Письма Г. В. Степановой. 21 июня 1982 года
Это самое первое письмо, помещаемое мною по принципу, «раскритикованному» чуть позднее Галиной Васильевной, написавшей мне в одном из следующих писем: «у Вас какой-то научный способ лудить нетленки - не важен Шекспир, а важны примечания»): примечаний здесь больше, чем текста письма, что вызвано «производственной необходимостью» - во-первых, дать нужные «фоновые сведения», во-вторых (поскольку моё первое письмо к Г. В. не сохранилось), объяснить некоторые реплики Галины Васильевны.
Когда дальше появятся и мои письма (чаще с купюрами сведений, не относящихся к предмету разговора), моих примечаний станет меньше, а «Шекспира» больше.
Примечание номер 1 (нумерация дана в квадратных скобках) выношу в начало, остальные даю после текста письма.
1. В июне 1982 года, ещё работая в Сумском государственном педагогическом институте им. А. С. Макаренко, Галина Васильевна была командирована в качестве председателя государственной экзаменационной комиссии на выпускные экзамены в Глуховский педагогический институт, носивший тогда имя писателя Сергеева-Ценского (отменили в 2000-е годы по «политически-националистическим» соображениям).
Тогда же она попыталась устроить меня (работавшую после окончания в 1981 году Сумского пединститута учителем русского языка и литературы в вечерней школе № 1 г. Сумы - точнее, «школе рабочей молодёжи», где учились преимущественно люди, достигшие сорока лет) в Глухов на работу ассистентом на кафедру русского языка.
Таким образом, письмо вызвано «производственной необходимостью» и было разовым (моё письмо к Галине Васильевне не сохранилось), написанным в промежутках между двумя моими приездами в Глухов и двумя телеграммами от Галины Васильевны (тексты прилагаются) [10].
В первый раз, судя по сохранённым мной автобусным билетам, я ездила в Глухов к Галине Васильевне 16 июня, чтобы она показала меня глуховскому «начальству». Второй - вместе с девочками из нашего «поэтического кружка» (в терминологии институтских завистников - «клана Степановой», хотя нет и не было более «несовместных» понятий, чем «Степанова» и «клан»).
Не помню, была ли какая-то производственная необходимость в моём втором приезде, но абсолютно точно знаю, что в приезде остальных «членов делегации» необходимости не было ни малейшей. Просто мы соскучились по Галине Васильевне и решили её навестить, совместив эту поездку с празднованием дня рождения Лены Кривопишиной (29 июня).
Мы приехали, дождались возвращения Г. В. из бани (она и не подозревала о нашем появлении) и очень весело и с толком провели день (ели срочно сваренный Г. В. суп «рятуйте», заодно облагодетельствовав всячески жавшегося и скромничающего Виктора Васильевича Хорольского, преподавателя зарубежной литературы нашего же института в то время и «товарища по несчастью» Г. В., присланного в Глухов в качестве рядового члена ГЭК; ели торт, ни слова не говоря о дне рождения Елены). И благополучно уехали домой, оставив Галину Васильевну в некотором недоумении (как она потом призналась): зачем приезжали? ведь через день Г. В. собиралась возвращаться в Сумы, потому что «госы» заканчивались, и мы это знали. «Как зачем? - искренне удивились мы. - А повидаться?».
К тому же мы привезли в Сумы часть книг, накупленных Г. В. в Глухове (горестное восклицание её родной тётки, жившей в Сумах: «У тебя книги просто к рукам прилипают!»), купленный ею там же большой и красивый мяч для племянника Романа (один из братьев Г. В. с женой, сыном, а теперь уже и внучкой Дианой до сих пор живёт в Сумах), не столь тяжёлый, сколь неудобный в транспортировке, а потом ещё и встретили утром на автовокзале 1 июля и благополучно препроводили домой...
Эта поездка - точный показатель всегдашнего нашего отношения к Галине Васильевне: бесконечной любви, обожания и восхищения с одновременным эгоистическим «экспроприированием» бесценного времени. Отнесём второе на счёт эгоизма молодости...
