Владимир Борисов. Мемуары. Часть 5
Это мемуары моего отца, Борисова Владимира Андреевича.
Разделение на части моё, в связи с ограничениями ЖЖ на количество знаков в одной записи. После публикации полного текста (написанного папой цельным куском, без разделения на главы или части) я соберу их в один файл в формате ПДФ и укажу ссылку для скачивания. (Upd. Готово.)
Начало здесь, с предысторией, моими примечаниями и моим названием части мемуаров, связанных с историей знакомства моих родителей (« Владея пространством и временем»)
Эта часть представляет собой восстановленную купюру (на которую указывают мои слова « Здесь я делаю паузу...»), и рассказывает о периоде до 1948 года (начало учёбы в институте).
Мемуары имеют несколько «кинематографическую» структуру, с «наплывами»: общая вступительная часть с экскурсом в детство (точнее, младший школьный период), затем основные вехи «рабочего пути»: начало работы после окончания института (1953-й год), позднейшие годы работы в Сумах, откуда совершается «полуделовая» поездка на родину в Макеевку Донецкой области (в связи с необходимостью поставить новый памятник на могиле отца, вместо старого, украденного мародёрами в 1975 году), где, посещая родные места, живых и умерших родных, папа уносится мыслями в прошлое: сидя на кладбище у могилы своего отца, папа вспоминает голодные довоенные годы, пришедшиеся на его детство (он родился в 1927 году), не менее голодное военное детство и начало юности, полуголодные послевоенные годы, начало учёбы в институте, знакомство с моей мамой (но сначала мучительные поиски любимой девушки) - и затем снова возвращается в 1975-й год... на котором мемуары обрываются.
P. S. После смерти папы (21 марта 2006 года) я ринулась сканировать его труды по теории Вселенной и успела к сорока дням поместить их на его сайт, сделанный мной для него ещё при его жизни.
Жаль, сайт мало посещается сейчас, хотя там много интересного:
В. А. Борисов. Новая теория Вселенной
(Предыдущая часть 4)
Весной будущего года Вадим познакомил меня с десятиклассницами дневной школы. Как он их отыскал - мне неизвестно, так как они учились днём, в первую смену, а мы вечером и никогда с ними не пересекались. Но Вадим сумел свести с ними знакомство.
Одна из них, Люся Мирошниченко, маленькая подвижная девушка, особой красотой не отличавшаяся, жила на нашем посёлке. Вероятно, я нравился ей, так как она потом часто искала встреч со мной и под каким-либо предлогом приходила в наше тёмное, тесное и грязное жилище.
Но мне больше приглянулась Мария Ермолаева, тонкая стройная девушка с красивым нежным лицом правильной формы, серо-голубыми глазами и тёмными волосами.
Вадиму тоже понравилась Мария, и мы частенько вдвоём сопровождали её с какого-либо гулянья или втроём прохаживались по дороге, ведущей от клуба до посёлка, где она жила. Вадим заметил, что Мария больше тянется ко мне, и однажды при мне спросил:
- Мария, скажи откровенно, я тебе не нравлюсь?
Мария немного смутилась, но как истинно чистая душой и телом наивная девушка, начитавшаяся романов Чернышевского и Герцена и подражавшая их героиням, ответила:
- Да, Вадим, ты не в моём вкусе. Я не смогла бы тебя полюбить.
Мой друг опечалился и, попрощавшись, удалился. С тех пор с Марией мы гуляли вдвоём, рассуждая о Вере Павловне, Кирсанове, Рахметове, свободной любви, сохраняя платоническую чистоту отношений. Мы ни разу даже не поцеловались, хотя мне Мария нравилась. Видимо, и я ей нравился, так как она всегда радовалась нашей встрече.
Однажды около клуба шахты «Ново-Чайкино» я увидел Люсю и Марию и подошёл к ним. Взглянув на третью девушку, стоящую с ними и улыбающуюся, я обнаружил, что она очень мила. Это была ученица восьмого класса Жанна Захарова. Ей шёл шестнадцатый год, но она уже почти оформилась в девушку, и настолько прелестную, что с первого раза я влюбился в неё. Она была очень похожа на Таю. Мне она снилась по ночам, мысли постоянно вращались около неё, но я в свои двадцать лет был слишком робким и даже не пытался с ней объясниться.
Жанна обладала приятным сильным голосом, часто пела на сцене нашего клуба песни «Для вас», «Голуби», которые на всю жизнь врезались мне в память, а сама она казалась мне ангелом во плоти.
Вадим в это время обнимался и целовался с Ларисой, девушкой яркой и красивой, которая очень понравилась Александру Григорьевичу Вольвачу, нашему уважаемому завучу школы. Александр Григорьевич убедил Вадима, чтобы он оставил девушку в покое, и сам женился на ней, сразу же позаботившись о продолжении рода. Через Вадима я приобрёл расположение со стороны завуча, и мы частенько собирались у него в квартире на равных. Распив бутылку водки и закусив приготовленными Ларисой кушаньями, мы пускались в философские рассуждения на самые разные темы, стараясь показать свою «эрудицию» и «глубину» мышления, возмущаясь жестокостью Сталина и его возвеличиванием подхалимами.
Александр Григорьевич был лет на десять-двенадцать старше нас. Этот высокоэрудированный образованный физик и математик был добрым интересным собеседником и страстным поклонником «зелёного змия». Кроме основной работы он преподавал математику и физику в дневной и вечерней школе и, работая за троих, хорошо зарабатывал. Немалую часть зарплаты он утаивал от жены, пряча деньги в книгах или особых тайниках. И когда мы с Вадимом приходили к нему по вечерам, он извлекал из тайника четвертную и посылал кого-либо из нас за водкой. Мы охотно исполняли поручение, намекая Ларисе, будто водку покупаем за свои деньги, и она, бывало, вместе с нами выпивала рюмочку веселящего зелья. Сашка, как мы панибратски стали называть своего друга завуча, был добряком и весельчаком. В пьяном виде он острил, называл вещи своими именами, и, поскольку он был старше Ларисы лет на пятнадцать, тёща больше походила на его жену, чем дочь.
И тёща влюбилась в зятя. В её душе зародилась мысль под каким-либо предлогом разбить семью и завладеть зятем как мужем. И она взялась за дело. Лариса ждала ребёнка, а Валя Котова уже родила Вадиму сына. Вадим не испытывал радости и даже не пришёл взглянуть на него. Говорили, что мальчик очень на него был похож, но папашу это не волновало. Но когда Лариса родила дочь Наташу, красивую как куколку, Вадим долго её рассматривал и любил потом поиграть с нею.
Сашка был без ума от радости. Он носился с Наташей как с самым величайшим сокровищем, даже выпивать стал меньше. Ему выделили двухкомнатную квартиру со всеми удобствами в двухэтажном доме, и казалось, в их семье воцарились тишь и благодать.
Но тёща не дремала. Она наговорила Ларисе множество небылиц о плохом поведении её мужа, о его измене с падшими женщинами и пьянстве, так что Лариса вынуждена была забрать Наташу и переселиться к матери, которая жила на Берестовке.
Сашка выпил водки, забрался в тёщину квартиру и выкрал свою дочь. Не прошло и месяца, как к нему возвратилась жена. В семье установились мирные отношения, и Лариса вновь забеременела. Красавицы не могут долго быть незамеченными. Красота покоряет всех, даже жестокие сердца убийц-рецидивистов, её сияние благотворно действует на чувственность и жизненные силы людей.
