Аз, буки, веди страшат что медведи
...Чужая речь мне будет оболочкой,
И много прежде, чем я смел родиться,
Я буквой был, был виноградной строчкой,
Я книгой был, которая вам снится...
Осип Мандельштам. К немецкой речи
Навстречу 9 июля - моему личному дню славянской письменности, дню рождения Галины Васильевны Степановой
Не перестаю (привычно) изумляться Мандельштаму - нет, не его поэтическому дару, не текстам, не словам, не буквам (гений как гений - чего его пробовать?), - а самой природе его таланта... где ключевое слово - природе.
Он сам был растителен и строчковат (но не в смысле «строчковатого» узора-пересказа, в отличие от «строфичного» орнамента, о котором он писал в «Разговоре о Дант'е»), а потому что все его тексты и сам он как личность - суть растения, которые соприродны языку и произрастают из земли-воздуха-литературы так же, как виноградная строчка и как... буква.
Да, как буква, потому что зацепившись недавно за странное название довольно неказистого (на мой взгляд) цветка, я полезла как обычно в этимологические словари - обчитать корешок и... ну как и всегда.
Потому что цветок этот называется буквица (а в украинском «изводе» - буквиця [бу́квыця, Ц мягкое - как и Т в Дант'е, поскольку Мандельштам говорит везде: Дант, Данта, Данту], или буковиця [буковыця], но ничего общего (будто бы) с буквами, букварями и буквицами не имеет:
Но если как следует приглядеться...
Буки и буквы:
Похоже, что опять дело к кульбабе с ворачивает(ся): загибается-завивается - и клубится всяко, превращаясь в клубки-букли-буквы- завитки корней и клубней:
(И ещё здесь и здесь.)
И Мандельштам хорошо знал это - потому что он был буквой-виноградной строчкой-книгой.
...И я однажды была книгой («Преступлением и наказанием»): в 1983/4 учебном году я работала в школе в селе Великий Октябрь, жила в крохотной «комнатке Раскольникова» (там стояла кровать на всю длину комнаты - которая была два на два и составляла четыре квадратных метра, и я могла открывать дверь своей комнаты в коридор, как Раскольников, не вставая с кровати, о чём юмористически сообщала Галине Васильевне в письме, - с другой стоял шкаф, стол и стул), на втором этаже одного из нескольких двухэтажных семейных коттеджей, который колхозное начальство превратило в общежитие для медперсонала больницы.
Вот медсёстры эти и жили по двое-трое-четверо в больших комнатах, мне же досталась маленькая, но персональная - которая в обычных семейных коттеджах отводилась под библиотеку.
В соседнем коттедже жил местный кулак (и колхоз был «миллионер», и зажиточных колхозников было много), державший много свиней и коров, и из многочисленных коровников и конюшен в открытые окна неслось всё разнообразие навозной «буколики», смешиваясь весной с запахами цветущей сирени, зимой и осенью с листвой и морозцем (а летом я там уже не жила, уволившись через год).
Всю эту прозу жизни я в полном упоении молодости превращала в поэзию писем...
А ведь Галина Васильевна - училась у Виноградова (она и у Лосева - Алексея Фёдоровича - училась):
«Но как всё-таки незаменимо всё самому увидеть! Как в научном трактате передать живого человека? Все профессорские штучки-дрючки на лекциях (на кафедре гора книг с закладками, которые все по ходу раскрываются, и цитируются, и сопровождаются не без научного кокетства - «ну вот теперь я как настоящий профессор - читаю одни цитаты...»).
Эрудиция в письменном тексте как-то тяжела.
В устном же - это был фейерверк, блестящий, яркий и изящный».
И совсем не страшные оказались все эти медведи, а вполне себе даже ручные и близкие - если идти к ним всю жизнь.
Потому что если не рукой, не пальчиком - то корешком этимологическим, растительно-буквенным (закольцованно-бу́кольным) уж точно - я могу до него (виноградного Виноградова) через ГВ дотянуться: аз, буки - ве́дай, добро - глаголь...
И советы садоведов и языководов вполне сходятся:
«Почва: предпочитают удобренные, хорошо обработанные почвы.
Уход: отцветшие побеги необходимо удалять, тогда останется «кочка» из тёмно-зелёных листьев, сохраняющая свою декоративность до заморозков. Ей не нужны частые поливы - она легко терпит засуху (при этом листья становятся жёсткими и не нравятся грызущим вредителям). А вот переувлажнение переносит плохо: теряет декоративность, страдает от слизней. Зимует без укрытия - выживает даже после самых суровых зим.
Размножение: делением куста и семенами <...>.
Растёт буквица на одном месте подолгу, не отползая в сторону и сохраняя компактность, это идеальное растение для любой садовой композиции».
Отсюда.