21 июня 1982 [1]
Доку́мент Ваш, Тамара, получила. Завтра отдам в производство.
Стихи [2] Хорольскому [см. 1] отдала. Реакции пока никакой. Сама я прочла, мне понравилось. Хотя, как принцип поэзии, всех этих символистов за размытость... обрыдло, в общем.
Мне больше, как у Заболоцкого:
Поэзия есть мысль, устроенная в теле...
Эккермана [3] отдала, прочитавши 10 страниц. Интересно, но - мне бы ваши заботы (как думает человек с лопатой, глядя на человека с книгой). В данном соотношении я - с лопатой.
Масштаб личности [4] определяет всё на свете. Что касается частности, научные труды, роли, картины и проч., то здесь есть иногда препона - техника. Она - не решает, но без неё тоже ничего не сделаешь. А эта «пресволочнейшая штуковина» требует времени и сил. Талант - само собой. Но, как называл это А. Чехов, - ещё и культура таланта.
В пятницу съездила в Новгород-Северский [5]. Опоздавши на оба автобуса, туда и обратно, но сподобилась. Слайды бы - очень даже. Но всё равно надо просто самому всё это вбирать в себя. Не дома, не камни, не города; природа и язык только могут дать сопричастность. Читаю «Повесть временных лет».
Спасибо большое, Тамара, за юридическую консультацию [6]. Так я и представляла всю эту дребедень.
Фотографии [7] Вы как-нибудь на досуге сделайте, всё равно отдел кадров потребует.
За девочек рада. Они - молодцы [8]!
Ещё раз благодарю.
Роспись [9]
Примечания
2. Кривопишина писала у Хорольского дипломную работу по У. Б. Йетсу (выбираю тогдашнюю транскрипцию) в сопоставлении с Блоком. Переводов Йетса было мало, но у Хорольского были тексты в оригинале. А Кривопишина учила французский, Хорольский же мог дать только подстрочник. Требовался поэтический перевод для того, чтобы соблюдалось хотя бы приблизительное «равенство условий» при сопоставлении поэтов. Выбор пал на меня. Хорольский предложил Кривопишиной попросить меня сделать перевод - по крайней мере как признанную в то время «блоковедшу» и «символистку» (я писала две курсовых и дипломную о Блоке - по языку - у Галины Васильевны), а также «Александра Иванова», имевшего «поэтические опыты» написания пасквилей и пародий на местное сообщество. В ход было пущено самое сильное оружие - лесть (Хорольский сказал: «Что с того, что Борисова никогда не занималась переводами, тем более поэтическими? Если нужно - она сделает». Конечно же, было «нужно»: диплом горел, и не столько из-за отсутствия переводных текстов, сколько из-за «любовных томлений» и «кружений сердца» у дипломницы. Когда уже и тексты были готовы, - конечно же, полуподстрочники! - она периодически приходила ко мне в 11 часов вечера с очередного свидания, садилась в кресло и, глядя минут пять честными и преданными глазами, тут же благополучно засыпала. А я - после трудового дня и вечера в вечерней школе - сидела и писала ей диплом...).
3. «Разговоры с Гёте».
4. Очевидно, в несохранившемся письме - насколько я припоминаю - я рассуждала о том, насколько правильно может передать разговор один из беседующих, если у них разные масштабы личности.