Жанна, вспыхнувшая красотой, как утренняя звезда, и появившаяся на танцах, привлекла внимание мужской элиты. Демобилизованный моряк Федя Пигарёв, очень красиво танцевавший с приятелем вальс-чечётку, влюбился в Жанну и никогда от неё не отходил. Он был по-мужски красив, в широких брюках и красивой рубашке, и происходил из культурной семьи инженерно-технического работника. Отец Жанны тоже был заместителем начальника шахты, и социальное положение родителей сближало влюблённых.
Правда, Федя ранее был влюблён в Тоню Фролову, учившуюся в театральном училище где-то в Москве, и они очень подходили друг другу. Тоня была из простой семьи, тоже любила Федю, имела серьёзные намерения, и трудно было понять, по какой причине они вдруг рассорились. Можно было бы предположить, что Федя больше полюбил Жанну, которая была на целых пять лет моложе него, если бы не случай, о котором я расскажу ниже.
[Здесь завершается текст восстановленной купюры, сделанной мной при публикации « Из жизни хариусов», далее я повторяю уже опубликованный мной текст в «хариусах», но опуская бо́льшую часть собственных комментариев и отступлений, превращающих рассказ о судьбе старшей папиной сестры Шуры в отдельную художественную новеллу, - таким образом восстанавливая единый текст папиных мемуаров.]
Я довольствовался встречами с Марией Ермолаевой, благо что она мне всё-таки очень нравилась. Я много читал. В шахтной библиотеке, что располагалась в парке, были собраны сочинения почти всех наших классиков и некоторые издания зарубежной литературы. Книгу за книгой я проглатывал романы Толстого, Чернышевского, Герцена, Гончарова и заражался их идеями самосовершенствования, свободной любви и прочими моралистическими мудрствованиями, и потому мне было с Марией легко и приятно.
Домашние условия жизни не улучшались. Братишка мой Алексей учился днём в ремесленном училище, а вечером в 7-м классе школы рабочей молодёжи. Сестра Нина училась в 3-м классе, а Валя в 1-м дневной школы. Маша готовилась на следующий год.
Отец тяжело работал крепильщиком, мать еле управлялась с семейными заботами. От Шуры писем не было.
Мать волновалась, охала и причитала. Отец тоже переживал, но виду не показывал. И вот из Днепродзержинска пришла телеграмма: «Выезжайте срочно Ваша дочь тяжело больна». Матушка быстро собралась и уехала к дочери. Когда она возвратилась и рассказала о случившемся, в нашем жилище воцарился траур. А случилось непоправимое.
Шура очень любила Гришу и, получив его письмо, в котором он сообщал, что родители ему не разрешают жениться на ней, но он надеется со временем изменить их решение и предлагает ей приехать в Днепродзержинск, чтобы быть поближе к нему, поехала туда. Гриша служил в войсках МВД, и по его протекции Шуру приняли в милицию в штат исправительно-трудовой колонии строгого режима перевоспитывать преступниц. Шура очень добросовестно выполняла возложенные на неё обязанности и была у начальства на хорошем счету. Гриша частенько приезжал к ней из Днепропетровска и она при возможности тоже навещала его. Они клялись в верности и любви и были счастливы.
Однажды в воскресенье Гриша пригласил Шуру в родительский дом, где жил и он сам, желая познакомить её с родителями и попробовать уговорить их дать согласие на его брак с нею. Отец его, ответственный работник министерства чёрной металлургии УССР, и мать - крупный работник торговли - были людьми образованными и воспитанными. Внешний вид и изысканные манеры обращения с окружающими подчёркивали их благородство, и Шура перед ними оробела. Её с Гришей усадили за стол, уставленный кушаньями, которых Шура никогда не видела, бутылками выдержанных сортов коньяка и марочного вина и принялись радушно угощать. После обильного и сытного ужина Шуре вручили кипу журналов, чтобы не скучала, а отец и сын ушли в рабочий кабинет старшего. Дверь в него не была плотно закрыта, и Шура слышала каждое слово беседующих там сына и отца.
- Кто её родители? - спросил отец.
- Очень бедная семья рабочих, восемь человек, - ответил сын.
- Ну вот, - продолжал родитель, - ты хочешь породниться с пропитанными угольной пылью и сажей черномазыми рабочими? А знаешь ли ты, что они, неотёсанные, и говорить-то по-настоящему не умеют? Представь себе, среди наших культурных гостей, занимающих солидное положение, вдруг появляются эти рабочие и, сморкаясь на пол, начинают «музыкально» произносить: “я налью сабе́, дам табе́”, “принясу́ яму́” [папины родители были из Орловской области, оттуда и эти диалектные формы тебе, себе, ему]. Да ещё того и гляди начнут портить воздух. Каково будет нам да и тебе?
- Но папа, вы же с мамой тоже когда-то жили в бараке и были бедными! - не выдержал Гриша.
- Да, жили. Но не забывай, что твой дед дворянин и мы воспитывались в культурной семье, учились и росли вместе со всем народом. Мы много читали, общались с культурными людьми и достигли высокого положения в обществе и государстве. А они остались примитивными, на прежнем уровне развития, как наутилус или рыба хариус, в то время как животный мир, развиваясь, породил человека. Неужели ты сможешь опуститься до уровня хариусов? Нет, ты постарайся избавиться от этой простолюдинки. Ты переболеешь и полюбишь девушку из нашего круга. Вот у генерала Афанасьева дочь на выданье, красавица, да и у заместителя министра дочь не лыком шита. Подумай, Гриша, хорошо и не позорь себя и нас.
Что ответил Гриша отцу - Шура не дослушала. Она быстро оделась и уехала в Днепродзержинск. Горе её было безысходным. Она порывалась бросить всё и уехать к родителям, но сделать этого не могла. В глубине её души таилась надежда, что Гриша её не разлюбит, что он приедет за нею и они уедут далеко отсюда, чтобы быть вместе. Гриша не ехал, а её вызвали к начальнику колонии и предложили повышение по должности с переездом в г. Кременчуг. Шура поняла, что её хотят удалить от Гриши, чтобы он не встречался с нею и разлюбил, и на предложение не согласилась.
И тогда произошло нечто страшное. В колонистском общежитии, где жила Шура, у женщин произошла кража каких-то женских принадлежностей. Администрация общежития и колонии учинила повальный обыск и нашла эти вещи под матрасом у Шуры.
Шуру немедленно вызвали из колонии к начальству и обвинили её в воровстве. Шура знала от многих заключённых женщин, что если обвинение предъявлено, то будь ты даже невиновным, тебя всё равно осудят. У неё в отряде были такие женщины, которым можно было верить. Они скромно вели себя, отбывая сроки, и возмущались судебными порядками и несправедливостью.
Обвинение и страх перед наказанием за несовершённое деяние переполнили чашу мучительного терпения Шуры: она выпросила у прачки каустической соды, растворила её и целый стакан этого раствора выпила. Ночь она мучилась, но никому не признавалась, и только утром, когда сознание покинуло её, вызвали врача.
В больнице, куда её отправили, она очнулась, и врачи узнали о причине болезни, но помочь уже не могли, каустическая сода начисто съела внутренности отравившейся.
Больше недели Шура мучилась в больнице, а моя матушка сидела у её изголовья не смыкая глаз ни днём ни ночью. От неё она и узнала историю любви и смерти своей дочери.
Горе, обрушившееся на нашу семью, потрясло меня до основания, и я долго не встречался с Марией.
