Письма Г. В. Степановой. 30 мая 1986 года
Начало здесь, остальное по тегу, начинать лучше снизу, поскольку в ЖЖ записи идут «вверх ногами».
30 мая 1986
В день светлый рождения Александра Сергеевича [1] посидели до полуночи. Начали - исключительно непотребными анекдотами о великом поэте, пришли в восторг (сами!), но дальше «говорение»-«сидение» покатилось в противоположную сторону.
Как пишут в газетах, «были затронуты важные вопросы, по которым высокие договаривающиеся стороны достигли взаимопонимания».
I - Почему «народ» читает с интересом всё, касающееся биографии поэта, а произведения - так себе, вроде, в доме иметь надо, а читать необязательно?
- Потому как произведения суть эстетика, до которой трудящим дела нет, а вот биография - это жизнь. Да и какая!
Вот ведь биографии Льва Николаевича и Фёдора Михайловича, которые оба были с отклонениями от нормы, да ещё так любили ткнуть перстом: кайтесь, грешные! - такого повального интереса не вызывают. А Пушкин был нормальным человеком, но с такой интенсивностью он проживал всё, что суждено человеку - дружбу, любовь, социальные восторги и разочарования, врагов, женитьбу, свои творческие дела, т.е. профессию, что это не может не захватить. И не вызвать симпатии - всё как у людей!
II - Как ставить на сцене «Евгения Онегина»?
- «Русский человек на рандеву» со всеми вытекающими: Чернышевский, Писарев, Белинский?
- Или представить как драму человека (автора), которая есть в «Е. О.», начиная с легко-изящных первых глав и кончая трудными клочьями, оставшимися от 10 главы? А между ними (главами) жизнь Пушкина?
Говорят, Ефремов, ещё в «Современнике», мечтал поставить «Евг. Он.» с пятью Пушкиными... Писалось 7 лет, начинал один человек, кончал другой...
III - На мотив антоновских «окон/крыши дома моего...» хором исполнили «Мой дядя самых честных правил...». По ходу текста перешли на «Белеет парус одинокий», но вспомнили - Лермонтова это, а не Пушкина! Поэтому закончили «Я к вам пишу, чего же боле... ». Мотив оставался всё тот же - окна-крыши дома моего-твоего...
____________
Про ударения - и не говорите! Одно утешение - и у сусiда кобила здохла! Но при этом закономерность: всё это люди - интеллигенты в первом поколении, при всей нашей языковой разноголосице от Белого до Чёрного моря.
Те, которые в десятом колене, да ещё москвичи-ленинградцы, не задумываясь ставят все ударения, где им и положено стоять.
____________
80 %-ая литература, ну вааще! [2]
Зато Михайлову из всех журналов возвращают, не подходит! А то дерьмо, что печатают, подходит!
Насчёт соборности восприятия, мне кажется, Вы абсолютно правы. A те обсуждения, которые у нас были, так это была не я, это были вы.
Вы же прекрасно понимаете, что на занятиях, например, Вы можете на бровях стоять, но если это ещё тот! контингент, то говорить будете Вы, а не студенты. Всё-таки уровень обсуждения, занятия определяется качеством аудитории. [3]
____________
Робертино слушать совсем не могу: когда-то, во дни пика его популярности, какой-то любитель вокала ставил пластинку на проигрыватель не менее 50 раз подряд, а проигрыватель выставлял в окно, а наш дом был напротив, а улочка - немецкая, узенькая... Так как продолжалось это месяц, не меньше, я старалась приходить домой поздно вечером, когда же этот поток заставал меня дома, я скоренько покидала его. По-моему, это была разновидность казни, потому что я просто скаженела от бедного, ни в чём не виноватого Робертино. [4]
____________
Ремонт захлебнулся. Сейчас срочно печатаю Инне дипломную. «Я легкомысленно, быть может, поступила...». Половина текста - графики, цифры, дроби, формулы, которые я одолеваю с моей техникой печатания не меньше, чем с 7-го листа (6 предшествующих - в мусорку).
