МЕМУАР. «Девочковое».
По свежим следам захотелось сохранить одно полудетское впечатление от стихов Левитанского. Поскольку современная поэзия началась для меня в какой-то момент именно с него , то я в нем вычитала еще и лучшее лирическое стихотворение - лучшее по тем моим 15-летним канонам.
Из тех, что не просто нравятся, а воплощают для девочки некую мечту - розовую, голубую, золотую. Мечту, мерцающую образами, внятными только ей. «Алые паруса», Ассоль… Все вокруг смеются, а ты веришь. Живешь как сомнамбула, лишь вполуха понимая, что вокруг происходит. Потому и говорю, что воспоминание связано с порой полудремы и мечтательной «девочковости».
Правда, сейчас я вижу в этих стихах кое-что очень глубокое и существенное для себя-в-настоящем. И могу на своем теперешнем «взрослом» языке объяснить себе это внятно. Но сначала стихотворение, а оно - километровое.
МОЛИТВА О ВОЗВРАЩЕНЬЕ
Семимиллионный город не станет меньше,
если один человек из него уехал.
Но вот один человек из него уехал,
и город огромный вымер и опустел.
И вот я иду по этой пустой пустыне,
куда я иду, зачем я иду, не знаю,
который уж день вокруг никого не вижу,
и только песок скрипит на моих зубах.
Прости, о семимиллионный великий город,
о семь миллионов добрых моих сограждан,
но я не могу без этого человека,
и мне никого не надо, кроме него.
Любимая, мой ребенок, моя невеста,
мой праздник, мое мученье, мой грешный ангел,
молю тебя, как о милости, - возвращайся,
я больше ни дня не вынесу без тебя!
(О Господи, сделай так, чтоб она вернулась,
о Господи, сделай так, чтоб она вернулась,
о Господи, сделай так, чтоб она вернулась,
ну, что тебе стоит, Господи, сделать так!)
И вот я стою один посреди пустыни,
стотысячный раз повторяя, как заклинанье,
то имя, которое сам я тебе придумал,
единственное, известное только мне.
Дитя мое, моя мука, мое спасенье,
мой вымысел, наважденье, фата-моргана,
синичка в бездонном небе моей пустыни,
молю тебя, как о милости, - возвратись!
(О Господи, сделай так, чтоб она вернулась,
о Господи, сделай так, чтоб она вернулась,
о Господи, сделай так, чтоб она вернулась,
ну, что тебе стоит, Господи, сделать так!)
И вот на песке стою, преклонив колена,
стотысячный раз повторяя свою молитву,
и чувствую - мой рассудок уже мутится,
и речь моя все невнятнее и темней.
Любимая, мой ребенок, моя невеста
(но я не могу без этого человека),
мой праздник, мое мученье, мой грешный ангел
(но мне никого не надо, кроме него),
мой вымысел, наважденье, фата-моргана
(о Господи, сделай так, чтоб она вернулась),
синичка в бездонном небе моей пустыни
(ну что тебе стоит, Господи, сделать так)!
--------------------------------------------------------
Больше всего завораживала интонация стиха.
Эмоция лирического героя несла сразу все, о чем столь юная девочка могла только мечтать (воображая себя адресатом):
и страсть, и нежность, и самоограничение (перед Всевышним), и тонкое понимание «женской души» (в ее стремлении «значить нечто бóльшее…»), и нервный, спотыкающийся ритм дыхания влюбленного человека, и преодоленные испытания, и надежду, и необъяснимое состояние расширяющейся внутри вселенной.
Все это просто впитывалось как музыка.
А теперь виден «крест» в основе стиха - перпендикулярно разбегающиеся и встречные потоки.
И мытарства героя на этом кресте - бесконечное переползание сквозь пустыню, застывшую недвижимо, не отпускающую путника.
Опутавшая его безвыходность выражена и долгой строкой, и повторами, и возвратами, и избыточным «пустая пустыня», и оставленным за спиной пустынным же семимиллионным городом («вымер и опустел»).
Бесплодности усилий («стотысячный раз повторяя») противостоит лишь хрупкое воспоминание («мой вымысел, наважденье, фата-моргана») - уязвимое как зерно, посеянное в мерзлую землю.
Но редукция солнечного света до неразличимой на высоте желтой грудки синички подсказывает, что героя ведет внутреннее зрение. Он видит то, чего не увидишь глазами. И сердцевиной своего существа - уже за пределами...
К вопросу о внутреннем масштабе:
«синичка в бездонном небе моей пустыни» -
эта строка держит всё довольно-таки громоздкое и многоэтажное стихотворение, как Божья воля - вселенную.
И самое вдохновляющее - что этой искорки, этой крупинки, этого крохотного зернышка оказалось достаточно, чтобы привести в движение почти эпический размах стиха: библейское бегство в пустыню, «поэта-пророка» («как труп в пустыне я лежал»), евангельскую тему «крестного пути» и экстатическую силу молитвы.