Тётя Шура (сидит) с подружкой
***
Вадим, как неутомимый первооткрыватель, ввёл меня в круг молодёжи, возглавляемой буфетчицей Викторией, где частенько устраивались вечеринки с хорошей выпивкой и закуской. В этом кругу у него не было возлюбленной, и его интерес к нему объяснялся, по-видимому, возможностью там весело и сытно провести время. Я тоже не прочь был заложить за воротник и не отказывался от приглашения. Но сколько верёвочку ни вить, а кончику - быть. Викторию обвинили в хищении государственных средств и отправили в колонию в места не столь отдалённые. Компания развалилась. Учебный год подходил к концу и нужно было думать, что делать дальше.
На выпускном вечере, устроенном в честь окончания нами десяти классов, кто-то из наших одноклассниц пригласил Жанну. Она пришла без Феди, и я решился пригласить её на танец. Танцуя, я лепетал какой-то вздор и заглядывал ей в глаза. В душу мне вливалась сладкая нега и тепло, я будто растворился в её голубых глазах и, став невесомым, парил в облаках, испытывая необычайное блаженство. Я был счастлив, казалось это будет длиться вечно и, чтобы продлить это счастье, ничего предпринимать не нужно. В моём примитивном мозгу даже не зародилась мысль объясниться с Жанной, предложить ей руку и сердце, чтобы навечно слиться с блаженством её созерцания.
Может быть и Жанна ответила бы мне согласием, так как ей со мною, кажется, было приятно, но после выпускного вечера на танцплощадке в парке я увидел Жанну снова в окружении элиты рядом с молодцеватым Федей.
[Здесь снова закончилась восстановленная купюра и далее последует текст, уже опубликованный мной в четырёхчастной новелле « Владея пространством и временем» - со времени поступления папы в институт и до полной истории его знакомства с мамой. Там я тоже делала небольшие купюры, теперь я опубликую весь папин текст - слитно и без купюр.]
В августе 1948 года я успешно сдал экзамены и был зачислен студентом в Азово-Черноморский институт механизации сельского хозяйства.
Студенческие годы - это самые счастливые годы в моей жизни. После экзаменов за первый семестр обнаружилось, что я - отличник и мне назначена повышенная стипендия. Размер стипендии на 1-м курсе 220 рублей в то время соответствовал нынешним [1987 год] 22 рублям, а мне назначили 250. Сто рублей, присылаемые ежемесячно отцом, дополняли мой бюджет и обеспечивали мне полуголодное существование.
Институт, основанный в годы 1-й пятилетки, располагался в посёлке Зерновом (ныне Зерноград) Ростовской области и был культурным центром не только учащейся, но и всей молодёжи посёлка. Здесь организовывались выступления художественной самодеятельности и профессиональных артистов, а особой популярностью пользовались вечера танцев под радиолу с усилителями. Юноши и девушки, нежно прижимаясь к талии или робко кладя руку на плечо партнёра, плавно скользили по кругу, заглядывая в глаза друг другу, алея и смущаясь, говорили ласковые слова и знакомились. Такие знакомства часто приводили к длительной дружбе или браку, и молодые люди с нетерпением ждали субботы и воскресенья, желая в танцах посмотреть на людей и себя показать. Тогда не было телевидения - этого врага коллективизма, вводящего в мир увлекательного и интересного без необходимости живого общения с себе подобными. Молодые люди тянулись друг к другу, к обществу, стремясь при общении расширить свой кругозор, познания или что-то дать обществу. Кроме того, физиологическая потребность в общении женщины с мужчиной усиливала их тяготение к коллективу, населённому родственным и противоположным полом, и потому ни один юноша и ни одна девушка без коллектива обойтись не могли.
Я аккуратно посещал вечера танцев, присматривался к девушкам и однажды увидел такую, что была краше Таи и прекраснее Жанны. С той поры я потерял покой: она снилась мне по ночам. А когда я случайно встречал её на грязекирпичном тротуаре или, шагая по дорожке на рынок, смотрел в её прекрасные синие глаза, по мне пробегали тёплые волны, а сердце сладко щекотала лапка безотчётного счастья. Долго смотреть в её глаза я не мог, меня обдавало жаром, я чувствовал себя неловко, словно меня уличили во лжи, и отводил от её взора глаза. Ощущение блаженства и своей неловкости смешивалось с каким-то непонятным чувством тревоги и тайной надежды, и я целый день жил под впечатлением этой встречи. На концертах, вечерах танцев и других мероприятиях, проводимых общественностью института, я первым делом осматривал весь зал и если не находил взглядом милое лицо и прекрасную фигурку этой девушки, всё вокруг видел мрачным и неинтересным. Стоило мне её увидеть, как в зале вдруг вспыхивал нежно-розовый свет, откуда-то сверху лилась волшебная музыка, и мне становилось так приятно и радостно, словно меня поцеловала самая красивая девушка в мире.
В карнавальную ночь под Новый год на бале-маскараде я осмелился пригласить её на танго. Танцуя и невнятно бормоча какие-то пустые слова, всё же я решил познакомиться с нею, сообщив ей, что несмотря на маску на её лице, я сразу же узнал её, что знаю её давным-давно и очень ею интересуюсь. Девушку звали Валентиной. Она окончила педагогическое училище и работала в школе учительницей, но была на два года моложе меня. Дальше этого я не пошёл и признаться в ей любви, предложить руку и сердце не посмел.
Весь второй семестр в институте прошёл для меня без осложнений. Я на отлично сдал все экзамены и на каникулы уехал к родителям. Вадим закончил десять классов и готовился поступать в институт. На шахте «Ново-Бутовка», в трёх километрах от посёлка, была хорошая танцплощадка и большой клуб, и туда нас пригласила пройтись Мотя Жердева, милая девушка, жившая на нашем посёлке и окончившая в этом году школу. Она решила поступить в сельскохозяйственную академию им. Тимирязева и ждала вызов. Если бы Вадим знал, какое влияние на его судьбу окажет эта девушка, он поступил бы иначе. Но он ничего не знал, и мы втроём беспечно болтали о пустяках.
К Сашке мы пришли на следующий день с бутылкой водки. Он сидел на кровати уже под хмельком, держал на руках сына и приговаривал:
- Павло́! Ух ты какой! Мужик! Павло́!
Лариса что-то недовольно бормотала, а увидев нас - нахмурилась и вышла в кухню.
Сашка рассказал, что тёща не даёт ему жизни, настраивает Ларису против него и Лариса её слушает.
Мы выпили бутылку водки, сбегали ещё за другой, и Сашка повёл нас на стройку: он задумал построить собственный дом на посёлке Комсомольский.
Мы увидели вырытые под фундамент траншеи и стали забрасывать их камнями. Затем Сашка приготовил раствор из песка и цемента, и мы залили им камни в траншеях.
Так было начато строительство дома, который сыграл в жизни Александра Григорьевича трагическую роль.
Вадим, воспитанный в неге и ласке, которой окружила его мать, Ольга Григорьевна, никак не ожидал, что ему вручат повестку, в которой ему предлагалось явиться в военкомат на призывной пункт. Там его остригли и направили в военное училище. Таким образом мне пришлось проводить свои каникулы без него. Мария и Люся, не поступившие в прошлом году в медицинский институт, подали туда вновь свои документы, и потому Мария согласилась встретиться со мной в парке. Мария пришла в назначенное время, но я её уже ждал. Это была уже не та тонкая и изящная красавица. Она заметно пополнела, округлилась и утратила ту прелесть, которая влекла меня к ней. Её превращение произвело на меня неприятное впечатление. Мы весь вечер протанцевали с нею под духовой оркестр и ни словом не обмолвились о своих чувствах. Проводив домой, я, как всегда, даже не поцеловал её. С тех пор мы с нею не встречались. Мария с Люсей поступили в медицинский институт, успешно окончили его, повыходили замуж и уехали не знаю куда. Если бы моё воображение не было заполнено Валентиной Краснокутской (фамилию её я узнал позже), возможно я с Марией так не расстался. Но в сравнении с нею Мария так проигрывала, что я решил мечтать о журавле в небе, упуская из рук синицу. Прости, Мария. Может в этом и есть твоё счастье.
