МЕМУАР. Лики времени (Андрей Анпилов. Часть 5)
Чтобы пьеса состоялась и была разыграна по всем правилам драматического искусства, необходимы герой и героиня. Он и она.
Потому что к финалу, именно благодаря их взаимодействию, и родится нечто третье - «итог», «делу венец». Проявится внутренний фокус, в котором разные сюжетные линии совпадут и перемножатся. И все это богатство - если оно действительно откроется в конце - читатель, зритель, слушатель унесет потом с собой, как свое личное достояние.
Если взглянуть на стихи Андрея Анпилова не только как на одно «большое стихотворение», а увидеть в них, предположим, пьесу, то главный герой - в пару к главной героине, - там, конечно, имеется. Ночь, Свет и Страх, помянутые в первом эссе, на поверку оказываются, скорее, пространством и состоянием, чем действующими лицами. А вот из «действующих», то есть из созидающих сюжет и движение читательского взгляда, - их двое: Боль и Время. Или скажем иначе: Ход Времени. Тогда уж точно получаются «он» и «она»…
Время в стихах Анпилова порой бывает вполне реальным, самодостаточным персонажем. Например, в «Часах на башне» дробное, но настойчивое движение стрелки по кругу определяет не только ритм стиха, но и сюжет. А ее неутомимый бег по циферблату, подобно мельничному колесу, перемалывает в муку все живое.
……
Играет камешком прибой
От лени и красы.
Проходит жизнь и в миг любой
Идут вперед часы.
С врагом кончается война,
В стране переворот -
Но от рассвета до темна
Идут часы вперед.
Скакал с игрушкой только что
Во дворике пострел,
Женился вовремя, а то
Глядишь - и постарел.
И в день печальный похорон
Пришел на площадь люд.
Часов на башне слышен звон,
Они идут, идут.
……
Тут поневоле возникает образ времени как Великана - добродушного, но равнодушного. Он почти без любопытства перебирает камушки десятилетий, столетий. И с детским спокойствием переставляет кубики - то так, то эдак… Но у него есть антагонист - «дел мастер часовых», посредник между исчезающими в пучине времени людьми, и пустотой звенящего пространства.
Ему копаться на веку
Положено в часах
В глухой каморке наверху
В просторных небесах.
От этого часовщика тянутся ниточки к образу чудака-поэта, точно так же обитающего на чердаке («Под крышами Берлина…»). Да и финальные строчки подсказывают - у часовщика особые отношения с черточками, зарубками.
Оставь насечку на судьбе,
Зрачком во тьме блесни
И в подмастерия к себе
Меня возьми, возьми.
А уж что это за «черточки» - те ли, что соединяют между собой годы жизни на могильных плитах, или те, что выцарапывают на деревьях вечно юные существа? А, может быть, это - скрижали с их несмываемыми временем штрихами заповедей? Или долговечные швейные стежки, соединяющие не только кусочки ткани, но и обрывки прожитой жизни? А то и скрепы столетий - искомая «связь времен»… Для читателя оставлен крохотный простор. Зазор для размышлений. Секундная пауза.
Но в любом случае понятно, что поэт и есть тот самый человек, «смотритель маяка», который состоит в особых отношениях со временем, его приливами и отливами.
В другом стихотворении Анпилова отношения со временем еще более короткие. Оно, по сути, играет роль обеденного стола, за которым собирается всё семейное сообщество.
…..
Рассадило за столом
По четыре стороны:
Лето - с речкой и теплом,
А зима - с узорами,
С обещаньями - весна,
Осень с угощением…
Как часы живут без сна
Вечным возвращением,
Так и мы одной семьей,
Горе позабывшею,
Словно ВРЕМЯ - под одной
Обитаем крышею.
Но именно в этом - таком, казалось бы, беззаботном и умиротворяющем стихе (ведь все вместе, «под одной крышей») - много отчетливее, чем в «Часах на башне», проступает тема ограничений времени. Заостряются, усиливаются противопоставления и границы - «концы» и «начала». Щелкают две половинки ножниц, рассекающих живое пространство на «до» и «после», на «день» и «ночь»…
В «Часах на башне» рисунки на песке смывает одна сплошная, ленивая морская волна. При этом «Время» написано на десяток лет раньше. Но, по моим впечатлениям, в стихах Анпилова общее движение времени - на уровне «большого стихотворения» - именно таково: от конца к началу. Сначала до читателя доносится то, что пришло «после». А потом вдруг обнажается медленное, - словно погружение внутрь сна, - движение к «до»… Порой - и нередко - слои стихов подводят глубже: к «предпрошедшему времени», к уровню зарождения - чувств, образов, мифов.