____________
Очень жалею, что не слушала Скибиных живописностей! [5]
В отношении Конецкого. Какая прозрачная конструкция! Вначале письмо Шкловского, Саваофа, глядящего со свода своих 90-а лет, прожитых в кипении страстей 20-х, а также 30-х, 40-х и тэдэ десятилетий, на этих чу́дных мальчиков, любителей выпить, потом письма Казакова и «личные» прокладки Виктора Викторовича. - Именины сердца! Благорастворение воздухов!
Но хочу сказать, как права Л. Гинзбург, когда писала, что ненапечатанные рукописи гниют, погибают. Это я к тому, что начинал Конецкий как рядовой необученный.
Все его «сюжетные» рассказы, даже роман «Кто смотрит на облака», всё это имеет право на жизнь только как разгон для настоящего Конецкого, жанр которого пока что не имеет названия.
А не напечатали бы первых опусов - и всё, не было бы того, возлюбленного нами, Виктора Викторовича Конецкого. Не печатая, он бы никогда не дописался до последних шедевров.
____________
На операцию! Туда и обратно (!) пешком!!! [6]
Ну, Борисова! (Пауза. Долгая. От избытка чувств.)
Юмор - как научная проблема - не смешно. [7]
Куды прёшьси? - вольный перевод славянского «КАМО ГРЯДЕШИ», латыни «Quo vadis».
Скиба молчит.
Берегите сохранность шва! Здоровье тоже. [8]
Роспись
Примечания
1. По старому стилю - 26 мая.
2. Реакция на моё «образное выражение»: описывая содержание прочитанно-пролистанных мной «толстых» журналов, я в сердцах сказала, что вроде и есть какие-то проблески таланта, но в целом какая-то восьмидесятипроцентная литература (не дотягивающая до настоящей, «стопроцентной»).
3. В письмо от 15 мая Галина Васильевна вложила вырезку, точнее, несколько страниц из четвёртого номера журнала «Искусство кино», где сделала пометки, включающие помимо эмоциональных реакций и вопросы: как это сделать? как этого добиться?
(Дублирую здесь сканы страниц только с пометками, полностью см. в указанном письме.)
Как это достигается?
Но ведь они не вдруг заговорили? Как это сделать?
И опять тот же вопрос: как это делается?
А я отвечала Галине Васильевне, что уж ей-то задавать эти вопросы нет никакой необходимости, поскольку уж она-то знает как никто, как это делается, - поскольку в памяти остались наши обсуждения - фильмов, стихов и книжно-журнальных новинок, - и соглашалась с тезисом про «соборность восприятия», возникавшую на этих обсуждениях.
Конечно, очень приятно и тогда было читать, и сейчас перечитывать похвалу Г. В. «нам» - участникам этих обсуждений, - но про «это была не я, а вы» тоже очень спорный вопрос, поскольку «почему-то» до Галины Васильевны в нашей институтской жизни и после (когда она уехала) в институте больше никто так и не «постоял на бровях»: некому было проводить обсуждения ТАК, чтобы это были «мы» - «качественная аудитория». Тогда как у Галины Васильевны говорили даже те, кому и сказать-то было особо нечего.
Я уже вспоминала про « как известно», которое становится «известно» только с появлением яркой личности, высокого профессионала, и только при этом условии аудитория становится «качественной», обретая форму, подобно тому как железные опилки на листе бумаги образуют некую структуру, подтягиваясь к полюсам лишь благодаря подведённому под этот лист магниту.
4. Мне подарили пластинку Робертино Лоретти после выписки из больницы, и я в упоении «крутила» её (конечно, не столько, сколько мучивший Галину Васильевну маньяк), о чём писала Галине Васильевне. Я по сю пору помню, как наложился детский ликующий голос на мою послеоперационную радость «возвращения к жизни» - когда любишь всё человечество и любишь весь мир до последней соринки. (Скаженела - от украинского скаженiти: впадать в бешенство.)
5. Скиба ездила по путёвке в Ленинград и по возвращении делилась впечатлениями.
6. То ли это была новая метода, то ли экономия на санитарах: не только на операцию, но и с неё я шла своими ногами, без всяких каталок.
7. Очевидно, реакция на какие-то мои рассуждения по поводу проблемы юмора, которой я занималась (тогда я сформулировала тему работы «Юмор как национальное языковое явление», затем, спустя годы, назвала - задуманную, но не написанную - книгу «Семиотика юмора и юмор семиотики»).
