Почта едет
Они перебирали и обычаи, и одежду малороссиян, и, наконец, их кухню. Прислушиваясь к их разговору, можно было слышать под конец: вареники, голубцы, паленицы - и лица их сияли улыбками.
...
Потом заводилась речь о галушках, варениках, пампушках, коржиках...
Вчера исполнилось двадцать лет со дня смерти бабушки Маруси: она умерла в ночь с первого на второе февраля тысяча девятьсот девяносто шестого года.
Я хотела написать этот памятный лоскут вчера же, но мы неожиданно разговорились в Скайпе с Валей, моей двоюродной сестрой (дочерью дяди Толи, маминого родного брата), и до глубокой ночи вспоминали нашу - обожаемую всеми внуками - драгоценную бабушку Марусечку...
И про икру её горькую, которую любил до самозабвения дедушка Павлик (и вслед за ним мы все - и мама моя, и дядя Толя с тётей Шурой, и все внуки, - баклажанную, с помидорами и морковкой, с луком и чесноком, и с большим количеством чёрного перца), так же как покупную сладкую халву, и про «пампушки», вернее пышки и пирожки на кефире: муку насы́пать прямо на стол большой горой, ложкой проделать «кратер» ровно посредине, вбить туда яйцо или несколько яиц, чуть посолить, добавить соды, влить кефир и осторожно размешивать круговыми движениями, аккуратно забирая ложкой муку с краёв «кратера» - «сколько возьмёт», а потом жарить на подсолнечном масле (а какой «хворост» она пекла, точнее жарила, - разрезая тонко раскатанное тесто на ромбы, прорезая длинную щель посредине и «выворачивая» бантиком!), и про блинчики (бабушка говорила блиньцы) горкой - тонюсенькие, поливаемые растопленным сливочным маслом и потом домашней сметаной: какие они были вкусные на второй день, разогретые и слегка поджаренные на сливочном опять же масле до хрустящей румяной корочки!
Мы все (внучки) умеем печь такие же точно «блинцы», только я делаю эту горку обычным слоёным «тортиком», складывая тоненькие, почти папиросной толщины блинчики полным кругом (и поливая каждый слой маслицем), а бабушка складывала их полукружьями.
Последний раз она напекла нам, приехавшим в гости, этих «блиньцов» уже будучи совсем старенькой, чуть ли не восьмидесяти пяти лет, - встала с кровати, постанывая и покряхтывая, и, несмотря на горячие мольбы не делать безумств, напекла целую сковородку...
И все мы - вернее, все три внучки (а четвёртый внук - дяди Толин же Серёжа - и « наш» Серёжа, мой старший племянник, остаются пылкими ценителями «наших» блюд: приехав ко мне в Сумы, «не наш» Серёжа оценил моё мясо с вермишелью по высшей категории: «О! вот это - по-нашему!», а «наш» Серёжа порой «заказывает» приготовить что-нибудь «наше»), - умеем делать все бабушкины «коронные» блюда: простые, сытные, приготовленные без особых кулинарных изысков, но с душой и любовью.
Я не помню, чтобы бабушка или мама когда-нибудь учили нас готовке специально - нет, просто мы годами видели эти простые, обыденные действия и запоминали автоматически, и потом - выйдя замуж - просто встали к плите, и оно заработало как-то само...
Но вот всякие мелкие «бытовые наставления» я помню, и я думаю, потому, что делались они всегда в яркой образной или юмористической форме.
- Наливай чай в стакан точно вровень: если недольёшь, жених тебе попадётся губастый, а если перельёшь - сопливый, - говорила бабушка и смеялась радостно вместе с будущей «невестой»-страдалицей, как и она сама не верящей в такую печальную перспективу.
- Почта едет! - торжественно возвещала бабушка, комментируя излишне громкий звук, производимый чьей-то из внуков ложечкой по краям стакана с чаем.
- Валя! («Не нашей» Вале, то есть моей маме-«предательнице»: «ну Толина же Валя с нами живёт, близко, а ты уехала далеко, выйдя замуж, значит ты предательница».) Ты и сама неправильно шьёшь, и Тому научила неправильно! Шить надо не от себя, а к себе!
