БОЛЬ, ЗМЕЯ И ЦВЕТАЕВА
Очень нравилось всегда «медленное» перечитывание стихов, особенно внутренне просторных, открывающих пространство и перспективу на острие единственного слова...
Вот цветаевское.
ЛЮБОВЬ
Ятаган? Огонь?
Поскромнее, - куда как громко!
Боль, знакомая, как глазам - ладонь,
Как губам -
Имя собственного ребенка.
(7 декабря 1924)
Великое стихотворение. Так просто и исчерпывающе… Так присвоить и одновременно отпустить… Ограничиться только вдохом и выдохом. Указать на самую сердцевину цветка - «боль». Прочее разбегается от неё лепестками, будто пальцы от той самой ладони.
«Боль, знакомая, как глазам - ладонь…»
Почему она не «привычная», а именно «знакомая»? К боли не привыкнешь. С ней каждый раз знакомишься заново - едва она поднимет голову, залепечет как дитя и потребует внимания (а требует - непрерывно).
Каждый выбор слова здесь безупречен. Глаза и ладонь, ребенок и зовущие губы - близко-далеко, неслиянность-нераздельность, не оторваться - не приблизиться. Боль словно змея - вьётся и вращается веретеном, нанизывает петли, а порой вдруг вытягивается в струну и нитка режет палец («я любовь узнаю по боли всего тела вдоль» - у той же МЦ). Змеиное жало - «ятаган» первой строчки.
Крохотное стихотворение льётся как вода с ладони. Привкус воды - мимолетное утешение, глоток в пересохшее горло. Пауза на кончике тире - передышка перед тем, как отправиться в долгий путь по трём последним словам: «имя собственного ребенка».
Ребёнок… В заключительном слове лепестки свернулись обратно. В чашечке цветка - капелька яда, которым Змей поделился с Евой. А ладонь, так знакомая глазам, - вечное зеркало, где высматриваешь судьбу. И ответ всегда один: «дальняя дорога»…
Линия жизни рассекает ладонь. Тут, конечно, спохватываешься, что ты уже внутри другого цветаевского стиха:
* * *
Хочу у зеркала, где муть
И сон туманящий,
Я выпытать - куда Вам путь
И где пристанище.
Я вижу: мачта корабля,
И Вы - на палубе...
Вы - в дыме поезда... Поля
В вечерней жалобе -
Вечерние поля в росе,
Над ними - вороны...
- Благословляю Вас на все
Четыре стороны!
(3 мая 1915)
Для сердца это - Исход, но не на волю, а в глубину зеркала. Земля обетованная - там, где правда. Для того глаза и всматриваются в зеркало ладони, чтобы узнать наверняка, подтвердить чутьё. И на пороге ясности - от знания отказаться… Опустить руки. Дать словам вольно слететь с губ словно птицам. Не думать о возвращении. Потому что зеркало всё равно никого от себя не отпустит. Всех соберёт в одну корзинку и отдаст Ловцу.
Это и есть любовь - всю жизнь спасаться бегством, а очнуться во чреве кита или в сетях птицелова.
Пальцам не уйти от руки, как ребёнку - от матери. Приходится рубить по живому. Распутывать силки и подбрасывать в воздух: лети!
Казалось бы, Цветаева всю жизнь всех к себе притягивала только для этого. Для того чтобы в последний момент сказать - лети, будь свободен. И дай свободу мне.
Последнее, что она сделала в жизни - освободила собственного ребёнка («…как губам - имя собственного ребёнка»). Круг замкнулся.
(2017)
Вот цветаевское.
ЛЮБОВЬ
Ятаган? Огонь?
Поскромнее, - куда как громко!
Боль, знакомая, как глазам - ладонь,
Как губам -
Имя собственного ребенка.
(7 декабря 1924)
Великое стихотворение. Так просто и исчерпывающе… Так присвоить и одновременно отпустить… Ограничиться только вдохом и выдохом. Указать на самую сердцевину цветка - «боль». Прочее разбегается от неё лепестками, будто пальцы от той самой ладони.
«Боль, знакомая, как глазам - ладонь…»
Почему она не «привычная», а именно «знакомая»? К боли не привыкнешь. С ней каждый раз знакомишься заново - едва она поднимет голову, залепечет как дитя и потребует внимания (а требует - непрерывно).
Каждый выбор слова здесь безупречен. Глаза и ладонь, ребенок и зовущие губы - близко-далеко, неслиянность-нераздельность, не оторваться - не приблизиться. Боль словно змея - вьётся и вращается веретеном, нанизывает петли, а порой вдруг вытягивается в струну и нитка режет палец («я любовь узнаю по боли всего тела вдоль» - у той же МЦ). Змеиное жало - «ятаган» первой строчки.
Крохотное стихотворение льётся как вода с ладони. Привкус воды - мимолетное утешение, глоток в пересохшее горло. Пауза на кончике тире - передышка перед тем, как отправиться в долгий путь по трём последним словам: «имя собственного ребенка».
Ребёнок… В заключительном слове лепестки свернулись обратно. В чашечке цветка - капелька яда, которым Змей поделился с Евой. А ладонь, так знакомая глазам, - вечное зеркало, где высматриваешь судьбу. И ответ всегда один: «дальняя дорога»…
Линия жизни рассекает ладонь. Тут, конечно, спохватываешься, что ты уже внутри другого цветаевского стиха:
* * *
Хочу у зеркала, где муть
И сон туманящий,
Я выпытать - куда Вам путь
И где пристанище.
Я вижу: мачта корабля,
И Вы - на палубе...
Вы - в дыме поезда... Поля
В вечерней жалобе -
Вечерние поля в росе,
Над ними - вороны...
- Благословляю Вас на все
Четыре стороны!
(3 мая 1915)
Для сердца это - Исход, но не на волю, а в глубину зеркала. Земля обетованная - там, где правда. Для того глаза и всматриваются в зеркало ладони, чтобы узнать наверняка, подтвердить чутьё. И на пороге ясности - от знания отказаться… Опустить руки. Дать словам вольно слететь с губ словно птицам. Не думать о возвращении. Потому что зеркало всё равно никого от себя не отпустит. Всех соберёт в одну корзинку и отдаст Ловцу.
Это и есть любовь - всю жизнь спасаться бегством, а очнуться во чреве кита или в сетях птицелова.
Пальцам не уйти от руки, как ребёнку - от матери. Приходится рубить по живому. Распутывать силки и подбрасывать в воздух: лети!
Казалось бы, Цветаева всю жизнь всех к себе притягивала только для этого. Для того чтобы в последний момент сказать - лети, будь свободен. И дай свободу мне.
Последнее, что она сделала в жизни - освободила собственного ребёнка («…как губам - имя собственного ребёнка»). Круг замкнулся.
(2017)