Вадим пробыл в военном училище месяц и приехал домой: он не прошёл по здоровью, медики его забраковали. Остриженный призывник сначала стеснялся показываться знакомым девушкам, хотя его опасения выглядеть некрасивым были напрасными. Мой друг и в таком виде был довольно привлекателен: высок, строен, с правильными утончёнными чертами лица. Он был красивее меня, изящнее и элегантнее, и мои укрупнённые черты и некоторая нескладность тела ещё усиливали его грациозность. А его врождённая общительность и некоторая развязность в сочетании с хорошими манерами поведения позволяли ему быстро завязывать нужные знакомства и пользоваться уважением окружающих, особенно девушек.
[Не знаю как насчёт красоты, но «казановистости» у Вадима Николаича не отнять: вон как он взирает на мою маму, стоя сзади (а папа сидит слева от мамы), - чуть позднее, уже в начале пятидесятых, когда они гуляли в общей компании (снимок сделан в мелитопольском парке). А когда не взирает - на двух других фотографиях, например, - на мой взгляд, ничего особенного, парень как парень, ничего «инфернального». Зато из папы так и торчит во все стороны лучами чистая и наивная душа, светится тихим светом «зачарованного ангела»: и все-то девушки ему ангелами неземными кажутся, а сам - ну чистый ангел ведь! с ласковой и застенчивой душой...]
По радио объявили об очередном снижении цен. Страна после ужасной разрухи становилась на ноги. Хлеб и многие продукты питания теперь можно было купить без очереди. Кетовая и паюсная икра в больших металлических поддонах лежали в витринах магазинов, на полках были шпроты, снатка и другие консервы-деликатесы. Но купить их не всякий мог. Даже начальники и инженерно-технические работники, не говоря уже о партийных и советских служащих, не позволяли себе этой роскоши. Богатых не было, все были бедны и жили за зарплату. Снижение цен являлось увеличением реальной заработной платы, радовало всех и стимулировало труд людей, которые отвечали на заботу о них партии и правительства укреплением дисциплины и увеличением производительности труда.
Считалось, что лично Сталин, великий вождь и учитель, спасший весь мир от порабощения, заботится о своём народе и ведёт его к победе коммунизма.
Мы с Вадимом не считали заслуги Сталина такими неопровержимыми и значительными и в беседах с Сашкой за бутылкой водки многими его деяниями возмущались. Но тот факт, что он в трудную минуту не покинул Москву, когда её уже могли обстреливать из орудий, и сам жил очень скромно и аскетично, не накапливая денег в швейцарском банке, смягчал нашу к нему неприязнь.
Всё-таки Сталин был вождём советского народа, в него верили как в идола, сверхчеловека, окружая его имя ореолом непогрешимого гения, великого соратника великого Ленина. Вероятно, Сталин и в самом деле был гением, ибо чтобы усмирить и зануздать разгорячённых разноидейных коней бурлящей разношёрстной России, рвущихся в разные стороны и грозящих перевернуть её экипаж, направить их по пути индустриализации и коллективизации страны, а затем и осуществить строительство почти бесклассового общества (ибо крестьянин-колхозник по форме собственности практически не отличался от рабочего и был так же однороден и беден) в условиях полной изоляции от окружающего мира, нужны были сила, воля и незаурядный ум.
И кто может с достаточной убедительностью доказать, что репрессированные в те годы некоторые общественные деятели не являлись идейными противниками Сталина и его правильного курса и пострадали невинно.
Как все великие, Сталин обладал жестокостью в полной мере и не видел других способов устранения политических противников, кроме способа их физического уничтожения. Страх перед его чудовищной магической личностью витал над руководителями всех мастей и рангов и не позволял никому отклониться от указанного пути. И кто его знает, была бы наша страна сильной, способной противостоять военной силе Соединённых Штатов Америки и их приспешников, если бы не были проведены социалистические преобразования города и деревни. Пойди она по пути мелкобуржуазного социализма в городе и кооперации желающих в деревне, встал бы вопрос об источниках финансирования военной промышленности и способах изъятия для этой цели средств у мелких производителей.
Индустриально-колхозное государство может не спрашивать у производителей, сколько и куда направить средств для развития нужной отрасли. Кроме того, мелкие кооперативы и единоличные хозяйства не позволили бы развиться крупному машинному производству, и страна продолжила бы быть аграрной.
Возможно и бескровным путём, путём убеждения масс в необходимости обобществления собственности, путём гибкой политики материальной заинтересованности людей в кооперации и индустриализации страны можно было достичь тех же или более высоких результатов, но для этого нужен был не Сталин, а другой вождь. Нас возмущало не это. Нас возмущало враньё и подхалимство, которые расцвели после войны с удвоенной силой. Холодная война, проявлявшаяся всё сильнее и сильнее, пугала людей. У американцев была атомная бомба и современная военная техника, у нас были лошади и не было атомной бомбы. Но нам говорили, что мы сильны и никого не боимся. Когда в нашей стране была сделана первая атомная бомба, все газеты и радио прокричали, что нам не страшен даже волк. Американцы испытали водородную бомбу, но наши газеты и радио сообщили, что такой бомбы быть не может, что это пугают, бумажный тигр, выдуманный для устрашения советских людей. Но у нас учёные тоже изобрели водородную бомбу, и наши газеты и радио прокричали на весь мир, что такая бомба есть.
На протяжении многих лет в школе нам говорили о вреде учения Менделя-Вейсмана-Моргана. Трофим Денисович Лысенко доказал, что в природе никаких генов не существует, что это выдумка мракобесов, а носителями наследственности является каждая клетка организма и наследственность изменяется от условий окружающей жизни, географической среды и т.д., что если негра поместить на северный полюс и создать там ещё три условия наследственности, то из его потомства можно вырастить эскимосов. Это соответствовало диалектическому закону превращения количественных изменений в качественные путём скачка, а генетика якобы утверждала божественное начало жизни. Лысенко так расхваливали, что он и сам поверил в свою гениальность.
В скором времени стали появляться статьи с защитой генетики, и мы окончательно убедились во вранье и подхалимстве, расцветающих на лженаучной и угоднической почвах. Враньё и очковтирательство, зародившиеся в те времена, долго жили и продолжают жить в среде хитрых или запуганных людей и заражают даже тех, кому положено говорить только правду. Подхалимство и раболепие, развившиеся вследствие страха перед влиятельной личностью, обеспечивавшие получение и сохранение руководящего поста, породили идолопоклонничество, а в качестве идолов служили люди, наделённые властью. И простые люди верили в идолов, обожествляли Сталина и не представляли существование советской страны без Сталина.
Это больше всего нас возмущало и служило предметом споров и мудрствований.
Вадим в августе собрался ехать в Мелитополь поступать в институт механизации сельского хозяйства, и перед отъездом мы с ним зашли к Александру Григорьевичу. Он был один. Лариса забрала Наташу и Павлика и ушла с ними к матери. Сашка ругал тёщу, осуждал действия Ларисы, называя её дурой, живущей чужим умом, а сам был уже изрядно пьян. Причиной ухода Ларисы, вероятно, послужило его пьянство, но пьяницы себя никогда не винят и плохими себя не считают.
Мне стало неуютно. Мы распили бутылку «Столичной» и ушли неудовлетворённые.
