Школьные годы чудесные. Часть 1.
В первый класс я пошла в женскую среднюю школу 24 г.Куйбышева в 1952 году. Тогда обучение мальчиков и девочек было раздельное. Волосы у меня были плохие, но я потребовала, чтобы мне заплели тощенькие косички, как крысиные хвостики, а залысины закрывал огромный бант из атласной ленты.
Первую учительницу звали Анна Павловна. Мы её очень любили и конкурировали за право пройтись с ней в обнимку по школьному двору на переменке. Но, в основном, почему-то запомнилось, что все перемены проходили в очередях в буфет за слоёным язычком или коврижкой. Ученица я была очень прилежная. Во втором классе накануне 23 февраля (дня советской армии) нас должны были принимать в пионеры, но меня грозились не принять за разговоры с соседкой по парте. Но потом всё-таки приняли, и счастью не было предела. Это было как раз в 53 году, когда умер Сталин. Все плакали, я тоже. Мать сшила траурные - красные с чёрной каймой повязки на руку. И мы в пионерских галстуках гордо, не шевелясь, стояли в траурном карауле около портрета вождя.
Помню своё первое выступление в школьной самодеятельности в голубой маечке, обшитой рюшечками из бинта, и сатиновых трусиках типа семейных на верху пирамиды. (это такая физкультурная композиция, когда участники влезают в несколько рядов друг другу на плечи под команду: “делай раз, делай два …”)
После второго класса в министерстве народного образования, видимо, решили, что раздельное обучение - буржуазный пережиток. Меня перевели в другую 12 школу, где пришлось учиться с мальчиками. Жора Новиков после школы по дороге домой толкал меня в сугроб, и у меня разливались чернила из чернильницы- непроливашки. Скорее всего, это было первое проявление симпатии, а я, дура, ревела и говорила родителям, что не хочу ходить в эту школу с противными мальчишками.
Учительница Александра Васильевна, малокультурная женщина, более походившая на деревенскую бабу, брызжа слюной орала: “ Вы офицерские дети, а у вас вши.” А вот француженка Павлина Фёдоровна, воспитанница пансиона благородных девиц, была ярчайшей личностью. На шее она носила чернобурку с мордой и лапами. На уроках конфеты шоколадные лопала, а тому, кто хорошо отвечал, фантики давала. На плохих, не аккуратных учеников орала: “Чорк, зачорк, перечорк, к чорту!”,- и тетрадью швырялась через весь класс.
Была я в школе активисткой и общественницей, старостой, членом совета дружины. Бывало, вызываем на совет дружины хулигана и двоечника. Картина такая: сидим мы за длинным столом, покрытым красной скатертью, естественно, под кумачом и портретом Ильича в пионерской комнате. Двоечник и хулиган стоит перед нами с наглой усмешкой и руками в карманах. А мы ему: “Почему ты плохо учишься? До каких пор будешь хулиганить?” А он в целях самозащиты ещё наглее улыбается и презрительно от нас морду воротит. Мы: “Ну что будем с ним делать? Исключать или шефство брать, перевоспитывать?”. И такими себе правильными, важными казались, властью упивались. Просто чистая НКВД-ешная тройка. (Наркомат Внутренних Дел в первые годы советской власти. В 30 годах по приговору троек расстреливали тысячи неповинных людей.)
Я любила рисовать и ходила в художественный кружок . Руководитель, он же учитель рисования, Константин Иванович меня любил, по головке всё гладил и давал на старых новогодних плакатах зайцев и дедов морозов свежей краской подкрашивать. Был у него ученик старшеклассник, он его в художественное училище готовил. И решили они меня в качестве обнажённой натуры использовать. И я, из святой любви к живописи, зимой в холодной конуре К.И. часами позировала в марлевой пачке и бордовом банте на голове. Портрет маслом, как мне тогда казалось, получился классный. А может, действительно и был таким. Правда, я там немного синеватая и с красным носом от холода. Парень потом поступил в Саратовское художественное училище.
А рядом был живой уголок. Я и туда записалась. Ухаживала за петухом. Дома ему какие-то зёрна проращивала. И всё время купала несчастную сухопутную черепаху под струёй ледяной воды в раковине туалета. Наверное думала, что она морская. Потом во дворе школы в каком-то сарайчике учительница биологии развела кроликов. И мы безропотно чистили вонючие клетки и таскали из дому морковки, капустки. А кроликов, как потом выяснилось, учительница с директором поедали. Но зато меня с кроликом по телевизору показали. Очень волновалась, чтоб текст из 3 предложений не забыть. Минута славы была заслуженной наградой за вонь.