Ход открывается именно в перекличках между разными стихами. И если в «Часах на башне» возникает образ все окутывающего полотна (предвестье «снежного покрова»), то во «Времени» в раздроблении жизни на части уже - загодя - видны ножницы. После, вооружившись ими, можно будет из того самого полотна что-то выкроить….
А в пределах одного стихотворения на поверхность обычно выносится классический временной контраст: «было» - «стало»:
Нас было трое - вы и я,
Четвертого не нужно, -
Один кулак, одна семья,
Одна мужская дружба.
………..
И дружба треснула как мир
От верха и до низа.
Или:
Было мне известно с давних пор,
Просто никогда не признавался -
Это папа, выйдя в коридор,
Дед-Морозом переодевался.
……..
Где же разноцветные огни,
Тишина ночного снегопада?..
Но исподволь, на протяжении десятилетий, идет одна и та же «алхимическая» работа - поиск «вечного настоящего». Разными путями и способами в стихах Андрея Анпилова перетасовываются и сополагаются временные слои. Сближаются и разводятся на расстояние, порой просвечивают - друг сквозь друга… С прислушиванием и заострением взгляда - где, в какой момент, отчего вдруг стихотворение искрит и магнитит. Или, наоборот, проваливается в сон.
И вроде бы сон - заветный, о том самом, что на глубине живо, и хочется это для всех воскресить. Но иногда оно почему-то так и остается сладким сном, колыбельной песенкой для памяти… Как, например, в «Лете».
Комарик маленький летит -
Парит кораблик,
И ежик в сумерках пыхтит,
И зябнет зяблик.
Густые яблони в меду
Развили косы.
И только раз один в году
Так пахнут флоксы.
Казалось бы - прямым текстом: вот оно «вечное настоящее». Отобраны все черты из года в год перетекающего круговорота дачной жизни. Скрипит колесо времени… Или мельничное колесо над речкой… А то и просто колесо развалюхи-телеги с запряженной в нее лошадкой. Даже когда поблескивает «круг» радио-тарелки или космического спутника, от них тоже веет вневременностью. Вечным вопросом: «есть ли жизнь на Марсе?».
Сады, подпертые шестом, -
Ночная служба.
Велосипед и бадминтон,
С Китаем дружба.
……
Мерцает ранняя звезда
В еловых космах,
И шлют сигналы поезда,
Футбол и космос.
Да, атмосфера умиротворяет, лечит, убаюкивает. Как в помощь больному - крепкий сон и покой. Но реальный «эффект присутствия», прорыв подлинного «настоящего времени» - в противовес музейному «времени без начала и конца» - происходит совсем в других стихах Анпилова. Не во «Времени» и не в «Лете», и даже не в «Часах на башне»… Не там, где время ходит кругами по одной и той же предсказуемой траектории.
Но прежде стоит оглядеться - что же все-таки происходило со временем на протяжении довольно продолжительного периода.
В более ранних стихах Анпилова (начала 1990-х) лирический герой пытался соединить распавшиеся края времени волевым усилием:
Их смерть поодиночке повыдернула сетью.
А я их вновь живыми в раю воображу.
От этого контраст между «было» и «стало» становился лишь острее. А в образе лирического героя сочетались самоотверженность и обреченность. Чувство обреченности, заведомой невыполнимости задачи - от которой при этом не отступишься, - уводило из стиха энергию. Красота, мудрость, глубина - сохранялись … Но общую интонацию определяла именно элегия - с ее темой неизбежного «увядания». А внутренним сюжетом стиха (и этого, и подобных ему - из «семейного» цикла) все равно оставалась ситуация утраты, потери. Какое уж тут «вечное настоящее»…
Другой путь «воскрешения» прошлого, так же многократно испробованный в анпиловских стихах, - круговорот, когда все повторяется снова и снова (именно как во «Времени» или «Лете»). И он тянется пунктиром от начала 1990-х до середины 2000-х гг. Но сама тема бесконечного вращения проступает уже в «Подорожнике»:
Нас крутит соломою ветер,
То снегом, то глиною месит…
………..