5. Эта поездка имела продолжение, счастливое не только для нас, но и для Галины Васильевны - настолько часто в последующих письмах, уже по прошествии нескольких лет, она вспоминала об этом (как и о нашей поездке в Ниду, с «сижением» там на любимой скамейке Томаса Манна, об этом будет идти речь в следующих письмах). Летом, кажется, этого же года мы по инициативе Галины Васильевны отправились в поход «По следам князя Игоря» (об этом ещё здесь и - фотографии - здесь). В один из дней пришли к ней «домой» (она жила в родительском доме с семьёй брата: родители к тому времени уже умерли - отец раньше, ещё до приезда Г. В. в Сумы, случившегося в 1979 году, а мать - 17 июля 1981 года, я как раз защищала диплом, и видела, какой возвращалась Галина Васильевна из больницы, где от рака умирала её мама. А квартира, постоянное место жительства, «прописка» и прочая социумная «дребедень», см. примечание 6, - у неё были в Калининграде). Развернули припасённую Г. В. карту Черниговской области и стали намечать «точки»: Шостка - на автобусе, потом Новгород-Северский - пешком, с остановкой на несколько дней на дебаркадере, потом ещё - пешком и на случайных попутках-автобусах: Сосница, откуда родом Александр Довженко, ну и просто так - реки, озёра, болота, песок, деревья, избушки, птицы, грозы и солнце...
6. Вослед за Маяковским хочу пропеть оду «дребедени», точнее (поэты всегда более точно выражаются!) - дряни. Насколько я могу судить по отрывочным высказываниям Галины Васильевны, она собиралась обосноваться в Сумах, этом «городе для жизни», как она говорила.
Наш уютный областной город издавна называли «городом отставников»: со всего Советского Союза сюда съезжались «на покой» военные и «служивые люди» (очевидно, так в своё время попали сюда и родители Галины Васильевны - отец её был военным).
Хороший климат, множество зелени, медленная, тихая река с зеленоватой водой в центре города, чистый воздух несмотря на наличие химических, машиностроительных и прочих крупных предприятий, хорошее сообщение с Москвой и Киевом (ночь и полночи в поезде), доступность всех основных «мест назначения», в том числе работы (город можно пройти пешком из конца в конец за час).
Однако тогдашнее начальство (которое, правда, никогда не меняется в своей сути, см. название упоминаемого выше стихотворения Маяковского) вело жизнь правильную и по законам простой арифметики. Подсчитав со слезами на глазах, что количество студентов уменьшилось в результате двоек и отчислений, а следовательно, должно пропорционально уменьшиться количество преподавателей, начальство решило... отчислить преподавателей, поставивших наибольшее количество двоек. Конечно же, таким преподавателем оказалась Галина Васильевна...
[В уже упоминавшейся мной книге о Т. Л. Вульфович у одного из мемуаристов я встретила некий умильный портрет Галины Васильевны как женщины бесконечно доброй... Нет, мне довелось видеть и «другую» Галину Васильевну, случайно, то есть по делу, придя в аудиторию, где Г. В. принимала очередную пересдачу у одной беспросветной дуры, - и я не поверю этому «пассажу о доброте». Глаза Галины Васильевны, всегда необычайно живые, магнетические - из-за пульсирующей мысли, тайны, остроты видения сути предметов, - были пугающе пустыми, бесцветными и непроницаемыми... Мне стало страшно - не пересдающей дуре, дураки ведь ничего не боятся, и в этом их счастье... Уже очень и очень потом, спустя много лет, я нашла «художественный эквивалент»: говорят, один древний китайский поэт, философ и учёный имел обыкновение смотреть на недостойного (глупого, суетного, тщеславного, подлого и т.п.) посетителя закатив глаза, «белками», как бы не желая впускать через глаза в своё сознание недостойный предмет. Но другая важная мысль потрясла меня ещё тогда: вот сидят друг против друга люди с настолько разными уровнями сознания (в случае с дурой - «бессознания») и интеллекта (во втором случае - в кавычках, потому что та знай повторяла кусок фразы: «Морфема - это значимая...», а Галина Васильевна серым, «оловянным» голосом, но твёрдо-брезгливым тоном её поправляла: «Значимая!». Остановленная «на скаку», явно доходящая до дебилизма в развитии, но под мощным протекторатом на уровне обкома партии, девица снова произносила: «Морфема - это значимая...». - «Значимая!»)... И никому не страшно от совершающегося преступления! Ни декану, ни ректору, ни кому там ещё...].