И вовсе никто меня не учил: мама терпеть не могла рукоделия, научившись только плетению салфеток из мулине на специальных пяльцах в юности, а потом не шила, не вышивала, не вязала, всецело отдавшись садово-огородной страсти, - я ей зашивала дырочки на одежде, делала «латочки»: маскировала вышивкой гладью - шёлковыми ниточками - дырочки на любимом крепдешиновом платье, - и я не видела, как надо держать иголку, а просто делала это «генетически» (неправильно). А вышивать я научилась в вышивальном кружке, куда я ходила в Нововасильевке, не «протолпившись» на уроки фортепиано - учительница была одна, желающих много, Лиля ходила в музыкальный кружок, а на мою долю досталась уже только вышивка.
И даже сейчас я сначала шью «по генетике» (держа иглу «от себя» - делая стежки или вперёд, или влево), а потом спохватываюсь, вспоминая бабушки Марусино замечание, и начинаю шить «к себе»...
Вот только забыла уже я, как пришивать пуговицы правильно: то ли мужские крест-накрест, соединяя четыре дырочки по диагонали (а женские попарно, параллельными полосками), то ли постельные - а скорее всего, мужские на четыре дырочки и «перекрёстно», женские на четыре «параллельно», а постельные - на две дырочки всего (или наоборот? женские на две?)...
Но какой длины нитка нужна - я помню «железно»: не слишком короткая, чтобы не вдевать новую слишком часто и не делать лишних узелков, но и не слишком длинная - чтобы не привлечь «солдата».
А вот какого солдата - из бабушкиной побасёнки:
- Одна девка сильно ленивая была, ленилась слишком часто новую нитку вдевать и делала нитку такую длинную, что когда она сидела однажды у окна за шитьём и вытягивала иголку с ниткой далеко в сторону и вверх, и мимо как раз шёл солдат, то ему показалось, что она зовёт его - машет в окно. И он зашёл к ней в дом!
(Вот ужас-то! какой-то чужой солдат в доме! да с какой стати! нетушки, уж мы-то всегда будем вдевать нитку идеальной длины!)
И про темпы работы - абсолютно все «нормативы» правильной и гармоничной хозяйственной жизни были расписаны и регламентированы бабушкой: никакого что-стоишь-качаясь - только ах-вы-сени-мои-сени!
А вот у этой украинской девушки-вышивальщицы, подаренной мне когда-то бабушкой Марусей, именно такой бабушки, как моя, не было: нитку она сделала такую длинную, что наверняка солдат приходил:
...Почти тридцать семь лет с бабушкой Марусей - и двадцать без неё, но не забываются, сопровождая почти каждую минуту обыденной жизни, все эти «палени́цы»* - поленницы слов и дел, и едет и едет ко мне почта, везя ежедневные бабушкины живые весточки:
Не бумажные дести, а вести спасают людей...
* Искажённое украинское паляниця (мн. ч. паляницi), произносится как паляны́ця и паляны́ци (Ц неизменно мягкое: украинское Ц всегда мягкое, а Ч, наоборот, всегда твёрдое). Бабушка Маруся никогда не пекла ни паляныць ни пампушек.
И даже не буду говорить - земля пухом, царство небесное, - здесь, совсем близко, реет её душа, осеняя нас крыла́ми ежесекундной, каждодневной любви, живёт в сердце, голове, руках, душе и духе живое её слово, живой острый ум, искрящиеся смехом глаза, работают работу неутомимые и правильные руки:
Эра звенела, как шар золотой,
Полая, литая, никем не поддерживаемая,
На всякое прикосновение отвечала «да» и «нет».
Так ребёнок отвечает:
«Я дам тебе яблоко» - или: «Я не дам тебе яблоко».
И лицо его - точный слепок с голоса, который произносит эти слова.
Здесь бабушке Марусе почти 42 года (родилась 28 июля 1910)
До свидания, миленькая моя, любименькая бабушка Марусечка... Свидимся обязательно - быть такого не может, чтобы не увиделись! На крыльях прилечу!..