Продолжение: часть 6.
© Владимир Борисов, Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.
Разделение на части моё, в связи с ограничениями ЖЖ на количество знаков в одной записи. После публикации полного текста (написанного папой цельным куском, без разделения на главы или части) я соберу их в один файл в формате ПДФ и укажу ссылку для скачивания. (Upd. Готово.)
Начало здесь, с предысторией, моими примечаниями и моим названием части мемуаров, связанных с историей знакомства моих родителей (« Владея пространством и временем»)
Эта часть представляет собой восстановленную купюру (на которую указывают мои слова « Здесь я делаю паузу...»), и рассказывает о периоде до 1948 года (начало учёбы в институте).
Мемуары имеют несколько «кинематографическую» структуру, с «наплывами»: общая вступительная часть с экскурсом в детство (точнее, младший школьный период), затем основные вехи «рабочего пути»: начало работы после окончания института (1953-й год), позднейшие годы работы в Сумах, откуда совершается «полуделовая» поездка на родину в Макеевку Донецкой области (в связи с необходимостью поставить новый памятник на могиле отца, вместо старого, украденного мародёрами в 1975 году), где, посещая родные места, живых и умерших родных, папа уносится мыслями в прошлое: сидя на кладбище у могилы своего отца, папа вспоминает голодные довоенные годы, пришедшиеся на его детство (он родился в 1927 году), не менее голодное военное детство и начало юности, полуголодные послевоенные годы, начало учёбы в институте, знакомство с моей мамой (но сначала мучительные поиски любимой девушки) - и затем снова возвращается в 1975-й год... на котором мемуары обрываются.
P. S. После смерти папы (21 марта 2006 года) я ринулась сканировать его труды по теории Вселенной и успела к сорока дням поместить их на его сайт, сделанный мной для него ещё при его жизни.
Жаль, сайт мало посещается сейчас, хотя там много интересного:
В. А. Борисов. Новая теория Вселенной
(Предыдущая часть 4)
Весной будущего года Вадим познакомил меня с десятиклассницами дневной школы. Как он их отыскал - мне неизвестно, так как они учились днём, в первую смену, а мы вечером и никогда с ними не пересекались. Но Вадим сумел свести с ними знакомство.
Одна из них, Люся Мирошниченко, маленькая подвижная девушка, особой красотой не отличавшаяся, жила на нашем посёлке. Вероятно, я нравился ей, так как она потом часто искала встреч со мной и под каким-либо предлогом приходила в наше тёмное, тесное и грязное жилище.
Но мне больше приглянулась Мария Ермолаева, тонкая стройная девушка с красивым нежным лицом правильной формы, серо-голубыми глазами и тёмными волосами.
Вадиму тоже понравилась Мария, и мы частенько вдвоём сопровождали её с какого-либо гулянья или втроём прохаживались по дороге, ведущей от клуба до посёлка, где она жила. Вадим заметил, что Мария больше тянется ко мне, и однажды при мне спросил:
- Мария, скажи откровенно, я тебе не нравлюсь?
Мария немного смутилась, но как истинно чистая душой и телом наивная девушка, начитавшаяся романов Чернышевского и Герцена и подражавшая их героиням, ответила:
- Да, Вадим, ты не в моём вкусе. Я не смогла бы тебя полюбить.
Мой друг опечалился и, попрощавшись, удалился. С тех пор с Марией мы гуляли вдвоём, рассуждая о Вере Павловне, Кирсанове, Рахметове, свободной любви, сохраняя платоническую чистоту отношений. Мы ни разу даже не поцеловались, хотя мне Мария нравилась. Видимо, и я ей нравился, так как она всегда радовалась нашей встрече.
Однажды около клуба шахты «Ново-Чайкино» я увидел Люсю и Марию и подошёл к ним. Взглянув на третью девушку, стоящую с ними и улыбающуюся, я обнаружил, что она очень мила. Это была ученица восьмого класса Жанна Захарова. Ей шёл шестнадцатый год, но она уже почти оформилась в девушку, и настолько прелестную, что с первого раза я влюбился в неё. Она была очень похожа на Таю. Мне она снилась по ночам, мысли постоянно вращались около неё, но я в свои двадцать лет был слишком робким и даже не пытался с ней объясниться.
Жанна обладала приятным сильным голосом, часто пела на сцене нашего клуба песни «Для вас», «Голуби», которые на всю жизнь врезались мне в память, а сама она казалась мне ангелом во плоти.
Вадим в это время обнимался и целовался с Ларисой, девушкой яркой и красивой, которая очень понравилась Александру Григорьевичу Вольвачу, нашему уважаемому завучу школы. Александр Григорьевич убедил Вадима, чтобы он оставил девушку в покое, и сам женился на ней, сразу же позаботившись о продолжении рода. Через Вадима я приобрёл расположение со стороны завуча, и мы частенько собирались у него в квартире на равных. Распив бутылку водки и закусив приготовленными Ларисой кушаньями, мы пускались в философские рассуждения на самые разные темы, стараясь показать свою «эрудицию» и «глубину» мышления, возмущаясь жестокостью Сталина и его возвеличиванием подхалимами.
Александр Григорьевич был лет на десять-двенадцать старше нас. Этот высокоэрудированный образованный физик и математик был добрым интересным собеседником и страстным поклонником «зелёного змия». Кроме основной работы он преподавал математику и физику в дневной и вечерней школе и, работая за троих, хорошо зарабатывал. Немалую часть зарплаты он утаивал от жены, пряча деньги в книгах или особых тайниках. И когда мы с Вадимом приходили к нему по вечерам, он извлекал из тайника четвертную и посылал кого-либо из нас за водкой. Мы охотно исполняли поручение, намекая Ларисе, будто водку покупаем за свои деньги, и она, бывало, вместе с нами выпивала рюмочку веселящего зелья. Сашка, как мы панибратски стали называть своего друга завуча, был добряком и весельчаком. В пьяном виде он острил, называл вещи своими именами, и, поскольку он был старше Ларисы лет на пятнадцать, тёща больше походила на его жену, чем дочь.
И тёща влюбилась в зятя. В её душе зародилась мысль под каким-либо предлогом разбить семью и завладеть зятем как мужем. И она взялась за дело. Лариса ждала ребёнка, а Валя Котова уже родила Вадиму сына. Вадим не испытывал радости и даже не пришёл взглянуть на него. Говорили, что мальчик очень на него был похож, но папашу это не волновало. Но когда Лариса родила дочь Наташу, красивую как куколку, Вадим долго её рассматривал и любил потом поиграть с нею.
Сашка был без ума от радости. Он носился с Наташей как с самым величайшим сокровищем, даже выпивать стал меньше. Ему выделили двухкомнатную квартиру со всеми удобствами в двухэтажном доме, и казалось, в их семье воцарились тишь и благодать.
Но тёща не дремала. Она наговорила Ларисе множество небылиц о плохом поведении её мужа, о его измене с падшими женщинами и пьянстве, так что Лариса вынуждена была забрать Наташу и переселиться к матери, которая жила на Берестовке.
Сашка выпил водки, забрался в тёщину квартиру и выкрал свою дочь. Не прошло и месяца, как к нему возвратилась жена. В семье установились мирные отношения, и Лариса вновь забеременела. Красавицы не могут долго быть незамеченными. Красота покоряет всех, даже жестокие сердца убийц-рецидивистов, её сияние благотворно действует на чувственность и жизненные силы людей.