Будучи в Глухове и уже зная, что придётся уходить из Сумского «педа» (нет, никто прямо не говорил об уходе! что вы! просто арифметику рассказали интеллигентные люди!), Галина Васильевна попросила меня узнать, как можно выйти на пенсию по выслуге лет (до официальной даты, «по возрасту», ей оставалось ещё два года). Результаты моего «узнавания» были неутешительными: на пенсию ты мог выйти, но пенсии тебе то ли не платили бы, то ли платили бы 54 тогдашних советских рубля, но в таком случае работать - ни-ни!
И, наконец, самый главный «счёт», предъявляемый лично мной нашей местной «дряни». Конечно, «неисповедимы пути господни», но, возможно, не вернись Галина Васильевна обратно в Калининград, куда (на Прибалтику) в апреле 1986 года пошла основная волна радиации из Чернобыля, возможно, она не так скоро ушла бы из жизни? Может быть, если бы она осталась работать, а потом просто жить в Сумах (находящихся как бы в геологическом котловане, по каковой причине здесь даже сильных ветров не бывает), - и не пошёл бы так стремительно процесс болезни (первую операцию Галина Васильевна перенесла в 1984 году)?
7. На случай, если бы меня взяли на работу в Глухов; меня не взяли.
8. Наверное, я писала о пятёрках (редко четвёрках), получаемых ими на выпускных экзаменах (я была на курс старше и на полтора-два года по возрасту: в институт поступила не после окончания школы, а после года работы санитаркой и лаборанткой).
9. Галина Васильевна ставила роспись в конце письма, а дату - число и месяц без обозначения года - в начале; годы я восстановила по почтовым штемпелям на конвертах.
10. Тексты телеграмм: «Пришлите заявление текст прошу допустить конкурсу должность ассистента кафедры русского языка окончании института получила направление аспирантуру не поступала семейным обстоятельствам администрация школы согласна мой уход связи возможностью работы вверенном вам институте Степанова» и «Пришлите копию оценок диплома» (по причине полученной на «госах» четвёрки по педагогике мой диплом не был «красным», что, впрочем, никак не отразилось на моей последующей жизни).
Начало здесь, в дальнейшем можно читать по тегам.
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами или плагиаторами (что, в принципе, одно и то же).
Когда дальше появятся и мои письма (чаще с купюрами сведений, не относящихся к предмету разговора), моих примечаний станет меньше, а «Шекспира» больше.
Примечание номер 1 (нумерация дана в квадратных скобках) выношу в начало, остальные даю после текста письма.
1. В июне 1982 года, ещё работая в Сумском государственном педагогическом институте им. А. С. Макаренко, Галина Васильевна была командирована в качестве председателя государственной экзаменационной комиссии на выпускные экзамены в Глуховский педагогический институт, носивший тогда имя писателя Сергеева-Ценского (отменили в 2000-е годы по «политически-националистическим» соображениям).
Тогда же она попыталась устроить меня (работавшую после окончания в 1981 году Сумского пединститута учителем русского языка и литературы в вечерней школе № 1 г. Сумы - точнее, «школе рабочей молодёжи», где учились преимущественно люди, достигшие сорока лет) в Глухов на работу ассистентом на кафедру русского языка.
Таким образом, письмо вызвано «производственной необходимостью» и было разовым (моё письмо к Галине Васильевне не сохранилось), написанным в промежутках между двумя моими приездами в Глухов и двумя телеграммами от Галины Васильевны (тексты прилагаются) [10].
В первый раз, судя по сохранённым мной автобусным билетам, я ездила в Глухов к Галине Васильевне 16 июня, чтобы она показала меня глуховскому «начальству». Второй - вместе с девочками из нашего «поэтического кружка» (в терминологии институтских завистников - «клана Степановой», хотя нет и не было более «несовместных» понятий, чем «Степанова» и «клан»).