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.
...
Потом заводилась речь о галушках, варениках, пампушках, коржиках...
Вчера исполнилось двадцать лет со дня смерти бабушки Маруси: она умерла в ночь с первого на второе февраля тысяча девятьсот девяносто шестого года.
Я хотела написать этот памятный лоскут вчера же, но мы неожиданно разговорились в Скайпе с Валей, моей двоюродной сестрой (дочерью дяди Толи, маминого родного брата), и до глубокой ночи вспоминали нашу - обожаемую всеми внуками - драгоценную бабушку Марусечку...
И про икру её горькую, которую любил до самозабвения дедушка Павлик (и вслед за ним мы все - и мама моя, и дядя Толя с тётей Шурой, и все внуки, - баклажанную, с помидорами и морковкой, с луком и чесноком, и с большим количеством чёрного перца), так же как покупную сладкую халву, и про «пампушки», вернее пышки и пирожки на кефире: муку насы́пать прямо на стол большой горой, ложкой проделать «кратер» ровно посредине, вбить туда яйцо или несколько яиц, чуть посолить, добавить соды, влить кефир и осторожно размешивать круговыми движениями, аккуратно забирая ложкой муку с краёв «кратера» - «сколько возьмёт», а потом жарить на подсолнечном масле (а какой «хворост» она пекла, точнее жарила, - разрезая тонко раскатанное тесто на ромбы, прорезая длинную щель посредине и «выворачивая» бантиком!), и про блинчики (бабушка говорила блиньцы) горкой - тонюсенькие, поливаемые растопленным сливочным маслом и потом домашней сметаной: какие они были вкусные на второй день, разогретые и слегка поджаренные на сливочном опять же масле до хрустящей румяной корочки!
Мы все (внучки) умеем печь такие же точно «блинцы», только я делаю эту горку обычным слоёным «тортиком», складывая тоненькие, почти папиросной толщины блинчики полным кругом (и поливая каждый слой маслицем), а бабушка складывала их полукружьями.
Последний раз она напекла нам, приехавшим в гости, этих «блиньцов» уже будучи совсем старенькой, чуть ли не восьмидесяти пяти лет, - встала с кровати, постанывая и покряхтывая, и, несмотря на горячие мольбы не делать безумств, напекла целую сковородку...
И все мы - вернее, все три внучки (а четвёртый внук - дяди Толин же Серёжа - и « наш» Серёжа, мой старший племянник, остаются пылкими ценителями «наших» блюд: приехав ко мне в Сумы, «не наш» Серёжа оценил моё мясо с вермишелью по высшей категории: «О! вот это - по-нашему!», а «наш» Серёжа порой «заказывает» приготовить что-нибудь «наше»), - умеем делать все бабушкины «коронные» блюда: простые, сытные, приготовленные без особых кулинарных изысков, но с душой и любовью.
Я не помню, чтобы бабушка или мама когда-нибудь учили нас готовке специально - нет, просто мы годами видели эти простые, обыденные действия и запоминали автоматически, и потом - выйдя замуж - просто встали к плите, и оно заработало как-то само...
Но вот всякие мелкие «бытовые наставления» я помню, и я думаю, потому, что делались они всегда в яркой образной или юмористической форме.
- Наливай чай в стакан точно вровень: если недольёшь, жених тебе попадётся губастый, а если перельёшь - сопливый, - говорила бабушка и смеялась радостно вместе с будущей «невестой»-страдалицей, как и она сама не верящей в такую печальную перспективу.
- Почта едет! - торжественно возвещала бабушка, комментируя излишне громкий звук, производимый чьей-то из внуков ложечкой по краям стакана с чаем.
- Валя! («Не нашей» Вале, то есть моей маме-«предательнице»: «ну Толина же Валя с нами живёт, близко, а ты уехала далеко, выйдя замуж, значит ты предательница».) Ты и сама неправильно шьёшь, и Тому научила неправильно! Шить надо не от себя, а к себе!
