ИГОРЬ МЕЛАМЕД
Перечитывала стихи Игоря Меламеда - сегодня его День рождения. И встретила строчку - "Ангел скорби и гармонии..." Очень подходит к нему самому, к его поэзии. Существование на острие боли и чувство обречённости, ужас от того, что сложилось так, а не иначе - и этого не изменить, и медленное, растянутое во времени умирание, и надежда, и снова её угасание - вобрали в себя многие стихи. Но всё преобразила сила чистоты и гармонии, сила искренности. Свет вносит честность перед самим собой и стихами (перед тем, кто тебя слышит, кому исповедуешься через стихи).
"Раненый целитель" - архетипический образ, универсальный, из мировой сокровищницы тех путей, какими человек может пройти, чтобы послужить миру и своей душе. И когда стихи питаются из такого древнего источника, они наполняются его энергией и связывают с ним других, читающих.
Талант - само собой, но талантливых много. И порой весь потенциал уходит в песок... А вот энергия устремлённости к высшему, память о неземном достоинстве души придают поэзии вкус, который ничем не заменить. Она становится "хлебом насущным"...
* * *
Полутёмная больница.
Медсестёр пустые лица.
Санитаров пьяный бред.
Инвалидам сладко спится:
никому из них не снится
переломанный хребет.
Кружит девушка в коляске.
Ей, мужской не знавшей ласки,
хоть собой и хороша,
всё бы, глупой, строить глазки,
выпавшей, как в страшной сказке,
со второго этажа.
Слёз непролитые реки
здесь взорвать должны бы веки
бедных юношей. Но вот
странный, жуткий смех калеки,
затвердившего навеки
непристойный анекдот.
Нет надежды ниоткуда.
Тем в колясках и не худо,
этот сдался без борьбы,
этот верует покуда,
что его поднимет чудо
прежде ангельской трубы.
Боже праведный и славный,
если только разум здрав мой,
просьбу выполни мою:
всем разбитым смертной травмой
дай удел посмертный равный -
посели в Своем раю.
Исцеляющим составом
проведи по их суставам.
Не подвергни их суду.
Всем им, правым и неправым,
босиком по вечным травам
дай гулять в Твоем саду.
* * *
Каждый шаг даётся с болью.
Жизнь твоя почти не жизнь.
Положись на Божью волю,
если можешь, положись.
Что случилось - то случилось.
Не оглядывайся вспять.
И рассчитывай на милость
давшего Себя распять.
* * *
Здесь пьют ночами алкоголики
и бьют бутылки о скамьи.
А утром дети, сев за столики,
играют в крестики и нолики,
в морские тихие бои.
И Сеня с Ваней в шашки режутся,
А Беня с Моней - в дурака.
И мотыльки на клумбах нежатся,
но не сорвать уже цветка:
былое только чудно брезжится,
а жизнь дика и коротка.
Затихло в парке птичье пение
и хризантемы отцвели.
И смерть и с Ванею, и с Бенею
в кресты сыграла и в нули.
Но ангел скорби и гармонии,
покинув тёмный небосвод,
над Ваней, Сенею и Монею
в пустынном парке слёзы льёт.
И вестник света и спасения,
незримо берегущий нас,
суровый ангел воскресения
за Ваней, Бенею и Сенею
сюда слетит в урочный час.
ПСАЛОМ
Ветер воет, проносясь над шатром,
и вокруг меня колышется мрак.
Был когда-то я могучим царем,
но свирепый сокрушил меня враг.
В чёрном воздухе ищу Твою длань,
и душа моя всю ночь напролёт
порывается к Тебе, словно лань
на желанные источники вод.
А засну - так чем блаженнее сны,
тем кошмарней ненавистная явь.
И бездонней не сыскать глубины,
из которой я взываю: избавь!
Возврати мне прежний царственный вид
и по слову Твоему оживи!..
Так терзается несчастный Давид
от пронзительной Господней любви.
В БОЛЬНИЦЕ
Если б разбился этот сосуд скудельный,
трещину давший, - где бы, душа, была ты?
Как в скорлупе, здесь каждый живёт отдельной
болью своею в белом аду палаты.
Нет ничего на свете печальней тела.
Нет ничего божественней и блаженней
боли, дошедшей до своего предела,
этих её снотворных изнеможений.
Чёрным деревьям в окнах тебя не жалко,
где отчуждённо, точно в иной отчизне,
падает снег. И глухо гремит каталка.
И коридор больничный длиннее жизни.
* * *
Жизнь против стрелки часовой
к небытию стремится.
Там рыбы с крыльями со мной
и с плавниками птицы.
А я - всё младше под конец.
И в дождевом накрапе
так страшно молод мой отец
в нелепой чёрной шляпе.
По тёмным водам Стикса вплавь
вернётся гость из рая,
во снах, опередивших явь,
подарки раздавая.
И наступают времена,
похожие на грёзы,
где, несмышлёного, меня
целуют прямо в слёзы.
Всё так туманно, мир так пуст…
И всё потусторонней
прикосновенья чьих-то уст,
дыханий и ладоней…
* * *
Тело милое! С тобою
мне расстаться суждено.
А в огне иль под землею
ты исчезнешь - всё равно.
Душу ангельские крылья
унесут в небесный свет.
Ты же будешь тленом, пылью -
здесь тебе спасенья нет.
Нет и там тебе спасенья -
ты не станешь снова мной,
если после воскресенья
облик я приму земной.