8. Мы смеялись в палате так, что (писала я Галине Васильевне) я боялась, что разойдутся швы.
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.
30 мая 1986
В день светлый рождения Александра Сергеевича [1] посидели до полуночи. Начали - исключительно непотребными анекдотами о великом поэте, пришли в восторг (сами!), но дальше «говорение»-«сидение» покатилось в противоположную сторону.
Как пишут в газетах, «были затронуты важные вопросы, по которым высокие договаривающиеся стороны достигли взаимопонимания».
I - Почему «народ» читает с интересом всё, касающееся биографии поэта, а произведения - так себе, вроде, в доме иметь надо, а читать необязательно?
- Потому как произведения суть эстетика, до которой трудящим дела нет, а вот биография - это жизнь. Да и какая!
Вот ведь биографии Льва Николаевича и Фёдора Михайловича, которые оба были с отклонениями от нормы, да ещё так любили ткнуть перстом: кайтесь, грешные! - такого повального интереса не вызывают. А Пушкин был нормальным человеком, но с такой интенсивностью он проживал всё, что суждено человеку - дружбу, любовь, социальные восторги и разочарования, врагов, женитьбу, свои творческие дела, т.е. профессию, что это не может не захватить. И не вызвать симпатии - всё как у людей!
II - Как ставить на сцене «Евгения Онегина»?
- «Русский человек на рандеву» со всеми вытекающими: Чернышевский, Писарев, Белинский?
- Или представить как драму человека (автора), которая есть в «Е. О.», начиная с легко-изящных первых глав и кончая трудными клочьями, оставшимися от 10 главы? А между ними (главами) жизнь Пушкина?
Говорят, Ефремов, ещё в «Современнике», мечтал поставить «Евг. Он.» с пятью Пушкиными... Писалось 7 лет, начинал один человек, кончал другой...
III - На мотив антоновских «окон/крыши дома моего...» хором исполнили «Мой дядя самых честных правил...». По ходу текста перешли на «Белеет парус одинокий», но вспомнили - Лермонтова это, а не Пушкина! Поэтому закончили «Я к вам пишу, чего же боле... ». Мотив оставался всё тот же - окна-крыши дома моего-твоего...
____________
Про ударения - и не говорите! Одно утешение - и у сусiда кобила здохла! Но при этом закономерность: всё это люди - интеллигенты в первом поколении, при всей нашей языковой разноголосице от Белого до Чёрного моря.
Те, которые в десятом колене, да ещё москвичи-ленинградцы, не задумываясь ставят все ударения, где им и положено стоять.
____________
80 %-ая литература, ну вааще! [2]
Зато Михайлову из всех журналов возвращают, не подходит! А то дерьмо, что печатают, подходит!
Насчёт соборности восприятия, мне кажется, Вы абсолютно правы. A те обсуждения, которые у нас были, так это была не я, это были вы.
Вы же прекрасно понимаете, что на занятиях, например, Вы можете на бровях стоять, но если это ещё тот! контингент, то говорить будете Вы, а не студенты. Всё-таки уровень обсуждения, занятия определяется качеством аудитории. [3]
____________
Робертино слушать совсем не могу: когда-то, во дни пика его популярности, какой-то любитель вокала ставил пластинку на проигрыватель не менее 50 раз подряд, а проигрыватель выставлял в окно, а наш дом был напротив, а улочка - немецкая, узенькая... Так как продолжалось это месяц, не меньше, я старалась приходить домой поздно вечером, когда же этот поток заставал меня дома, я скоренько покидала его. По-моему, это была разновидность казни, потому что я просто скаженела от бедного, ни в чём не виноватого Робертино. [4]
____________
Ремонт захлебнулся. Сейчас срочно печатаю Инне дипломную. «Я легкомысленно, быть может, поступила...». Половина текста - графики, цифры, дроби, формулы, которые я одолеваю с моей техникой печатания не меньше, чем с 7-го листа (6 предшествующих - в мусорку).
____________
Очень жалею, что не слушала Скибиных живописностей! [5]
В отношении Конецкого. Какая прозрачная конструкция! Вначале письмо Шкловского, Саваофа, глядящего со свода своих 90-а лет, прожитых в кипении страстей 20-х, а также 30-х, 40-х и тэдэ десятилетий, на этих чу́дных мальчиков, любителей выпить, потом письма Казакова и «личные» прокладки Виктора Викторовича. - Именины сердца! Благорастворение воздухов!