Жанна, вспыхнувшая красотой, как утренняя звезда, и появившаяся на танцах, привлекла внимание мужской элиты. Демобилизованный моряк Федя Пигарёв, очень красиво танцевавший с приятелем вальс-чечётку, влюбился в Жанну и никогда от неё не отходил. Он был по-мужски красив, в широких брюках и красивой рубашке, и происходил из культурной семьи инженерно-технического работника. Отец Жанны тоже был заместителем начальника шахты, и социальное положение родителей сближало влюблённых.
Правда, Федя ранее был влюблён в Тоню Фролову, учившуюся в театральном училище где-то в Москве, и они очень подходили друг другу. Тоня была из простой семьи, тоже любила Федю, имела серьёзные намерения, и трудно было понять, по какой причине они вдруг рассорились. Можно было бы предположить, что Федя больше полюбил Жанну, которая была на целых пять лет моложе него, если бы не случай, о котором я расскажу ниже.
[Здесь завершается текст восстановленной купюры, сделанной мной при публикации « Из жизни хариусов», далее я повторяю уже опубликованный мной текст в «хариусах», но опуская бо́льшую часть собственных комментариев и отступлений, превращающих рассказ о судьбе старшей папиной сестры Шуры в отдельную художественную новеллу, - таким образом восстанавливая единый текст папиных мемуаров.]
Я довольствовался встречами с Марией Ермолаевой, благо что она мне всё-таки очень нравилась. Я много читал. В шахтной библиотеке, что располагалась в парке, были собраны сочинения почти всех наших классиков и некоторые издания зарубежной литературы. Книгу за книгой я проглатывал романы Толстого, Чернышевского, Герцена, Гончарова и заражался их идеями самосовершенствования, свободной любви и прочими моралистическими мудрствованиями, и потому мне было с Марией легко и приятно.
Домашние условия жизни не улучшались. Братишка мой Алексей учился днём в ремесленном училище, а вечером в 7-м классе школы рабочей молодёжи. Сестра Нина училась в 3-м классе, а Валя в 1-м дневной школы. Маша готовилась на следующий год.
Отец тяжело работал крепильщиком, мать еле управлялась с семейными заботами. От Шуры писем не было.
Мать волновалась, охала и причитала. Отец тоже переживал, но виду не показывал. И вот из Днепродзержинска пришла телеграмма: «Выезжайте срочно Ваша дочь тяжело больна». Матушка быстро собралась и уехала к дочери. Когда она возвратилась и рассказала о случившемся, в нашем жилище воцарился траур. А случилось непоправимое.
Шура очень любила Гришу и, получив его письмо, в котором он сообщал, что родители ему не разрешают жениться на ней, но он надеется со временем изменить их решение и предлагает ей приехать в Днепродзержинск, чтобы быть поближе к нему, поехала туда. Гриша служил в войсках МВД, и по его протекции Шуру приняли в милицию в штат исправительно-трудовой колонии строгого режима перевоспитывать преступниц. Шура очень добросовестно выполняла возложенные на неё обязанности и была у начальства на хорошем счету. Гриша частенько приезжал к ней из Днепропетровска и она при возможности тоже навещала его. Они клялись в верности и любви и были счастливы.
Однажды в воскресенье Гриша пригласил Шуру в родительский дом, где жил и он сам, желая познакомить её с родителями и попробовать уговорить их дать согласие на его брак с нею. Отец его, ответственный работник министерства чёрной металлургии УССР, и мать - крупный работник торговли - были людьми образованными и воспитанными. Внешний вид и изысканные манеры обращения с окружающими подчёркивали их благородство, и Шура перед ними оробела. Её с Гришей усадили за стол, уставленный кушаньями, которых Шура никогда не видела, бутылками выдержанных сортов коньяка и марочного вина и принялись радушно угощать. После обильного и сытного ужина Шуре вручили кипу журналов, чтобы не скучала, а отец и сын ушли в рабочий кабинет старшего. Дверь в него не была плотно закрыта, и Шура слышала каждое слово беседующих там сына и отца.
- Кто её родители? - спросил отец.
- Очень бедная семья рабочих, восемь человек, - ответил сын.
- Ну вот, - продолжал родитель, - ты хочешь породниться с пропитанными угольной пылью и сажей черномазыми рабочими? А знаешь ли ты, что они, неотёсанные, и говорить-то по-настоящему не умеют? Представь себе, среди наших культурных гостей, занимающих солидное положение, вдруг появляются эти рабочие и, сморкаясь на пол, начинают «музыкально» произносить: “я налью сабе́, дам табе́”, “принясу́ яму́” [папины родители были из Орловской области, оттуда и эти диалектные формы тебе, себе, ему]. Да ещё того и гляди начнут портить воздух. Каково будет нам да и тебе?
- Но папа, вы же с мамой тоже когда-то жили в бараке и были бедными! - не выдержал Гриша.
- Да, жили. Но не забывай, что твой дед дворянин и мы воспитывались в культурной семье, учились и росли вместе со всем народом. Мы много читали, общались с культурными людьми и достигли высокого положения в обществе и государстве. А они остались примитивными, на прежнем уровне развития, как наутилус или рыба хариус, в то время как животный мир, развиваясь, породил человека. Неужели ты сможешь опуститься до уровня хариусов? Нет, ты постарайся избавиться от этой простолюдинки. Ты переболеешь и полюбишь девушку из нашего круга. Вот у генерала Афанасьева дочь на выданье, красавица, да и у заместителя министра дочь не лыком шита. Подумай, Гриша, хорошо и не позорь себя и нас.
Что ответил Гриша отцу - Шура не дослушала. Она быстро оделась и уехала в Днепродзержинск. Горе её было безысходным. Она порывалась бросить всё и уехать к родителям, но сделать этого не могла. В глубине её души таилась надежда, что Гриша её не разлюбит, что он приедет за нею и они уедут далеко отсюда, чтобы быть вместе. Гриша не ехал, а её вызвали к начальнику колонии и предложили повышение по должности с переездом в г. Кременчуг. Шура поняла, что её хотят удалить от Гриши, чтобы он не встречался с нею и разлюбил, и на предложение не согласилась.
И тогда произошло нечто страшное. В колонистском общежитии, где жила Шура, у женщин произошла кража каких-то женских принадлежностей. Администрация общежития и колонии учинила повальный обыск и нашла эти вещи под матрасом у Шуры.
Шуру немедленно вызвали из колонии к начальству и обвинили её в воровстве. Шура знала от многих заключённых женщин, что если обвинение предъявлено, то будь ты даже невиновным, тебя всё равно осудят. У неё в отряде были такие женщины, которым можно было верить. Они скромно вели себя, отбывая сроки, и возмущались судебными порядками и несправедливостью.
Обвинение и страх перед наказанием за несовершённое деяние переполнили чашу мучительного терпения Шуры: она выпросила у прачки каустической соды, растворила её и целый стакан этого раствора выпила. Ночь она мучилась, но никому не признавалась, и только утром, когда сознание покинуло её, вызвали врача.
В больнице, куда её отправили, она очнулась, и врачи узнали о причине болезни, но помочь уже не могли, каустическая сода начисто съела внутренности отравившейся.
Больше недели Шура мучилась в больнице, а моя матушка сидела у её изголовья не смыкая глаз ни днём ни ночью. От неё она и узнала историю любви и смерти своей дочери.
Горе, обрушившееся на нашу семью, потрясло меня до основания, и я долго не встречался с Марией.