Оттого, что в ночь прощанья
вопреки твоей мольбе
и пустого обещанья
дать не в силах я тебе,
и простого утешенья
для тебя мне не найти, -
ты за все свои лишенья,
бедное, меня прости,
чтоб не так невыносимо
в смертный миг, в бессмертный час
пела арфа серафима,
разлучающая нас.
"Раненый целитель" - архетипический образ, универсальный, из мировой сокровищницы тех путей, какими человек может пройти, чтобы послужить миру и своей душе. И когда стихи питаются из такого древнего источника, они наполняются его энергией и связывают с ним других, читающих.
Талант - само собой, но талантливых много. И порой весь потенциал уходит в песок... А вот энергия устремлённости к высшему, память о неземном достоинстве души придают поэзии вкус, который ничем не заменить. Она становится "хлебом насущным"...
* * *
Полутёмная больница.
Медсестёр пустые лица.
Санитаров пьяный бред.
Инвалидам сладко спится:
никому из них не снится
переломанный хребет.
Кружит девушка в коляске.
Ей, мужской не знавшей ласки,
хоть собой и хороша,
всё бы, глупой, строить глазки,
выпавшей, как в страшной сказке,
со второго этажа.
Слёз непролитые реки
здесь взорвать должны бы веки
бедных юношей. Но вот
странный, жуткий смех калеки,
затвердившего навеки
непристойный анекдот.
Нет надежды ниоткуда.
Тем в колясках и не худо,
этот сдался без борьбы,
этот верует покуда,
что его поднимет чудо
прежде ангельской трубы.
Боже праведный и славный,
если только разум здрав мой,
просьбу выполни мою:
всем разбитым смертной травмой
дай удел посмертный равный -
посели в Своем раю.
Исцеляющим составом
проведи по их суставам.
Не подвергни их суду.
Всем им, правым и неправым,
босиком по вечным травам
дай гулять в Твоем саду.
* * *
Каждый шаг даётся с болью.
Жизнь твоя почти не жизнь.
Положись на Божью волю,
если можешь, положись.
Что случилось - то случилось.
Не оглядывайся вспять.
И рассчитывай на милость
давшего Себя распять.
* * *
Здесь пьют ночами алкоголики
и бьют бутылки о скамьи.
А утром дети, сев за столики,
играют в крестики и нолики,
в морские тихие бои.
И Сеня с Ваней в шашки режутся,
А Беня с Моней - в дурака.
И мотыльки на клумбах нежатся,
но не сорвать уже цветка:
былое только чудно брезжится,
а жизнь дика и коротка.
Затихло в парке птичье пение
и хризантемы отцвели.
И смерть и с Ванею, и с Бенею
в кресты сыграла и в нули.
Но ангел скорби и гармонии,
покинув тёмный небосвод,
над Ваней, Сенею и Монею
в пустынном парке слёзы льёт.
И вестник света и спасения,
незримо берегущий нас,
суровый ангел воскресения
за Ваней, Бенею и Сенею
сюда слетит в урочный час.
ПСАЛОМ
Ветер воет, проносясь над шатром,
и вокруг меня колышется мрак.
Был когда-то я могучим царем,
но свирепый сокрушил меня враг.
В чёрном воздухе ищу Твою длань,
и душа моя всю ночь напролёт
порывается к Тебе, словно лань
на желанные источники вод.
А засну - так чем блаженнее сны,
тем кошмарней ненавистная явь.
И бездонней не сыскать глубины,
из которой я взываю: избавь!
Возврати мне прежний царственный вид
и по слову Твоему оживи!..
Так терзается несчастный Давид
от пронзительной Господней любви.
В БОЛЬНИЦЕ
Если б разбился этот сосуд скудельный,
трещину давший, - где бы, душа, была ты?
Как в скорлупе, здесь каждый живёт отдельной
болью своею в белом аду палаты.
Нет ничего на свете печальней тела.
Нет ничего божественней и блаженней
боли, дошедшей до своего предела,
этих её снотворных изнеможений.
Чёрным деревьям в окнах тебя не жалко,
где отчуждённо, точно в иной отчизне,
падает снег. И глухо гремит каталка.
И коридор больничный длиннее жизни.
* * *
Жизнь против стрелки часовой
к небытию стремится.
Там рыбы с крыльями со мной
и с плавниками птицы.
А я - всё младше под конец.
И в дождевом накрапе
так страшно молод мой отец
в нелепой чёрной шляпе.
По тёмным водам Стикса вплавь
вернётся гость из рая,
во снах, опередивших явь,
подарки раздавая.
И наступают времена,
похожие на грёзы,
где, несмышлёного, меня
целуют прямо в слёзы.
Всё так туманно, мир так пуст…
И всё потусторонней
прикосновенья чьих-то уст,
дыханий и ладоней…
* * *
Тело милое! С тобою
мне расстаться суждено.
А в огне иль под землею
ты исчезнешь - всё равно.
Душу ангельские крылья
унесут в небесный свет.
Ты же будешь тленом, пылью -
здесь тебе спасенья нет.
Нет и там тебе спасенья -
ты не станешь снова мной,
если после воскресенья
облик я приму земной.
Оттого, что в ночь прощанья
вопреки твоей мольбе
и пустого обещанья
дать не в силах я тебе,
и простого утешенья
для тебя мне не найти, -
ты за все свои лишенья,
бедное, меня прости,
чтоб не так невыносимо
в смертный миг, в бессмертный час
пела арфа серафима,
разлучающая нас.