Не помню, была ли какая-то производственная необходимость в моём втором приезде, но абсолютно точно знаю, что в приезде остальных «членов делегации» необходимости не было ни малейшей. Просто мы соскучились по Галине Васильевне и решили её навестить, совместив эту поездку с празднованием дня рождения Лены Кривопишиной (29 июня).
Мы приехали, дождались возвращения Г. В. из бани (она и не подозревала о нашем появлении) и очень весело и с толком провели день (ели срочно сваренный Г. В. суп «рятуйте», заодно облагодетельствовав всячески жавшегося и скромничающего Виктора Васильевича Хорольского, преподавателя зарубежной литературы нашего же института в то время и «товарища по несчастью» Г. В., присланного в Глухов в качестве рядового члена ГЭК; ели торт, ни слова не говоря о дне рождения Елены). И благополучно уехали домой, оставив Галину Васильевну в некотором недоумении (как она потом призналась): зачем приезжали? ведь через день Г. В. собиралась возвращаться в Сумы, потому что «госы» заканчивались, и мы это знали. «Как зачем? - искренне удивились мы. - А повидаться?».
К тому же мы привезли в Сумы часть книг, накупленных Г. В. в Глухове (горестное восклицание её родной тётки, жившей в Сумах: «У тебя книги просто к рукам прилипают!»), купленный ею там же большой и красивый мяч для племянника Романа (один из братьев Г. В. с женой, сыном, а теперь уже и внучкой Дианой до сих пор живёт в Сумах), не столь тяжёлый, сколь неудобный в транспортировке, а потом ещё и встретили утром на автовокзале 1 июля и благополучно препроводили домой...
Эта поездка - точный показатель всегдашнего нашего отношения к Галине Васильевне: бесконечной любви, обожания и восхищения с одновременным эгоистическим «экспроприированием» бесценного времени. Отнесём второе на счёт эгоизма молодости...
21 июня 1982 [1]
Доку́мент Ваш, Тамара, получила. Завтра отдам в производство.
Стихи [2] Хорольскому [см. 1] отдала. Реакции пока никакой. Сама я прочла, мне понравилось. Хотя, как принцип поэзии, всех этих символистов за размытость... обрыдло, в общем.
Мне больше, как у Заболоцкого:
Поэзия есть мысль, устроенная в теле...
Эккермана [3] отдала, прочитавши 10 страниц. Интересно, но - мне бы ваши заботы (как думает человек с лопатой, глядя на человека с книгой). В данном соотношении я - с лопатой.
Масштаб личности [4] определяет всё на свете. Что касается частности, научные труды, роли, картины и проч., то здесь есть иногда препона - техника. Она - не решает, но без неё тоже ничего не сделаешь. А эта «пресволочнейшая штуковина» требует времени и сил. Талант - само собой. Но, как называл это А. Чехов, - ещё и культура таланта.
В пятницу съездила в Новгород-Северский [5]. Опоздавши на оба автобуса, туда и обратно, но сподобилась. Слайды бы - очень даже. Но всё равно надо просто самому всё это вбирать в себя. Не дома, не камни, не города; природа и язык только могут дать сопричастность. Читаю «Повесть временных лет».
Спасибо большое, Тамара, за юридическую консультацию [6]. Так я и представляла всю эту дребедень.
Фотографии [7] Вы как-нибудь на досуге сделайте, всё равно отдел кадров потребует.
За девочек рада. Они - молодцы [8]!
Ещё раз благодарю.