Но хочу сказать, как права Л. Гинзбург, когда писала, что ненапечатанные рукописи гниют, погибают. Это я к тому, что начинал Конецкий как рядовой необученный.
Все его «сюжетные» рассказы, даже роман «Кто смотрит на облака», всё это имеет право на жизнь только как разгон для настоящего Конецкого, жанр которого пока что не имеет названия.
А не напечатали бы первых опусов - и всё, не было бы того, возлюбленного нами, Виктора Викторовича Конецкого. Не печатая, он бы никогда не дописался до последних шедевров.
____________
На операцию! Туда и обратно (!) пешком!!! [6]
Ну, Борисова! (Пауза. Долгая. От избытка чувств.)
Юмор - как научная проблема - не смешно. [7]
Куды прёшьси? - вольный перевод славянского «КАМО ГРЯДЕШИ», латыни «Quo vadis».
Скиба молчит.
Берегите сохранность шва! Здоровье тоже. [8]
Роспись
Примечания
1. По старому стилю - 26 мая.
2. Реакция на моё «образное выражение»: описывая содержание прочитанно-пролистанных мной «толстых» журналов, я в сердцах сказала, что вроде и есть какие-то проблески таланта, но в целом какая-то восьмидесятипроцентная литература (не дотягивающая до настоящей, «стопроцентной»).
3. В письмо от 15 мая Галина Васильевна вложила вырезку, точнее, несколько страниц из четвёртого номера журнала «Искусство кино», где сделала пометки, включающие помимо эмоциональных реакций и вопросы: как это сделать? как этого добиться?
(Дублирую здесь сканы страниц только с пометками, полностью см. в указанном письме.)
Как это достигается?
Но ведь они не вдруг заговорили? Как это сделать?
И опять тот же вопрос: как это делается?
А я отвечала Галине Васильевне, что уж ей-то задавать эти вопросы нет никакой необходимости, поскольку уж она-то знает как никто, как это делается, - поскольку в памяти остались наши обсуждения - фильмов, стихов и книжно-журнальных новинок, - и соглашалась с тезисом про «соборность восприятия», возникавшую на этих обсуждениях.
Конечно, очень приятно и тогда было читать, и сейчас перечитывать похвалу Г. В. «нам» - участникам этих обсуждений, - но про «это была не я, а вы» тоже очень спорный вопрос, поскольку «почему-то» до Галины Васильевны в нашей институтской жизни и после (когда она уехала) в институте больше никто так и не «постоял на бровях»: некому было проводить обсуждения ТАК, чтобы это были «мы» - «качественная аудитория». Тогда как у Галины Васильевны говорили даже те, кому и сказать-то было особо нечего.
Я уже вспоминала про « как известно», которое становится «известно» только с появлением яркой личности, высокого профессионала, и только при этом условии аудитория становится «качественной», обретая форму, подобно тому как железные опилки на листе бумаги образуют некую структуру, подтягиваясь к полюсам лишь благодаря подведённому под этот лист магниту.
4. Мне подарили пластинку Робертино Лоретти после выписки из больницы, и я в упоении «крутила» её (конечно, не столько, сколько мучивший Галину Васильевну маньяк), о чём писала Галине Васильевне. Я по сю пору помню, как наложился детский ликующий голос на мою послеоперационную радость «возвращения к жизни» - когда любишь всё человечество и любишь весь мир до последней соринки. (Скаженела - от украинского скаженiти: впадать в бешенство.)
5. Скиба ездила по путёвке в Ленинград и по возвращении делилась впечатлениями.
6. То ли это была новая метода, то ли экономия на санитарах: не только на операцию, но и с неё я шла своими ногами, без всяких каталок.
7. Очевидно, реакция на какие-то мои рассуждения по поводу проблемы юмора, которой я занималась (тогда я сформулировала тему работы «Юмор как национальное языковое явление», затем, спустя годы, назвала - задуманную, но не написанную - книгу «Семиотика юмора и юмор семиотики»).
8. Мы смеялись в палате так, что (писала я Галине Васильевне) я боялась, что разойдутся швы.
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.