Музыкальный киоск
Отсюда.
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.
И много прежде, чем я смел родиться,
Я буквой был, был виноградной строчкой,
Я книгой был, которая вам снится...
Осип Мандельштам. К немецкой речи
Навстречу 9 июля - моему личному дню славянской письменности, дню рождения Галины Васильевны Степановой
Не перестаю (привычно) изумляться Мандельштаму - нет, не его поэтическому дару, не текстам, не словам, не буквам (гений как гений - чего его пробовать?), - а самой природе его таланта... где ключевое слово - природе.
Он сам был растителен и строчковат (но не в смысле «строчковатого» узора-пересказа, в отличие от «строфичного» орнамента, о котором он писал в «Разговоре о Дант'е»), а потому что все его тексты и сам он как личность - суть растения, которые соприродны языку и произрастают из земли-воздуха-литературы так же, как виноградная строчка и как... буква.
Да, как буква, потому что зацепившись недавно за странное название довольно неказистого (на мой взгляд) цветка, я полезла как обычно в этимологические словари - обчитать корешок и... ну как и всегда.
Потому что цветок этот называется буквица (а в украинском «изводе» - буквиця [бу́квыця, Ц мягкое - как и Т в Дант'е, поскольку Мандельштам говорит везде: Дант, Данта, Данту], или буковиця [буковыця], но ничего общего (будто бы) с буквами, букварями и буквицами не имеет:
Но если как следует приглядеться...
Буки и буквы:
Похоже, что опять дело к кульбабе с ворачивает(ся): загибается-завивается - и клубится всяко, превращаясь в клубки-букли-буквы- завитки корней и клубней:
(И ещё здесь и здесь.)
И Мандельштам хорошо знал это - потому что он был буквой-виноградной строчкой-книгой.
...И я однажды была книгой («Преступлением и наказанием»): в 1983/4 учебном году я работала в школе в селе Великий Октябрь, жила в крохотной «комнатке Раскольникова» (там стояла кровать на всю длину комнаты - которая была два на два и составляла четыре квадратных метра, и я могла открывать дверь своей комнаты в коридор, как Раскольников, не вставая с кровати, о чём юмористически сообщала Галине Васильевне в письме, - с другой стоял шкаф, стол и стул), на втором этаже одного из нескольких двухэтажных семейных коттеджей, который колхозное начальство превратило в общежитие для медперсонала больницы.
Вот медсёстры эти и жили по двое-трое-четверо в больших комнатах, мне же досталась маленькая, но персональная - которая в обычных семейных коттеджах отводилась под библиотеку.
В соседнем коттедже жил местный кулак (и колхоз был «миллионер», и зажиточных колхозников было много), державший много свиней и коров, и из многочисленных коровников и конюшен в открытые окна неслось всё разнообразие навозной «буколики», смешиваясь весной с запахами цветущей сирени, зимой и осенью с листвой и морозцем (а летом я там уже не жила, уволившись через год).
Всю эту прозу жизни я в полном упоении молодости превращала в поэзию писем...
А ведь Галина Васильевна - училась у Виноградова (она и у Лосева - Алексея Фёдоровича - училась):
«Но как всё-таки незаменимо всё самому увидеть! Как в научном трактате передать живого человека? Все профессорские штучки-дрючки на лекциях (на кафедре гора книг с закладками, которые все по ходу раскрываются, и цитируются, и сопровождаются не без научного кокетства - «ну вот теперь я как настоящий профессор - читаю одни цитаты...»).
Эрудиция в письменном тексте как-то тяжела.
В устном же - это был фейерверк, блестящий, яркий и изящный».
И совсем не страшные оказались все эти медведи, а вполне себе даже ручные и близкие - если идти к ним всю жизнь.
Потому что если не рукой, не пальчиком - то корешком этимологическим, растительно-буквенным (закольцованно-бу́кольным) уж точно - я могу до него (виноградного Виноградова) через ГВ дотянуться: аз, буки - ве́дай, добро - глаголь...
И советы садоведов и языководов вполне сходятся:
«Почва: предпочитают удобренные, хорошо обработанные почвы.
Уход: отцветшие побеги необходимо удалять, тогда останется «кочка» из тёмно-зелёных листьев, сохраняющая свою декоративность до заморозков. Ей не нужны частые поливы - она легко терпит засуху (при этом листья становятся жёсткими и не нравятся грызущим вредителям). А вот переувлажнение переносит плохо: теряет декоративность, страдает от слизней. Зимует без укрытия - выживает даже после самых суровых зим.
Размножение: делением куста и семенами <...>.
Растёт буквица на одном месте подолгу, не отползая в сторону и сохраняя компактность, это идеальное растение для любой садовой композиции».
Отсюда.
Музыкальный киоск
Отсюда.
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.