И те же слова на страницы
Летят с сумасшедшим наклоном,
Как листьев ночных вереницы
Вращаются за эшелоном.
Своеобразным «противовесом» элегической интонации - «восходящим» потоком против «нисходящего» - становятся стихи середины 2000-х гг. В них появляется особая драматургия и динамика. А задается драматургическое начало переживанием безвозвратно ушедших ситуаций в настоящем времени (как, например, в «Первой дружбе» или «Дворовом мотивчике»). И отождествлением лирического героя с одним из персонажей.
…….
Бродят сумрачные тени,
Загораются огни.
Женька шпарит как на сцене,
В темном зале мы одни.
И сижу я, рот разинув,
И лечу, куда Бог весть, -
Так красиво, так красиво -
Невозможно глаз отвесть.
В этом прекрасном стихотворении почти всё кажется безупречным. И живое, психологически точное воссоздание прошлого, и его бытовое обличье. А заодно и благодарная память, и признание того, что для лирического героя только то ушедшее и есть подлинная реальность…
Вот что было там, в начале, -
Все гармонии, стихи
Проросли и зазвучали
Из дворовой чепухи.
Гаражей благоуханье,
Летний вечер... Сквозь года,
Затаив навек дыханье,
Я лечу Бог весть куда.
Но прошлое и настоящее тут по-прежнему разнесены. Они не вместе. Полного «эффекта присутствия» для читателя не рождается. Потому как лирический герой остается посредником между распавшимися ликами времени. Единственное, что их связывает, - это он сам. Но он же их и разделяет…
Есть, правда, еще одна увлекательная форма «путешествия во времени» в анпиловских стихах. Это - создание сюжетной истории, когда лирический герой перерождается в действующего персонажа. Именно его метаморфозы во времени, проявившийся с годами мудрый и ироничный взгляд, и склеивает разошедшиеся края десятилетий (как, например, в песенке про одноклассницу Маринку Трошину). Этой же теме метаморфоз во времени - при сохранении неизменной природной сущности - посвящен и один из песенных шедевров «Судьба безымянная» («живучка ползучая», то бишь).
Но совершенно неожиданный эффект возникает, когда разрывы во времени больше не устраняются, и не преодолеваются героем, а наоборот - заостряются до предела.
--------------------------------------------------------
(продолжение следует)
Потому что к финалу, именно благодаря их взаимодействию, и родится нечто третье - «итог», «делу венец». Проявится внутренний фокус, в котором разные сюжетные линии совпадут и перемножатся. И все это богатство - если оно действительно откроется в конце - читатель, зритель, слушатель унесет потом с собой, как свое личное достояние.
Если взглянуть на стихи Андрея Анпилова не только как на одно «большое стихотворение», а увидеть в них, предположим, пьесу, то главный герой - в пару к главной героине, - там, конечно, имеется. Ночь, Свет и Страх, помянутые в первом эссе, на поверку оказываются, скорее, пространством и состоянием, чем действующими лицами. А вот из «действующих», то есть из созидающих сюжет и движение читательского взгляда, - их двое: Боль и Время. Или скажем иначе: Ход Времени. Тогда уж точно получаются «он» и «она»…
Время в стихах Анпилова порой бывает вполне реальным, самодостаточным персонажем. Например, в «Часах на башне» дробное, но настойчивое движение стрелки по кругу определяет не только ритм стиха, но и сюжет. А ее неутомимый бег по циферблату, подобно мельничному колесу, перемалывает в муку все живое.
……
Играет камешком прибой
От лени и красы.
Проходит жизнь и в миг любой
Идут вперед часы.
С врагом кончается война,
В стране переворот -
Но от рассвета до темна
Идут часы вперед.
Скакал с игрушкой только что
Во дворике пострел,
Женился вовремя, а то
Глядишь - и постарел.
И в день печальный похорон
Пришел на площадь люд.
Часов на башне слышен звон,
Они идут, идут.
……
Тут поневоле возникает образ времени как Великана - добродушного, но равнодушного. Он почти без любопытства перебирает камушки десятилетий, столетий. И с детским спокойствием переставляет кубики - то так, то эдак… Но у него есть антагонист - «дел мастер часовых», посредник между исчезающими в пучине времени людьми, и пустотой звенящего пространства.
Ему копаться на веку
Положено в часах
В глухой каморке наверху
В просторных небесах.