Из тех, что не просто нравятся, а воплощают для девочки некую мечту - розовую, голубую, золотую. Мечту, мерцающую образами, внятными только ей. «Алые паруса», Ассоль… Все вокруг смеются, а ты веришь. Живешь как сомнамбула, лишь вполуха понимая, что вокруг происходит. Потому и говорю, что воспоминание связано с порой полудремы и мечтательной «девочковости».
Правда, сейчас я вижу в этих стихах кое-что очень глубокое и существенное для себя-в-настоящем. И могу на своем теперешнем «взрослом» языке объяснить себе это внятно. Но сначала стихотворение, а оно - километровое.
МОЛИТВА О ВОЗВРАЩЕНЬЕ
Семимиллионный город не станет меньше,
если один человек из него уехал.
Но вот один человек из него уехал,
и город огромный вымер и опустел.
И вот я иду по этой пустой пустыне,
куда я иду, зачем я иду, не знаю,
который уж день вокруг никого не вижу,
и только песок скрипит на моих зубах.
Прости, о семимиллионный великий город,
о семь миллионов добрых моих сограждан,
но я не могу без этого человека,
и мне никого не надо, кроме него.
Любимая, мой ребенок, моя невеста,
мой праздник, мое мученье, мой грешный ангел,
молю тебя, как о милости, - возвращайся,
я больше ни дня не вынесу без тебя!
(О Господи, сделай так, чтоб она вернулась,
о Господи, сделай так, чтоб она вернулась,
о Господи, сделай так, чтоб она вернулась,
ну, что тебе стоит, Господи, сделать так!)
И вот я стою один посреди пустыни,
стотысячный раз повторяя, как заклинанье,
то имя, которое сам я тебе придумал,
единственное, известное только мне.
Дитя мое, моя мука, мое спасенье,
мой вымысел, наважденье, фата-моргана,
синичка в бездонном небе моей пустыни,
молю тебя, как о милости, - возвратись!
(О Господи, сделай так, чтоб она вернулась,
о Господи, сделай так, чтоб она вернулась,
о Господи, сделай так, чтоб она вернулась,
ну, что тебе стоит, Господи, сделать так!)
И вот на песке стою, преклонив колена,
стотысячный раз повторяя свою молитву,
и чувствую - мой рассудок уже мутится,
и речь моя все невнятнее и темней.
Любимая, мой ребенок, моя невеста
(но я не могу без этого человека),
мой праздник, мое мученье, мой грешный ангел
(но мне никого не надо, кроме него),
мой вымысел, наважденье, фата-моргана
(о Господи, сделай так, чтоб она вернулась),
синичка в бездонном небе моей пустыни
(ну что тебе стоит, Господи, сделать так)!
--------------------------------------------------------
Больше всего завораживала интонация стиха.
Эмоция лирического героя несла сразу все, о чем столь юная девочка могла только мечтать (воображая себя адресатом):
и страсть, и нежность, и самоограничение (перед Всевышним), и тонкое понимание «женской души» (в ее стремлении «значить нечто бóльшее…»), и нервный, спотыкающийся ритм дыхания влюбленного человека, и преодоленные испытания, и надежду, и необъяснимое состояние расширяющейся внутри вселенной.
Все это просто впитывалось как музыка.
А теперь виден «крест» в основе стиха - перпендикулярно разбегающиеся и встречные потоки.
И мытарства героя на этом кресте - бесконечное переползание сквозь пустыню, застывшую недвижимо, не отпускающую путника.
Опутавшая его безвыходность выражена и долгой строкой, и повторами, и возвратами, и избыточным «пустая пустыня», и оставленным за спиной пустынным же семимиллионным городом («вымер и опустел»).
Бесплодности усилий («стотысячный раз повторяя») противостоит лишь хрупкое воспоминание («мой вымысел, наважденье, фата-моргана») - уязвимое как зерно, посеянное в мерзлую землю.
Но редукция солнечного света до неразличимой на высоте желтой грудки синички подсказывает, что героя ведет внутреннее зрение. Он видит то, чего не увидишь глазами. И сердцевиной своего существа - уже за пределами...
К вопросу о внутреннем масштабе:
«синичка в бездонном небе моей пустыни» -
эта строка держит всё довольно-таки громоздкое и многоэтажное стихотворение, как Божья воля - вселенную.
И самое вдохновляющее - что этой искорки, этой крупинки, этого крохотного зернышка оказалось достаточно, чтобы привести в движение почти эпический размах стиха: библейское бегство в пустыню, «поэта-пророка» («как труп в пустыне я лежал»), евангельскую тему «крестного пути» и экстатическую силу молитвы.