А ещё раз я прославилась благодаря дружбе с парализованным мальчиком Васей Качановым, жившем в нашем доме и учившемся в нашем классе, правда, заочно. Ходила я к нему из пионерского долга, как тогда думала, принимая за него человеческое сострадание. Другие дети, особенно девочки, сторонились его, как чего-то отвратительного. Нонка, та обычно во двор заглядывала, и если видела Васю, который тут же начинал махать, дескать: привет, иди сюда,- вообще домой не шла. Мне, конечно, это общение не очень было интересно, но отказаться я не могла. Так однажды один журналист написал статью в местной газете про больного мальчика и самоотверженный подвиг девочки-пионерки одноклассницы Тани. После этого меня стали приглашать на пионерские сборы в другие школы, чтоб я там рассказывала, как дружу с больным мальчиком. Сборы тогда были тематические, например: “Как ты помог товарищу”. Признаться, мне эти выступления уже в тягость стали, но отказаться я не смела, опять же, из чувства пионерского долга.
Я не упускала возможности выступить в школьной самодеятельности. Помню, в 3 классе вышла петь с Таней Пронькиной песню какую-то морскую про шаланду и парус, не имея ни слуха, ни голоса. Ещё полечку плясала в марлевой пачке. А какие спектакли с нами учительница русского и литературы Инна Александровна ставила.
На фотографии, по-моему в 5 классе, я под ёлкой в костюме чёртика.
Мне его сшили из перекрашенного папиного нижнего белья для сказки " О попе и его работнике балде". А старшая сестра Неля сделала шикарный хвост с кисточкой. И все меня таскали за него. Потом было много всяких спектаклей, где я играла главные роли, а в старших классах, помню, читала со сцены поэмы Маяковского, которого тогда любила.
В шестом началась эпидемия дружб. Мальчики писали девочкам записочки стандартного содержания:" давай с тобой дружить". Вспомнилось, как мы, спасая Зою Любомудрову от дурного влияния хулигана и второгодника Трофимова, с которым она начала дружить, сообщили её родителям. Дружба выражалась в прогулках, походах в кино. Самые продвинутые ходили, держась за ручки. Мне тогда дружбу предлагал Женя Сёмин. Но он мне не нравился, и я жёстко над ним издевалась. А нравился мне Витя Беляев из" Б" класса. Ещё в четвёртом он поразил моё воображение обещанием сделать мне корону с лампочками. Как потом оказалось, он это обещал девочкам всей школы. А подружка Людка тоже дружила с хулиганом Юрой Садовниковым. После школы они поженились, но быстро разошлись. Моя мать из-за этого запрещала мне с Людой дружить.
Была в классе девочка “гадкий утёнок” Алла Калягина. Худая, некрасивая, плохо училась, была всеми презираема. Году в 76 я лежала в больнице. Подходит ко мне молодая интересная массажистка, спрашивает: “Ты меня не узнаёшь - я Алла.” Рассказала, что замужем, двое детей...
Довольно жестокие дети мы были. Да и позже в старших классах, уже не дети, изводили преподавателя МПВО (местной противовоздушной обороны) военного отставника по кличке Волосей. Однажды на уроке мы все демонстративно стали есть пирожки, а он у нас их отобрал. Тогда мы начали в знак протеста мычать и скандировать: "Отдайте наши пирожки". В другой раз мы на его урок в соседний класс лягушек подбросили из кабинета биологии и в женский туалет спрятались. Там начинался, конечно, дикий визг - бедный Волосей кричал под дверью туалета: “Выходите, я знаю, что это вы сделали”. Но мы, разумеется, не вышли.
Телевизоров у нас дома не было, а компьютеров вообще ещё не изобрели, и мы сами себя развлекали. Что-то рисовали, сочиняли, иногда отчаянно хулиганили. С подружкой Нонкой привязали на верёвку плюшевого медведя и спустили на улицу из окна моей квартиры на втором этаже. Прохожий только потянется поднять, а мы медведя обратно за верёвку затаскивали, а сами высовывались из окна, напялив чёрные чулки на голову. В другой раз шуточки были не столь наивны. Придумали бросать на прохожих водяные бомбы. Однажды попали по голове девушке в шляпке. Она оказалась настырной, решила не отделываться лишь не лестными выражениями в наш адрес, а найти и наказать обидчиков. Не поленилась, нашла нашу квартиру, позвонила в дверь. На вопрос, есть ли в доме дети, я ответила, что нет и послала её а соседний подъезд. Наверно, я выглядела достаточно серьёзной и скромной девочкой, не способной на такие глупости, раз она мне поверила. Впредь, конечно, мы больше так не озорничали.