От этого часовщика тянутся ниточки к образу чудака-поэта, точно так же обитающего на чердаке («Под крышами Берлина…»). Да и финальные строчки подсказывают - у часовщика особые отношения с черточками, зарубками.
Оставь насечку на судьбе,
Зрачком во тьме блесни
И в подмастерия к себе
Меня возьми, возьми.
А уж что это за «черточки» - те ли, что соединяют между собой годы жизни на могильных плитах, или те, что выцарапывают на деревьях вечно юные существа? А, может быть, это - скрижали с их несмываемыми временем штрихами заповедей? Или долговечные швейные стежки, соединяющие не только кусочки ткани, но и обрывки прожитой жизни? А то и скрепы столетий - искомая «связь времен»… Для читателя оставлен крохотный простор. Зазор для размышлений. Секундная пауза.
Но в любом случае понятно, что поэт и есть тот самый человек, «смотритель маяка», который состоит в особых отношениях со временем, его приливами и отливами.
В другом стихотворении Анпилова отношения со временем еще более короткие. Оно, по сути, играет роль обеденного стола, за которым собирается всё семейное сообщество.
…..
Рассадило за столом
По четыре стороны:
Лето - с речкой и теплом,
А зима - с узорами,
С обещаньями - весна,
Осень с угощением…
Как часы живут без сна
Вечным возвращением,
Так и мы одной семьей,
Горе позабывшею,
Словно ВРЕМЯ - под одной
Обитаем крышею.
Но именно в этом - таком, казалось бы, беззаботном и умиротворяющем стихе (ведь все вместе, «под одной крышей») - много отчетливее, чем в «Часах на башне», проступает тема ограничений времени. Заостряются, усиливаются противопоставления и границы - «концы» и «начала». Щелкают две половинки ножниц, рассекающих живое пространство на «до» и «после», на «день» и «ночь»…
В «Часах на башне» рисунки на песке смывает одна сплошная, ленивая морская волна. При этом «Время» написано на десяток лет раньше. Но, по моим впечатлениям, в стихах Анпилова общее движение времени - на уровне «большого стихотворения» - именно таково: от конца к началу. Сначала до читателя доносится то, что пришло «после». А потом вдруг обнажается медленное, - словно погружение внутрь сна, - движение к «до»… Порой - и нередко - слои стихов подводят глубже: к «предпрошедшему времени», к уровню зарождения - чувств, образов, мифов.
Ход открывается именно в перекличках между разными стихами. И если в «Часах на башне» возникает образ все окутывающего полотна (предвестье «снежного покрова»), то во «Времени» в раздроблении жизни на части уже - загодя - видны ножницы. После, вооружившись ими, можно будет из того самого полотна что-то выкроить….
А в пределах одного стихотворения на поверхность обычно выносится классический временной контраст: «было» - «стало»:
Нас было трое - вы и я,
Четвертого не нужно, -
Один кулак, одна семья,
Одна мужская дружба.
………..
И дружба треснула как мир
От верха и до низа.
Или:
Было мне известно с давних пор,
Просто никогда не признавался -
Это папа, выйдя в коридор,
Дед-Морозом переодевался.
……..
Где же разноцветные огни,
Тишина ночного снегопада?..
Но исподволь, на протяжении десятилетий, идет одна и та же «алхимическая» работа - поиск «вечного настоящего». Разными путями и способами в стихах Андрея Анпилова перетасовываются и сополагаются временные слои. Сближаются и разводятся на расстояние, порой просвечивают - друг сквозь друга… С прислушиванием и заострением взгляда - где, в какой момент, отчего вдруг стихотворение искрит и магнитит. Или, наоборот, проваливается в сон.
И вроде бы сон - заветный, о том самом, что на глубине живо, и хочется это для всех воскресить. Но иногда оно почему-то так и остается сладким сном, колыбельной песенкой для памяти… Как, например, в «Лете».
Комарик маленький летит -
Парит кораблик,
И ежик в сумерках пыхтит,
И зябнет зяблик.
Густые яблони в меду
Развили косы.
И только раз один в году
Так пахнут флоксы.
Казалось бы - прямым текстом: вот оно «вечное настоящее». Отобраны все черты из года в год перетекающего круговорота дачной жизни. Скрипит колесо времени… Или мельничное колесо над речкой… А то и просто колесо развалюхи-телеги с запряженной в нее лошадкой. Даже когда поблескивает «круг» радио-тарелки или космического спутника, от них тоже веет вневременностью. Вечным вопросом: «есть ли жизнь на Марсе?».