Тётя Шура (сидит) с подружкой
***
Вадим, как неутомимый первооткрыватель, ввёл меня в круг молодёжи, возглавляемой буфетчицей Викторией, где частенько устраивались вечеринки с хорошей выпивкой и закуской. В этом кругу у него не было возлюбленной, и его интерес к нему объяснялся, по-видимому, возможностью там весело и сытно провести время. Я тоже не прочь был заложить за воротник и не отказывался от приглашения. Но сколько верёвочку ни вить, а кончику - быть. Викторию обвинили в хищении государственных средств и отправили в колонию в места не столь отдалённые. Компания развалилась. Учебный год подходил к концу и нужно было думать, что делать дальше.
На выпускном вечере, устроенном в честь окончания нами десяти классов, кто-то из наших одноклассниц пригласил Жанну. Она пришла без Феди, и я решился пригласить её на танец. Танцуя, я лепетал какой-то вздор и заглядывал ей в глаза. В душу мне вливалась сладкая нега и тепло, я будто растворился в её голубых глазах и, став невесомым, парил в облаках, испытывая необычайное блаженство. Я был счастлив, казалось это будет длиться вечно и, чтобы продлить это счастье, ничего предпринимать не нужно. В моём примитивном мозгу даже не зародилась мысль объясниться с Жанной, предложить ей руку и сердце, чтобы навечно слиться с блаженством её созерцания.
Может быть и Жанна ответила бы мне согласием, так как ей со мною, кажется, было приятно, но после выпускного вечера на танцплощадке в парке я увидел Жанну снова в окружении элиты рядом с молодцеватым Федей.
[Здесь снова закончилась восстановленная купюра и далее последует текст, уже опубликованный мной в четырёхчастной новелле « Владея пространством и временем» - со времени поступления папы в институт и до полной истории его знакомства с мамой. Там я тоже делала небольшие купюры, теперь я опубликую весь папин текст - слитно и без купюр.]
В августе 1948 года я успешно сдал экзамены и был зачислен студентом в Азово-Черноморский институт механизации сельского хозяйства.
Студенческие годы - это самые счастливые годы в моей жизни. После экзаменов за первый семестр обнаружилось, что я - отличник и мне назначена повышенная стипендия. Размер стипендии на 1-м курсе 220 рублей в то время соответствовал нынешним [1987 год] 22 рублям, а мне назначили 250. Сто рублей, присылаемые ежемесячно отцом, дополняли мой бюджет и обеспечивали мне полуголодное существование.
Институт, основанный в годы 1-й пятилетки, располагался в посёлке Зерновом (ныне Зерноград) Ростовской области и был культурным центром не только учащейся, но и всей молодёжи посёлка. Здесь организовывались выступления художественной самодеятельности и профессиональных артистов, а особой популярностью пользовались вечера танцев под радиолу с усилителями. Юноши и девушки, нежно прижимаясь к талии или робко кладя руку на плечо партнёра, плавно скользили по кругу, заглядывая в глаза друг другу, алея и смущаясь, говорили ласковые слова и знакомились. Такие знакомства часто приводили к длительной дружбе или браку, и молодые люди с нетерпением ждали субботы и воскресенья, желая в танцах посмотреть на людей и себя показать. Тогда не было телевидения - этого врага коллективизма, вводящего в мир увлекательного и интересного без необходимости живого общения с себе подобными. Молодые люди тянулись друг к другу, к обществу, стремясь при общении расширить свой кругозор, познания или что-то дать обществу. Кроме того, физиологическая потребность в общении женщины с мужчиной усиливала их тяготение к коллективу, населённому родственным и противоположным полом, и потому ни один юноша и ни одна девушка без коллектива обойтись не могли.
Я аккуратно посещал вечера танцев, присматривался к девушкам и однажды увидел такую, что была краше Таи и прекраснее Жанны. С той поры я потерял покой: она снилась мне по ночам. А когда я случайно встречал её на грязекирпичном тротуаре или, шагая по дорожке на рынок, смотрел в её прекрасные синие глаза, по мне пробегали тёплые волны, а сердце сладко щекотала лапка безотчётного счастья. Долго смотреть в её глаза я не мог, меня обдавало жаром, я чувствовал себя неловко, словно меня уличили во лжи, и отводил от её взора глаза. Ощущение блаженства и своей неловкости смешивалось с каким-то непонятным чувством тревоги и тайной надежды, и я целый день жил под впечатлением этой встречи. На концертах, вечерах танцев и других мероприятиях, проводимых общественностью института, я первым делом осматривал весь зал и если не находил взглядом милое лицо и прекрасную фигурку этой девушки, всё вокруг видел мрачным и неинтересным. Стоило мне её увидеть, как в зале вдруг вспыхивал нежно-розовый свет, откуда-то сверху лилась волшебная музыка, и мне становилось так приятно и радостно, словно меня поцеловала самая красивая девушка в мире.
В карнавальную ночь под Новый год на бале-маскараде я осмелился пригласить её на танго. Танцуя и невнятно бормоча какие-то пустые слова, всё же я решил познакомиться с нею, сообщив ей, что несмотря на маску на её лице, я сразу же узнал её, что знаю её давным-давно и очень ею интересуюсь. Девушку звали Валентиной. Она окончила педагогическое училище и работала в школе учительницей, но была на два года моложе меня. Дальше этого я не пошёл и признаться в ей любви, предложить руку и сердце не посмел.
Весь второй семестр в институте прошёл для меня без осложнений. Я на отлично сдал все экзамены и на каникулы уехал к родителям. Вадим закончил десять классов и готовился поступать в институт. На шахте «Ново-Бутовка», в трёх километрах от посёлка, была хорошая танцплощадка и большой клуб, и туда нас пригласила пройтись Мотя Жердева, милая девушка, жившая на нашем посёлке и окончившая в этом году школу. Она решила поступить в сельскохозяйственную академию им. Тимирязева и ждала вызов. Если бы Вадим знал, какое влияние на его судьбу окажет эта девушка, он поступил бы иначе. Но он ничего не знал, и мы втроём беспечно болтали о пустяках.
К Сашке мы пришли на следующий день с бутылкой водки. Он сидел на кровати уже под хмельком, держал на руках сына и приговаривал:
- Павло́! Ух ты какой! Мужик! Павло́!
Лариса что-то недовольно бормотала, а увидев нас - нахмурилась и вышла в кухню.
Сашка рассказал, что тёща не даёт ему жизни, настраивает Ларису против него и Лариса её слушает.
Мы выпили бутылку водки, сбегали ещё за другой, и Сашка повёл нас на стройку: он задумал построить собственный дом на посёлке Комсомольский.
Мы увидели вырытые под фундамент траншеи и стали забрасывать их камнями. Затем Сашка приготовил раствор из песка и цемента, и мы залили им камни в траншеях.
Так было начато строительство дома, который сыграл в жизни Александра Григорьевича трагическую роль.
Вадим, воспитанный в неге и ласке, которой окружила его мать, Ольга Григорьевна, никак не ожидал, что ему вручат повестку, в которой ему предлагалось явиться в военкомат на призывной пункт. Там его остригли и направили в военное училище. Таким образом мне пришлось проводить свои каникулы без него. Мария и Люся, не поступившие в прошлом году в медицинский институт, подали туда вновь свои документы, и потому Мария согласилась встретиться со мной в парке. Мария пришла в назначенное время, но я её уже ждал. Это была уже не та тонкая и изящная красавица. Она заметно пополнела, округлилась и утратила ту прелесть, которая влекла меня к ней. Её превращение произвело на меня неприятное впечатление. Мы весь вечер протанцевали с нею под духовой оркестр и ни словом не обмолвились о своих чувствах. Проводив домой, я, как всегда, даже не поцеловал её. С тех пор мы с нею не встречались. Мария с Люсей поступили в медицинский институт, успешно окончили его, повыходили замуж и уехали не знаю куда. Если бы моё воображение не было заполнено Валентиной Краснокутской (фамилию её я узнал позже), возможно я с Марией так не расстался. Но в сравнении с нею Мария так проигрывала, что я решил мечтать о журавле в небе, упуская из рук синицу. Прости, Мария. Может в этом и есть твоё счастье.
