(no subject)
О насущном.
* * *
Над увядшим вертоградом
веет холодом, распадом,
яростною тьмой.
Отчего ж, не тронут адом,
чей-то слабый голос рядом
шепчет: «Боже мой!»
Бесы кружат с новой силой,
дразнят чёрною могилой.
Как тебя спасти?
Отчего же голос милый
шепчет: «Господи, помилуй!
Господи, прости!»
Да, в отчаянные минуты именно голос - живой, сердечный, выдыхающий молитву, - и согревает, выпрашивает тебя у тьмы, обнадёживает. Это может быть и свой собственный голос, когда сам не замечаешь, как шепчешь: "Господи..." Или голос того, кто давно ушёл из мира, но оставил свою музыку и интонацию.
Голос - свидетельство неодиночества, подтверждение, что всегда остаётся, куда взывать и к кому обращаться. Искра сердечного тепла и сочувствия не бессильна - из неё "разгорится пламя" (по Пушкину) и согреет промёрзлую, окоченевшую землю.
Даже если стихи - почти реквием по миру, всё равно остаётся тот, с кем можно вместе печалиться и кому рассказать об этом. Хотя бы в мыслях остаётся.
* * *
Ласточки твои пропали,
Афанасий Фет.
Бабочек, что здесь летали,
и в помине нет.
Похоронена в сугробе
песня ямщика.
И истлела в тёмном гробе
нежная щека.
С корнем выдернуты розы,
вытоптан лужок.
Остаются лишь морозы.
Холодно, дружок.
В трудные времена опять вспоминаю стихи Игоря Меламеда, сумевшего на грани тьмы и отчаяния сохранить свет, прозрачность родниковой воды...
Помимо тепла и холода есть ещё чистота - чистота помысла, интонации, устремлённости, веры... Она труднее даётся, чем любвеобильное тепло. Но зато выживает при низких минусовых температурах. Выдерживает любое подмораживание - и общественное, и своё.
Живая, трепетная вода оборачивается камнем. Застывает в неподвижный лёд - чтобы сохранить себя и снова потом растаять. Дожить до весны - общей и своей.
* * *
Над увядшим вертоградом
веет холодом, распадом,
яростною тьмой.
Отчего ж, не тронут адом,
чей-то слабый голос рядом
шепчет: «Боже мой!»
Бесы кружат с новой силой,
дразнят чёрною могилой.
Как тебя спасти?
Отчего же голос милый
шепчет: «Господи, помилуй!
Господи, прости!»
Да, в отчаянные минуты именно голос - живой, сердечный, выдыхающий молитву, - и согревает, выпрашивает тебя у тьмы, обнадёживает. Это может быть и свой собственный голос, когда сам не замечаешь, как шепчешь: "Господи..." Или голос того, кто давно ушёл из мира, но оставил свою музыку и интонацию.
Голос - свидетельство неодиночества, подтверждение, что всегда остаётся, куда взывать и к кому обращаться. Искра сердечного тепла и сочувствия не бессильна - из неё "разгорится пламя" (по Пушкину) и согреет промёрзлую, окоченевшую землю.
Даже если стихи - почти реквием по миру, всё равно остаётся тот, с кем можно вместе печалиться и кому рассказать об этом. Хотя бы в мыслях остаётся.
* * *
Ласточки твои пропали,
Афанасий Фет.
Бабочек, что здесь летали,
и в помине нет.
Похоронена в сугробе
песня ямщика.
И истлела в тёмном гробе
нежная щека.
С корнем выдернуты розы,
вытоптан лужок.
Остаются лишь морозы.
Холодно, дружок.
В трудные времена опять вспоминаю стихи Игоря Меламеда, сумевшего на грани тьмы и отчаяния сохранить свет, прозрачность родниковой воды...
Помимо тепла и холода есть ещё чистота - чистота помысла, интонации, устремлённости, веры... Она труднее даётся, чем любвеобильное тепло. Но зато выживает при низких минусовых температурах. Выдерживает любое подмораживание - и общественное, и своё.
Живая, трепетная вода оборачивается камнем. Застывает в неподвижный лёд - чтобы сохранить себя и снова потом растаять. Дожить до весны - общей и своей.