В кино тогда шли фильмы-оперы. Надо сказать, что сняты они были очень хорошо, пели лучшие оперные голоса того времени. Мы смотрели их так много раз, что наизусть выучили. Особенно нам с Нонкой нравились "Евгений Онегин" и "Иоланта" Чайковского, и мы дома их исполняли. Нонка хоть музыкой на фотепьяно когда-то по прнуждению матери занималась, а мне "медведь на ухо наступил". Но я не комплексовала и даже пела в хоре интернациональной песни на французском языке песни из репертуара Ив Монатна. Ещё, помню, пели "Аделянто кубанос" про борьбу кубинских революционеров. Фидель Кастро был одним из наших кумиров, наряду с Джоном Кеннеди и Муслимом Магомаевым, чьи портреты, вырезанные из газет украшали наши стены. А я ещё Маяковского любила, и на моём столе стоял его гипсовый бюстик. А на школьных концертах я его стихи с выражением читала. Наш клуб интернациональной дружбы организовал встречу с известным танцовщиком Махмудом Эсамбаевым - исполнителем таецев народов мира, который также был нашим кумиром, и фильм с его участием "Я буду танцевать" мы посмотрели не один раз. Мы даже сфотографировались с ним, где он в высокой каракулевой папахе, которую, как чеченец, носил и зимой и летом. Фото, жаль, не сохранились. (Недавно вычитала, что он на какой-то правительственной тусовке в присутствии Ельцина сказал: "Пусть сдохнут все, кто начал войну, и все, кто за это не выпьет",- и все выпили.)
В десятом классе мы с Нонкой кукольный концерт в школе на новогодний вечер показали. Это были пародии на эстраду наподобии Образцовского. Кукол сами сделали из папье-маше. Я в пионерском лагере научилась. Наверно было смешно, во всяком случае, некоторые учителя со стульев сползали. Там был цыганский хор и, чтоб много кукол держать, мы позвали помощников из не подготовленных одноклассников. У одной девочки всё время кукольная голова спадала, так она куклой с другой руки прыгала на голову падающей, чтоб поправить. Впечатление было такое, будто одна кукла то ли целует другую в макушку, то ли дерётся. От смеха петь никто не мог. Я одна за весь хор делала проигрыши на якобы гавайской гитаре, которую изображала носом.
Было у нас в классе две математические звезды: Людка Мазурчук и я. Правда, Юре Миронову мы и в подметки не годились, но он после девятого уехал в Москву. Когда математик Эммануил Абрамович писал на доске уравнение и искал по журналу, кого вызвать к доске решать, все тряслись и под парты прятались. Нонка по математике училась плохо. Когда я вызывалась обьяснить ей какую-то теорему, она заявляла, что там много написано, и она не поймёт. Единственная теорема, которую она знала и применяла в решении задачь была теорема Пифагора. Во время контрольных Муня (кличка Э.А.) ходил по классу с указочкой за спиной и пел арию из Самсона и Долилы: "О ночь, мечты волшебной не в силах я сдержать...." Он часто поговоривал: “Вы послевоенные дети, вам серого вещества не хватило”. А мне однажды 2 поставил по контрольной, за то, что Нонка у меня списала с моей ошибкой. И написал в моей тетради: “Попова”, а в её : “Гольдман”, хотя прекрасно знал, кто у кого списал.
Наша классная и преподаватель русского Инна Александровна была замечательным человеком и педагогом. Она просто учила нас жить. Мы всем классом к ней на день рождения заваливали и торт ели обалденный. По-моему, сейчас таких учителей уже не бывает. Мы и после школы много лет к ней на день рождения собирались. Думаю, это она привила мне любовь к чтению, литературный вкус, умение формулировать мысли.
В конце седьмого я была идейной, сознательной девочкой, и первая в классе побежала поступать в комсомол. Волновалась, вдруг забуду что-нибудь, не правильно отвечу на вопросы. А вопросы, задаваемые в райкоме были, например, такие: “Назовите членов политбюро ЦК КПСС, или генерального секретаря ЦК ВЛКСМ Украины”.
Но после девятого класса, не могу сказать каким образом, но мировоззрение поменялось, и мы - наша троица: я, Людка и Нонка стали диссидентками. Правда, этот термин появился позже при Брежневе. Мы вдруг поняли, что всё враньё - и про Ленина, и про коммунизм, при котором будет жить нынешнее поколение советских людей, как обещал Хрущёв на 22 съезде партии. Откуда пришло это прозрение, не понятно, наверно витало в атмосфере тех лет Хрущёвской оттепели. Мои родители были идейными коммунистами, верившими во все коммунистические бредни, в святость Ленина и Сталина, и политических анекдотов или диссидентских высказываний у нас на кухне я не слышала. Под конец жизни в 80-ых годах, когда уже практически все были этими самыми диссидентами, мать боялась, что внучка Олеся возьмёт её партбилет, потеряет, порвёт. Целыми днями она смотрела по телевизору и слушала по радио последние известия с длинными выступлениями Брежнева. И когда я говорила: “Опять свои сиськи-масиськи (так Брежнев произносил слово "систематически") слушаешь”,- она заявляла, что я контра, и в её время таких к стенке ставили. Открыто, конечно, мы в школе своих взглядов выражать не могли. Прикрывали их иронией, насмешками над всем и вся. Поэтому завуч по воспитательной работе и преподаватель истории, толстая и мужеподобная особа, нашу троицу терпеть не могла, называла нас нигилистами, и утверждала, что из таких получаются пустоцветы. Наверное в качестве реакции на это определение и родилось шуточное стихотворение "Мы нигилисты":
Мы нигилисты, ну и что же!