И вовсе никто меня не учил: мама терпеть не могла рукоделия, научившись только плетению салфеток из мулине на специальных пяльцах в юности, а потом не шила, не вышивала, не вязала, всецело отдавшись садово-огородной страсти, - я ей зашивала дырочки на одежде, делала «латочки»: маскировала вышивкой гладью - шёлковыми ниточками - дырочки на любимом крепдешиновом платье, - и я не видела, как надо держать иголку, а просто делала это «генетически» (неправильно). А вышивать я научилась в вышивальном кружке, куда я ходила в Нововасильевке, не «протолпившись» на уроки фортепиано - учительница была одна, желающих много, Лиля ходила в музыкальный кружок, а на мою долю досталась уже только вышивка.
И даже сейчас я сначала шью «по генетике» (держа иглу «от себя» - делая стежки или вперёд, или влево), а потом спохватываюсь, вспоминая бабушки Марусино замечание, и начинаю шить «к себе»...
Вот только забыла уже я, как пришивать пуговицы правильно: то ли мужские крест-накрест, соединяя четыре дырочки по диагонали (а женские попарно, параллельными полосками), то ли постельные - а скорее всего, мужские на четыре дырочки и «перекрёстно», женские на четыре «параллельно», а постельные - на две дырочки всего (или наоборот? женские на две?)...
Но какой длины нитка нужна - я помню «железно»: не слишком короткая, чтобы не вдевать новую слишком часто и не делать лишних узелков, но и не слишком длинная - чтобы не привлечь «солдата».
А вот какого солдата - из бабушкиной побасёнки:
- Одна девка сильно ленивая была, ленилась слишком часто новую нитку вдевать и делала нитку такую длинную, что когда она сидела однажды у окна за шитьём и вытягивала иголку с ниткой далеко в сторону и вверх, и мимо как раз шёл солдат, то ему показалось, что она зовёт его - машет в окно. И он зашёл к ней в дом!
(Вот ужас-то! какой-то чужой солдат в доме! да с какой стати! нетушки, уж мы-то всегда будем вдевать нитку идеальной длины!)
И про темпы работы - абсолютно все «нормативы» правильной и гармоничной хозяйственной жизни были расписаны и регламентированы бабушкой: никакого что-стоишь-качаясь - только ах-вы-сени-мои-сени!
А вот у этой украинской девушки-вышивальщицы, подаренной мне когда-то бабушкой Марусей, именно такой бабушки, как моя, не было: нитку она сделала такую длинную, что наверняка солдат приходил:
...Почти тридцать семь лет с бабушкой Марусей - и двадцать без неё, но не забываются, сопровождая почти каждую минуту обыденной жизни, все эти «палени́цы»* - поленницы слов и дел, и едет и едет ко мне почта, везя ежедневные бабушкины живые весточки:
Не бумажные дести, а вести спасают людей...
* Искажённое украинское паляниця (мн. ч. паляницi), произносится как паляны́ця и паляны́ци (Ц неизменно мягкое: украинское Ц всегда мягкое, а Ч, наоборот, всегда твёрдое). Бабушка Маруся никогда не пекла ни паляныць ни пампушек.
И даже не буду говорить - земля пухом, царство небесное, - здесь, совсем близко, реет её душа, осеняя нас крыла́ми ежесекундной, каждодневной любви, живёт в сердце, голове, руках, душе и духе живое её слово, живой острый ум, искрящиеся смехом глаза, работают работу неутомимые и правильные руки:
Эра звенела, как шар золотой,
Полая, литая, никем не поддерживаемая,
На всякое прикосновение отвечала «да» и «нет».
Так ребёнок отвечает:
«Я дам тебе яблоко» - или: «Я не дам тебе яблоко».
И лицо его - точный слепок с голоса, который произносит эти слова.
Здесь бабушке Марусе почти 42 года (родилась 28 июля 1910)
До свидания, миленькая моя, любименькая бабушка Марусечка... Свидимся обязательно - быть такого не может, чтобы не увиделись! На крыльях прилечу!..
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.