Вадим пробыл в военном училище месяц и приехал домой: он не прошёл по здоровью, медики его забраковали. Остриженный призывник сначала стеснялся показываться знакомым девушкам, хотя его опасения выглядеть некрасивым были напрасными. Мой друг и в таком виде был довольно привлекателен: высок, строен, с правильными утончёнными чертами лица. Он был красивее меня, изящнее и элегантнее, и мои укрупнённые черты и некоторая нескладность тела ещё усиливали его грациозность. А его врождённая общительность и некоторая развязность в сочетании с хорошими манерами поведения позволяли ему быстро завязывать нужные знакомства и пользоваться уважением окружающих, особенно девушек.
[Не знаю как насчёт красоты, но «казановистости» у Вадима Николаича не отнять: вон как он взирает на мою маму, стоя сзади (а папа сидит слева от мамы), - чуть позднее, уже в начале пятидесятых, когда они гуляли в общей компании (снимок сделан в мелитопольском парке). А когда не взирает - на двух других фотографиях, например, - на мой взгляд, ничего особенного, парень как парень, ничего «инфернального». Зато из папы так и торчит во все стороны лучами чистая и наивная душа, светится тихим светом «зачарованного ангела»: и все-то девушки ему ангелами неземными кажутся, а сам - ну чистый ангел ведь! с ласковой и застенчивой душой...]
По радио объявили об очередном снижении цен. Страна после ужасной разрухи становилась на ноги. Хлеб и многие продукты питания теперь можно было купить без очереди. Кетовая и паюсная икра в больших металлических поддонах лежали в витринах магазинов, на полках были шпроты, снатка и другие консервы-деликатесы. Но купить их не всякий мог. Даже начальники и инженерно-технические работники, не говоря уже о партийных и советских служащих, не позволяли себе этой роскоши. Богатых не было, все были бедны и жили за зарплату. Снижение цен являлось увеличением реальной заработной платы, радовало всех и стимулировало труд людей, которые отвечали на заботу о них партии и правительства укреплением дисциплины и увеличением производительности труда.
Считалось, что лично Сталин, великий вождь и учитель, спасший весь мир от порабощения, заботится о своём народе и ведёт его к победе коммунизма.
Мы с Вадимом не считали заслуги Сталина такими неопровержимыми и значительными и в беседах с Сашкой за бутылкой водки многими его деяниями возмущались. Но тот факт, что он в трудную минуту не покинул Москву, когда её уже могли обстреливать из орудий, и сам жил очень скромно и аскетично, не накапливая денег в швейцарском банке, смягчал нашу к нему неприязнь.
Всё-таки Сталин был вождём советского народа, в него верили как в идола, сверхчеловека, окружая его имя ореолом непогрешимого гения, великого соратника великого Ленина. Вероятно, Сталин и в самом деле был гением, ибо чтобы усмирить и зануздать разгорячённых разноидейных коней бурлящей разношёрстной России, рвущихся в разные стороны и грозящих перевернуть её экипаж, направить их по пути индустриализации и коллективизации страны, а затем и осуществить строительство почти бесклассового общества (ибо крестьянин-колхозник по форме собственности практически не отличался от рабочего и был так же однороден и беден) в условиях полной изоляции от окружающего мира, нужны были сила, воля и незаурядный ум.
И кто может с достаточной убедительностью доказать, что репрессированные в те годы некоторые общественные деятели не являлись идейными противниками Сталина и его правильного курса и пострадали невинно.
Как все великие, Сталин обладал жестокостью в полной мере и не видел других способов устранения политических противников, кроме способа их физического уничтожения. Страх перед его чудовищной магической личностью витал над руководителями всех мастей и рангов и не позволял никому отклониться от указанного пути. И кто его знает, была бы наша страна сильной, способной противостоять военной силе Соединённых Штатов Америки и их приспешников, если бы не были проведены социалистические преобразования города и деревни. Пойди она по пути мелкобуржуазного социализма в городе и кооперации желающих в деревне, встал бы вопрос об источниках финансирования военной промышленности и способах изъятия для этой цели средств у мелких производителей.
Индустриально-колхозное государство может не спрашивать у производителей, сколько и куда направить средств для развития нужной отрасли. Кроме того, мелкие кооперативы и единоличные хозяйства не позволили бы развиться крупному машинному производству, и страна продолжила бы быть аграрной.
Возможно и бескровным путём, путём убеждения масс в необходимости обобществления собственности, путём гибкой политики материальной заинтересованности людей в кооперации и индустриализации страны можно было достичь тех же или более высоких результатов, но для этого нужен был не Сталин, а другой вождь. Нас возмущало не это. Нас возмущало враньё и подхалимство, которые расцвели после войны с удвоенной силой. Холодная война, проявлявшаяся всё сильнее и сильнее, пугала людей. У американцев была атомная бомба и современная военная техника, у нас были лошади и не было атомной бомбы. Но нам говорили, что мы сильны и никого не боимся. Когда в нашей стране была сделана первая атомная бомба, все газеты и радио прокричали, что нам не страшен даже волк. Американцы испытали водородную бомбу, но наши газеты и радио сообщили, что такой бомбы быть не может, что это пугают, бумажный тигр, выдуманный для устрашения советских людей. Но у нас учёные тоже изобрели водородную бомбу, и наши газеты и радио прокричали на весь мир, что такая бомба есть.
На протяжении многих лет в школе нам говорили о вреде учения Менделя-Вейсмана-Моргана. Трофим Денисович Лысенко доказал, что в природе никаких генов не существует, что это выдумка мракобесов, а носителями наследственности является каждая клетка организма и наследственность изменяется от условий окружающей жизни, географической среды и т.д., что если негра поместить на северный полюс и создать там ещё три условия наследственности, то из его потомства можно вырастить эскимосов. Это соответствовало диалектическому закону превращения количественных изменений в качественные путём скачка, а генетика якобы утверждала божественное начало жизни. Лысенко так расхваливали, что он и сам поверил в свою гениальность.
В скором времени стали появляться статьи с защитой генетики, и мы окончательно убедились во вранье и подхалимстве, расцветающих на лженаучной и угоднической почвах. Враньё и очковтирательство, зародившиеся в те времена, долго жили и продолжают жить в среде хитрых или запуганных людей и заражают даже тех, кому положено говорить только правду. Подхалимство и раболепие, развившиеся вследствие страха перед влиятельной личностью, обеспечивавшие получение и сохранение руководящего поста, породили идолопоклонничество, а в качестве идолов служили люди, наделённые властью. И простые люди верили в идолов, обожествляли Сталина и не представляли существование советской страны без Сталина.
Это больше всего нас возмущало и служило предметом споров и мудрствований.
Вадим в августе собрался ехать в Мелитополь поступать в институт механизации сельского хозяйства, и перед отъездом мы с ним зашли к Александру Григорьевичу. Он был один. Лариса забрала Наташу и Павлика и ушла с ними к матери. Сашка ругал тёщу, осуждал действия Ларисы, называя её дурой, живущей чужим умом, а сам был уже изрядно пьян. Причиной ухода Ларисы, вероятно, послужило его пьянство, но пьяницы себя никогда не винят и плохими себя не считают.
Мне стало неуютно. Мы распили бутылку «Столичной» и ушли неудовлетворённые.
Продолжение: часть 6.
© Владимир Борисов, Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.