Сады, подпертые шестом, -
Ночная служба.
Велосипед и бадминтон,
С Китаем дружба.
……
Мерцает ранняя звезда
В еловых космах,
И шлют сигналы поезда,
Футбол и космос.
Да, атмосфера умиротворяет, лечит, убаюкивает. Как в помощь больному - крепкий сон и покой. Но реальный «эффект присутствия», прорыв подлинного «настоящего времени» - в противовес музейному «времени без начала и конца» - происходит совсем в других стихах Анпилова. Не во «Времени» и не в «Лете», и даже не в «Часах на башне»… Не там, где время ходит кругами по одной и той же предсказуемой траектории.
Но прежде стоит оглядеться - что же все-таки происходило со временем на протяжении довольно продолжительного периода.
В более ранних стихах Анпилова (начала 1990-х) лирический герой пытался соединить распавшиеся края времени волевым усилием:
Их смерть поодиночке повыдернула сетью.
А я их вновь живыми в раю воображу.
От этого контраст между «было» и «стало» становился лишь острее. А в образе лирического героя сочетались самоотверженность и обреченность. Чувство обреченности, заведомой невыполнимости задачи - от которой при этом не отступишься, - уводило из стиха энергию. Красота, мудрость, глубина - сохранялись … Но общую интонацию определяла именно элегия - с ее темой неизбежного «увядания». А внутренним сюжетом стиха (и этого, и подобных ему - из «семейного» цикла) все равно оставалась ситуация утраты, потери. Какое уж тут «вечное настоящее»…
Другой путь «воскрешения» прошлого, так же многократно испробованный в анпиловских стихах, - круговорот, когда все повторяется снова и снова (именно как во «Времени» или «Лете»). И он тянется пунктиром от начала 1990-х до середины 2000-х гг. Но сама тема бесконечного вращения проступает уже в «Подорожнике»:
Нас крутит соломою ветер,
То снегом, то глиною месит…
………..
И те же слова на страницы
Летят с сумасшедшим наклоном,
Как листьев ночных вереницы
Вращаются за эшелоном.
Своеобразным «противовесом» элегической интонации - «восходящим» потоком против «нисходящего» - становятся стихи середины 2000-х гг. В них появляется особая драматургия и динамика. А задается драматургическое начало переживанием безвозвратно ушедших ситуаций в настоящем времени (как, например, в «Первой дружбе» или «Дворовом мотивчике»). И отождествлением лирического героя с одним из персонажей.
…….
Бродят сумрачные тени,
Загораются огни.
Женька шпарит как на сцене,
В темном зале мы одни.
И сижу я, рот разинув,
И лечу, куда Бог весть, -
Так красиво, так красиво -
Невозможно глаз отвесть.
В этом прекрасном стихотворении почти всё кажется безупречным. И живое, психологически точное воссоздание прошлого, и его бытовое обличье. А заодно и благодарная память, и признание того, что для лирического героя только то ушедшее и есть подлинная реальность…
Вот что было там, в начале, -
Все гармонии, стихи
Проросли и зазвучали
Из дворовой чепухи.
Гаражей благоуханье,
Летний вечер... Сквозь года,
Затаив навек дыханье,
Я лечу Бог весть куда.
Но прошлое и настоящее тут по-прежнему разнесены. Они не вместе. Полного «эффекта присутствия» для читателя не рождается. Потому как лирический герой остается посредником между распавшимися ликами времени. Единственное, что их связывает, - это он сам. Но он же их и разделяет…
Есть, правда, еще одна увлекательная форма «путешествия во времени» в анпиловских стихах. Это - создание сюжетной истории, когда лирический герой перерождается в действующего персонажа. Именно его метаморфозы во времени, проявившийся с годами мудрый и ироничный взгляд, и склеивает разошедшиеся края десятилетий (как, например, в песенке про одноклассницу Маринку Трошину). Этой же теме метаморфоз во времени - при сохранении неизменной природной сущности - посвящен и один из песенных шедевров «Судьба безымянная» («живучка ползучая», то бишь).
Но совершенно неожиданный эффект возникает, когда разрывы во времени больше не устраняются, и не преодолеваются героем, а наоборот - заостряются до предела.
--------------------------------------------------------
(продолжение следует)