Мы нигилисты, ну и пусть!
Смеёмся мы, но в души тоже
нет-нет, да и запрыгнет грусть.
Там уживаются цинизм,
и едкий смех, и пессимизм.
Но может быть и оптимизм.
А может даже романтизм...
А ваш Максизм и Ленинизм
и предстоящий коммунизм
в нас вазывает тошнетизм.
Не слушаем учителя советы,
таланты губим,
и не развиваем в поте их.
Получатся наверно пустоцветы
из нас,
когда мы вырастем в больших.
Воспитательно-идеологическое рвение той заучихи дошло до маразма, когда в 9-ом мы подстриглись “под бритву” (не путать с наголо). Тогда такая стрижка впервые вошла в моду. Людка косы отрезала, а у нас с Нонкой их и не было, волосы были короткие, но одной длинны. Так она заявила: “С такими причёсками только на панель”.
Как раз тогда в нашем городе появился, так называемый, "Брод" (от американского Бродвей). Вечерами на центральной улице Куйбышевской собиралась и бродила "золотая" молодёжь. Это место получило славу рассадника буржуазного разврата, и нам в школе внушали, что ходить туда нельзя. Городской отдел народного образования даже распорядился, чтобы учителя там дежурили, и если встречали кого-то из учеников, принимали меры, вплоть до исключения из школы. Сразу вспоминается фильм-спектакль " Безымянная звезда", где воспитанницам гимназии строго запрещалось ходить на вокзал. А, как известно, запретеый плод всегда сладок. Ну и пошли мы - три подружки, как-то раз посмотреть на тлетворное влияние запада. Ничего интересного, тем более крамольного, мы там не увидели. Ходят молодые люди взад-перёд, общаются. Гораздо позже распространились слухи о громком судебном процессе над компанией молодых ребят, совращавших несовершеннолетных девочек. Главаря их банды, как тогда их преподносили, Петю Захарова приговорили к высшей мере - расстрелу.
Учились мы вместо 10 лет 11. Как раз тогда в программу решили ввести производственное обучение. Девочек обучали кройке и шитью, а мальчиков каким-то ремёслам. Надо сказать, что мы научились довольно-таки профессионально шить и моделировать одежду. Мы даже проводили показы "От кутюр". Тогда называлось это "ситцевый" бал. Все наряды должны были быть из ситца. В моде были нижние юбки. Мы шили их из дешёвых тюлевых занавесок и так сильно крахмалили, что они стояли, как криноли, и колыхались при ходьбе.
Правда, дефилировать на том балу было особенно не перед кем. Почти все мальчики нашего класса после восьмого поступили в тухникумы и училища. После девятого осталось четверо, да и те на школьные вечера не ходили. Пришлось нам искать кавалеров в суворовском училище. Но это история, требующая отдельной темы и об этом в другой раз.
Перед выпускными экзаменами в 11 классе я, Нонка, Борис Рубио и Саша Шумерин вместо консультации по какому-то предмету сорвались за Волгу. Было начало июня. На лугах ещё стояла вода после разлива реки, и мы бродили по щиколотку в ледяной воде по этим лугам, ослепительно сверкающим и сплошь покрытыми цветущими жёлтыми лютиками. Купались в обжигающе холодных озерках, пекли на костре картошку. Нонка панически боялась всяких пресмыкающихся и насекомых. Кто-то из мальчиков жестоко подшутил над ней. Взял прутик из костра и дотронулся горячим концом до её пятки. Она устроила дикую истерику, решив, что её ужалила змея. Когда мы вернулись домой, нас ждали разъярённые родители. Оказывается, эта завучиха сообщила им, что мы не были в школе, и грозилась не допустить до экзамена. Всё обошлось, не захотела картину общешкольной успеваемости испортить.
Лучшего качества фотографии нашей троицы, увы, нет - первые самостоятельные опыты. Сделана в 1963 году.
Несмотря на всю ту совковость, школьные годы были самыми счастливыми, светлыми, яркими, беззаботными годами жизни, как пелось в тогдашних советских песнях.