб убедить всех, что я говорил правду. Но я не мог найти решения, хотя думал только об этом. Мне хотелось их всех убить. Я часами лежал на кровати и представлял, как я убиваю их одного за другим.
Я их ненавидел. А больше всех я ненавидел этого препода. Когда я представлял себе, как убиваю его, я орал на него в своем воображении "Кто просил тебя открывать твой поганый рот?!!!" И мне хотелось сделать ему так больно, как было плохо мне. Да, знаю, я перекладывал на него свою ответственность. Психолог сказал. Я это признаю, но мне безразлично. И тогда было безразлично. Если б я не боялся, что любимый уголовный кодекс предусматривает за это переезд в ужасные условия на долгие годы, я и наяву убил бы его именно так, как представлял.
Мать, как и ожидалось, начала истерику, что я бросил универ, но я был и так очень зол на всех. Я вылетел из комнаты, схватил стул и начал бить им об пол рядом с ней, пока стул не разлетелся в щепки. Мать испугалась и замолчала. Не трогала меня несколько дней. Молча подавала мне еду и уходила в свою комнату.
Потом подошла и предложила поступить в мед на фармацевта. Нужно же мне хоть какое-то образование, а химия и биология у меня всегда были на отлично, так что может учеба не будет меня слишком напрягать. На тот момент я подумал, что на фармацевтике я научусь изготавливать такие яды, что перетравлю всех, кто посмеет обо хоть слово не так сказать. Благодаря этой мысли у меня появился интерес поступить в мед, и я начал готовиться.
Нет, я знал, что никого травить не буду, уголовный кодекс предусматривал за это реальное лишение свободы, а к уголовникам я не хотел, я их боялся. Но мысли о том, что я могу это сделать меня успокаивали и давали мне уверенность в себе. Я как будто приобрел секретное оружие против всех. Я давно уже жил воображаемой жизнью, в которой реализовал все, что боялся сделать наяву или до чего еще не дорос. В этой воображаемой жизни я был, например, адвокатом по уголовным делам, и все судьи с прокурорами были моими хорошими знакомыми, очень меня уважали и выполняли все мои просьбы, когда я хотел кого-то наказать или проучить.
В реальности же я в то время совсем ни с кем не общался, не выходил из дома, лежал на кровати и мечтал, глядя в потолок. Кажется, это называется пробел величия. У меня он разрастался, как пропасть, с каждым днем.
(Окончание в следующем посте)