Роспись [9]
Примечания
2. Кривопишина писала у Хорольского дипломную работу по У. Б. Йетсу (выбираю тогдашнюю транскрипцию) в сопоставлении с Блоком. Переводов Йетса было мало, но у Хорольского были тексты в оригинале. А Кривопишина учила французский, Хорольский же мог дать только подстрочник. Требовался поэтический перевод для того, чтобы соблюдалось хотя бы приблизительное «равенство условий» при сопоставлении поэтов. Выбор пал на меня. Хорольский предложил Кривопишиной попросить меня сделать перевод - по крайней мере как признанную в то время «блоковедшу» и «символистку» (я писала две курсовых и дипломную о Блоке - по языку - у Галины Васильевны), а также «Александра Иванова», имевшего «поэтические опыты» написания пасквилей и пародий на местное сообщество. В ход было пущено самое сильное оружие - лесть (Хорольский сказал: «Что с того, что Борисова никогда не занималась переводами, тем более поэтическими? Если нужно - она сделает». Конечно же, было «нужно»: диплом горел, и не столько из-за отсутствия переводных текстов, сколько из-за «любовных томлений» и «кружений сердца» у дипломницы. Когда уже и тексты были готовы, - конечно же, полуподстрочники! - она периодически приходила ко мне в 11 часов вечера с очередного свидания, садилась в кресло и, глядя минут пять честными и преданными глазами, тут же благополучно засыпала. А я - после трудового дня и вечера в вечерней школе - сидела и писала ей диплом...).
3. «Разговоры с Гёте».
4. Очевидно, в несохранившемся письме - насколько я припоминаю - я рассуждала о том, насколько правильно может передать разговор один из беседующих, если у них разные масштабы личности.
5. Эта поездка имела продолжение, счастливое не только для нас, но и для Галины Васильевны - настолько часто в последующих письмах, уже по прошествии нескольких лет, она вспоминала об этом (как и о нашей поездке в Ниду, с «сижением» там на любимой скамейке Томаса Манна, об этом будет идти речь в следующих письмах). Летом, кажется, этого же года мы по инициативе Галины Васильевны отправились в поход «По следам князя Игоря» (об этом ещё здесь и - фотографии - здесь). В один из дней пришли к ней «домой» (она жила в родительском доме с семьёй брата: родители к тому времени уже умерли - отец раньше, ещё до приезда Г. В. в Сумы, случившегося в 1979 году, а мать - 17 июля 1981 года, я как раз защищала диплом, и видела, какой возвращалась Галина Васильевна из больницы, где от рака умирала её мама. А квартира, постоянное место жительства, «прописка» и прочая социумная «дребедень», см. примечание 6, - у неё были в Калининграде). Развернули припасённую Г. В. карту Черниговской области и стали намечать «точки»: Шостка - на автобусе, потом Новгород-Северский - пешком, с остановкой на несколько дней на дебаркадере, потом ещё - пешком и на случайных попутках-автобусах: Сосница, откуда родом Александр Довженко, ну и просто так - реки, озёра, болота, песок, деревья, избушки, птицы, грозы и солнце...
6. Вослед за Маяковским хочу пропеть оду «дребедени», точнее (поэты всегда более точно выражаются!) - дряни. Насколько я могу судить по отрывочным высказываниям Галины Васильевны, она собиралась обосноваться в Сумах, этом «городе для жизни», как она говорила.
Наш уютный областной город издавна называли «городом отставников»: со всего Советского Союза сюда съезжались «на покой» военные и «служивые люди» (очевидно, так в своё время попали сюда и родители Галины Васильевны - отец её был военным).
Хороший климат, множество зелени, медленная, тихая река с зеленоватой водой в центре города, чистый воздух несмотря на наличие химических, машиностроительных и прочих крупных предприятий, хорошее сообщение с Москвой и Киевом (ночь и полночи в поезде), доступность всех основных «мест назначения», в том числе работы (город можно пройти пешком из конца в конец за час).
Однако тогдашнее начальство (которое, правда, никогда не меняется в своей сути, см. название упоминаемого выше стихотворения Маяковского) вело жизнь правильную и по законам простой арифметики. Подсчитав со слезами на глазах, что количество студентов уменьшилось в результате двоек и отчислений, а следовательно, должно пропорционально уменьшиться количество преподавателей, начальство решило... отчислить преподавателей, поставивших наибольшее количество двоек. Конечно же, таким преподавателем оказалась Галина Васильевна...
[В уже упоминавшейся мной книге о Т. Л. Вульфович у одного из мемуаристов я встретила некий умильный портрет Галины Васильевны как женщины бесконечно доброй... Нет, мне довелось видеть и «другую» Галину Васильевну, случайно, то есть по делу, придя в аудиторию, где Г. В. принимала очередную пересдачу у одной беспросветной дуры, - и я не поверю этому «пассажу о доброте». Глаза Галины Васильевны, всегда необычайно живые, магнетические - из-за пульсирующей мысли, тайны, остроты видения сути предметов, - были пугающе пустыми, бесцветными и непроницаемыми... Мне стало страшно - не пересдающей дуре, дураки ведь ничего не боятся, и в этом их счастье... Уже очень и очень потом, спустя много лет, я нашла «художественный эквивалент»: говорят, один древний китайский поэт, философ и учёный имел обыкновение смотреть на недостойного (глупого, суетного, тщеславного, подлого и т.п.) посетителя закатив глаза, «белками», как бы не желая впускать через глаза в своё сознание недостойный предмет. Но другая важная мысль потрясла меня ещё тогда: вот сидят друг против друга люди с настолько разными уровнями сознания (в случае с дурой - «бессознания») и интеллекта (во втором случае - в кавычках, потому что та знай повторяла кусок фразы: «Морфема - это значимая...», а Галина Васильевна серым, «оловянным» голосом, но твёрдо-брезгливым тоном её поправляла: «Значимая!». Остановленная «на скаку», явно доходящая до дебилизма в развитии, но под мощным протекторатом на уровне обкома партии, девица снова произносила: «Морфема - это значимая...». - «Значимая!»)... И никому не страшно от совершающегося преступления! Ни декану, ни ректору, ни кому там ещё...].
Будучи в Глухове и уже зная, что придётся уходить из Сумского «педа» (нет, никто прямо не говорил об уходе! что вы! просто арифметику рассказали интеллигентные люди!), Галина Васильевна попросила меня узнать, как можно выйти на пенсию по выслуге лет (до официальной даты, «по возрасту», ей оставалось ещё два года). Результаты моего «узнавания» были неутешительными: на пенсию ты мог выйти, но пенсии тебе то ли не платили бы, то ли платили бы 54 тогдашних советских рубля, но в таком случае работать - ни-ни!
И, наконец, самый главный «счёт», предъявляемый лично мной нашей местной «дряни». Конечно, «неисповедимы пути господни», но, возможно, не вернись Галина Васильевна обратно в Калининград, куда (на Прибалтику) в апреле 1986 года пошла основная волна радиации из Чернобыля, возможно, она не так скоро ушла бы из жизни? Может быть, если бы она осталась работать, а потом просто жить в Сумах (находящихся как бы в геологическом котловане, по каковой причине здесь даже сильных ветров не бывает), - и не пошёл бы так стремительно процесс болезни (первую операцию Галина Васильевна перенесла в 1984 году)?
7. На случай, если бы меня взяли на работу в Глухов; меня не взяли.
8. Наверное, я писала о пятёрках (редко четвёрках), получаемых ими на выпускных экзаменах (я была на курс старше и на полтора-два года по возрасту: в институт поступила не после окончания школы, а после года работы санитаркой и лаборанткой).
9. Галина Васильевна ставила роспись в конце письма, а дату - число и месяц без обозначения года - в начале; годы я восстановила по почтовым штемпелям на конвертах.
10. Тексты телеграмм: «Пришлите заявление текст прошу допустить конкурсу должность ассистента кафедры русского языка окончании института получила направление аспирантуру не поступала семейным обстоятельствам администрация школы согласна мой уход связи возможностью работы вверенном вам институте Степанова» и «Пришлите копию оценок диплома» (по причине полученной на «госах» четвёрки по педагогике мой диплом не был «красным», что, впрочем, никак не отразилось на моей последующей жизни).
Начало здесь, в дальнейшем можно читать по тегам.
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами или плагиаторами (что, в принципе, одно и то же).